Британский лев на Босфоре

Наблюдателям, даже опытным, казалось, что кабинет погряз в бесконечных спорах и мечется из стороны в сторону, будучи не в состоянии проложить курс. Достаточно проницательный и превосходно осведомленный Шувалов писал о «воистину жалкой картине» «правительства, раздираемого разногласиями и не знающего, какому святому молиться». Не кто иной как маркиз Солсбери печалился: «Английская политика лениво плывет по течению, выставляя время от времени политический багор, чтобы избежать столкновения».

Действительно, расхождения во мнениях были велики, они осложнялись личным соперничеством и честолюбием ведущих государственных мужей, заигрыванием с избирателями и маневрами в парламенте. Но, при всем при том, все — и премьер-министр, и «диссиденты» в кабинете, и либеральная оппозиция молились одному святому — британским империалистическим интересам. Все сходились на необходимости «остановить Россию». Спор поэтому развернулся вокруг тактических, а не принципиальных вопросов: как вырвать у России плоды ее побед — на грани войны, угрозой морской мощью, или дипломатическими акциями? И чем реальнее вырисовывался благоприятный для Петербурга исход — тем упорнее становилось сопротивление, таяли надежды на то, что поток русских войск удастся остановить нотным частоколом, набирала силы «партия» Дизраэли и терял сторонников лорд Дерби. Премьер-министр спешил: военное счастье вновь и прочно повернулось лицом к русским войскам. 5(17) ноября штурмом была взята крепость Карс в Закавказье. 28 ноября (10 декабря) неудачей окончилась отчаянная попытка Осман-паши вырваться из тисков осады в Плевне; он сдался вместе со своим корпусом. В героическом сражении у Шипки-Шейново Скобелев разбил Вессель-пашу. Преодолев Балканы, русская армия хлынула на равнину…

В конце ноября Мусурус совершенно секретно запросил у англичан финансовую помощь. Воображение Дизраэли разыгралось; в письме послу Лейрду он разобрал возможные варианты. Новый заем исключается — Турция не платит проценты по старым. Значит, нужен залог в виде баз: «Вот что пришло мне на ум — заполучить территорию, соответствующую британским интересам. Любое (приобретение. — Авт.) на Средиземном море вызовет всеобщую подозрительность, если не выдать его за угольную станцию… Я подумал также о порте на Черном море — но тут могут возникнуть сложности в связи с договором о Проливах…. Если когда-либо будет достигнута свобода проливов для всех народов, овладение Батумом станет благом как для нее (Турции. — Авт.), так и для нас». Не худо заполучить базу и в другом месте: «Командная позиция в Персидском заливе превратится в большую нашу цель, в случае, если Порта потеряет Армению… Если это поддержать посылкой британского флота на Босфор и высадкой десанта на полуострове Галлиполли… без объявления войны России, — то, я думаю, Оттоманская империя выживет, хоть и перестанет быть державой первого ранга, крепкой и независимой», — рассуждал сторонник «незыблемости» Турецкой державы, примериваясь какой бы кусок у нее отхватить. Таким несколько странным путем собирались «оборонять» Индию от «агрессивных поползновений России», подобравшись под самый ее бок.

Оппозиция не доставляла премьеру хлопот; ее лидеры явно работали «на публику», произнося благонамеренные речи, но не связывая рук правительству. В письмах близким Дизраэли давал волю сарказму: «Вчера большая вылазка вигов завершилась провалом устроителей этой стряпни». В. Харкур вытащил кучу бумаг и собрался говорить, «но оцепенел, видя, как все, кроме заядлых любителей скуки, бросились на обед… В понедельник тот же фарс состоится в палате лордов» (леди Брадфорд, 14 мая 1877 г.). Так продолжалось до конца войны. Можно было по пальцам пересчитать людей с именем и положением, у которых хватало мужества не то, чтобы активно противодействовать охватившей страну военной истерии (этого не было), а хотя бы на словах призывать к благоразумию и поддержке. Одним из них был Гладстон. Характерен заголовок его статьи в мартовском номере журнала «Найнтинс сенчери»: «Дорога чести и дорога позора». От правительства требуется терпение и самообладание, а не «размахивание кулаками»; поощрение самого деспотического из правительств в Европе, турецкого, приведет к тому, что, возбудив вражду 80 млн русских, Великобритания добавит к ним 20 млн христиан Османской империи.

Но если написанный Гладстоном в 1876 г. памфлет разошелся тиражом в 200 тыс. экземпляров, то сочиненная им в следующем году брошюра осталась нераспроданной при тираже в 7 тыс. А буйствовавшая толпа выбила стекла в его доме, и почтенному деятелю пришлось запрашивать у правительства охрану.

Время работало на Дизраэли: «Страна наконец-то расшевелилась… Если бы только армейский корпус стоял в Галлиполли!» — делился он радостью с королевой 9 февраля 1878 г. Солидарность с балканцами, мелькнувшая яркой вспышкой в связи с Апрельским восстанием 1876 г., испарилась, не выдержав столкновения с пресловутым «британским интересом». Мирная тенденция не угасла совсем, но проявлялась в робкой, пассивной, отнюдь не бойцовской форме. В парламент поступали сотни петиций с пожеланиями сохранения нейтралитета. Шувалов сообщал о созванном рабочими организациями в Гайд-парке митинге, участники которого были разогнаны толпой шовинистов. Опыт истории учит, что «человек с улицы», «средний британец» легко поддается националистическому угару. Так было во время Крымской войны, Восточного кризиса 1875–1878 г., англо-бурской войны 1899–1902 гг., совсем недавно, когда армада кораблей ее величества отправилась возвращать в колониальное лоно Фолклэндские (Мальвинские) острова. В 70-х годах прошлого века шовинизм настаивался на русофобстве. В течение полувека англичанину внушали ненависть к русским, умело используя естественную антипатию к царизму и отождествляя с ним Россию. Политические демагоги искусно играли на имперской струне, сочиняя небылицы насчет «угрозы» нашествия, будто бы нависшей над Индией. Пресса во главе с негласным рупором правительства, газетой «Дейли телеграф» неистовствовала: замыслы русских «состоят, грубо говоря, в установлении господства над Константинополем и Проливами, в превращении Оттоманской империи в петербургский удел… Коварство России не миновало Австрии, где она стремится распространить славянскую заразу». А посему лучшие аргументы в споре с Россией — «наш флот и наша армия, будь то с союзниками или нет». Негласным для широкой публики барабанщиком истерического оркестра выступала королева: «Ей стыдно за поведение кабинета!»; «О, будь королева мужчиной, она бы задала… трепку этим русским!». Нельзя ли инспирировать в «Дейли телеграф», «Полл мэлл» и других газетах серию статей? Это — из ее записок лично Дизраэли.

17 января она адресовала письмо кабинету: «Мы должны стоять на том, что заявляли: любое наступление на Константинополь освобождает нас от нейтралитета. Неужели это — пустые слова? Если так — то Англия должна отречься от своего положения, отказаться от участия в совете Европы и пасть до уровня державы третьего ранга». 9 февраля в подобном же сердитом послании она пригрозила сложить с себя «тернистую корону».

Апогея треволнения в высших сферах Британии достигли весной 1878 г., когда велись русско-турецкие переговоры о перемирии и мире. Вклиниться в них, — что очень хотелось Дизраэли и Виктории, — не удалось. Александр II на телеграмму своей коронованной «сестры» вежливо, но твердо ответил, — пусть турки соблаговолят обратиться непосредственно к русским командующим в Европе и Азии; у тех имеются соответствующие полномочия на переговоры. При тогдашнем несовершенстве телеграфной связи, часто прерывавшейся, и при склонности посла в Стамбуле Генри Лейрда так «подправлять» информацию, чтобы она повергала адресатов в оцепенение, напряженность достигла высшей точки. Вызрела жестокая для России формула урегулирования конфликта: каждая статья договора между нею и Турцией должна быть представлена на обсуждение и (что не говорилось, но подразумевалось) утверждение держав, участников Парижского конгресса 1856 г. Увы, она опиралась на протокол, подписанный в Лондоне в 1871 г. Горчаков всеми силами пытался отвести угрозу общеевропейского судилища над победителем, — ибо чем иным мог стать конгресс, на котором, по мнению самых отчаянных оптимистов из царского окружения (да и оно оказалось ложным) можно было рассчитывать лишь на поддержку Германии? Старый вельможа выражал готовность обсудить вшестером проблемы, имевшие действительно общеевропейское значение, в первую очередь касавшиеся режима Проливов, заверял, что русские войска не займут полуострова Галлиполли, запирающего выход из Дарданелл (и не запрут таким образом британский флот в Проливах). Его не слушали.

Мрачные тучи, сгущавшиеся на горизонте, побудили правительство и командование спешить с завершением войны. 11(23) января великий князь Николай Николаевич в состоянии растерянности телеграфировал своему брату: «Я употребил все усилия, чтобы действовать по твоим указаниям и предупредить разрушение Турецкой монархии, и если мне это не удалось, то положительно виноваты оба паши, которые не имели достаточно мужества взять на себя и подписать наши условия мира. Войска мои движутся безостановочно вперед. Ужасы, делаемые уходящими, бегущими в панике турками, — страшные». В телеграмме звучала тревога — ведь эдак можно докатиться до Константинополя, который, в плане политическом, занимать было нежелательно в виду непредсказуемости всех могущих произойти осложнений.

Лишь 21 января (2 февраля) пришла долгожданная весть о прекращении военных операций.

Тогдашние кабинетские голуби во главе с графом Дерби, опасавшиеся открытого столкновения с Россией, считавшие войну с нею бесперспективной, а потому лишенной смысла, не сразу сложили оружие. Своего рода отражением разногласий в правительстве явились таинственные и повергшие всех в изумление эволюции британской средиземноморской эскадры, которая 24 января 1878 г. вошла, по приказу из Лондона, в Дарданеллы, а на следующий день покинула их. Через несколько дней адмирал Хорнби вновь подошел к устью пролива, но, не получив разрешения турецкой стороны, отплыл обратно. 12 февраля, по третьему приказу адмиралтейства, броненосцы миновали еще раз османские сторожевые посты у устья Дарданелл. Умеренные в английском правительстве настаивали на их, так сказать, очередном удалении. Но это было уж слишком. Именно тогда Роберт Солсбери, перебежавший в «лагерь» Дизраэли, заметил: «Если после всего происшедшего флот еще раз вернется в Безикский залив, наше положение станет смехотворным». Некие шутники, сохранившиеся в Стамбуле несмотря на тревожное состояние города, прикрепили к стене британского посольства объявление: «Между Безикой и Константинополем утерян флот. Нашедшему будет выдано вознаграждение». И вот, по словам дочери и биографа Солсбери, леди Гвендолин Сесил, «после перипетий, вызвавших непристойный смех в Европе», английская эскадра обрелась у стен Стамбула, и замаячила нии судеб войны и мира.

Буря в Лондоне не утихала, и даже усилилась по получении известий о заключении прелиминарного мирного договора в Сан-Стефано, предусматривающего создание единой Болгарии с выходом к Черному и Эгейскому морям. Граф Дерби, как неистребимый миролюбец, был выдворен из кабинета — он выступил против призыва резервов в британскую армию и переброски индийских войск на о-в Мальту, поближе к Турции. В конце марта, в последней своей беседе с Шуваловым в официальном ранге, он сделал прозрачный намек насчет настроений своих теперь уже бывших коллег: сделка возможна при условии предоставления Британии «компенсаций», разумеется, за счет Турции. Сам Дерби считал непорядочным обирать таким путем фактического союзника и клиента (он употреблял более изящные выражения: «Продолжай я оставаться министром, я бы от этого отказался, ибо не считаю честным аннексировать территорию государства, с которым мы не находимся в состоянии войны, но я уже не являюсь таковым»). Шувалову предоставлялась информация для размышления.

Первой реакцией в Петербурге на британский вызов явился приказ царя — занять высоты вокруг Константинополя, господствующие над водным путем. «Опыт учит нас, — телеграфировал Горчаков Шувалову 3(15) февраля, — что слабость континента подстегивает наглость Англии». Затем наступили сомнения и колебания: идти на срыв начавшихся мирных переговоров, только что завязавшихся, и навстречу войне с тремя противниками (ибо к таковым почти наверняка присоединилась бы Австро-Венгрия) Петербург не решился. Не сухопутные силы Великобритании устрашали (она могла выставить два экспедиционных корпуса по 40 тыс. человек), а ее экономическое могущество, практически неистощимые финансы, морская мощь. Она могла атаковать Россию в Балтийском и Белом морях, на Дальнем Востоке, и, наконец, на юге. Сменивший на посту командующего великого князя Николая Николаевича генерал Эдуард Иванович Тотлебен, герой обороны Севастополя, в талантах которого никто не сомневался, советовал соблюдать осторожность. Изгнать англичан из Проливов он считал невозможным из-за нехватки тяжелой артиллерии, единственно способной поразить своими снарядами бронированные чудовища. На Уайт-холл от адмирала Хорнби поступали вести иного рода — он полагал, что при отсутствии на Черном море флота противника он может прорваться к русским берегам.

Так началось длившееся полгода противостояние русской армии и британского флота, а дипломатам были вручены ключи мирного решения.

С кем договариваться? Где прорывать цепь внешнеполитической изоляции? Бисмарк в свойственной ему грубоватой манере, смахивавшей на цинизм, советовал — с австрийцами, «они продадутся дешевле». Но поездка Н. П. Игнатьева в Вену закончилась ничем: Андраши заломил такую цену, что у собеседника закружилась голова. Он требовал согласия на урезание Болгарии, раздел ее на две части, оккупации Боснии и Герцеговины австрийскими войсками, создания благоприятных условий для вторжения венских и будапештских капиталов на Балканы, Игнатьев суммировал свои впечатления от бесед: Австро-Венгрия политические, военные и экономические, могущие сделаться ее достоянием лишь после победоносной войны не только с Турцией и с нашими единоверцами, но и с нами».