Британский лев на Босфоре
Шрифт:
После образования Румынии «рука» Пальмерстона в балканских делах ощущается не так заметно. Он сходит в могилу в 1865 г., оставив не только воспоминания, но и традиции; курс на статус-кво в Юго-Восточной Европе, им упроченный, держался до 1878 г. Не надо думать, что Лондон выступал против какого бы то ни было развития юго-востока континента; напротив, всячески подчеркивалась вторая часть формулы статус-кво и реформы. Российский МИД свидетельствовал в отчете за 1861 год: Великобритания избегает фронтальных ударов по христианским народам, «ибо преследование бросит их в наши объятия. Она способствует улучшению их судеб, потому что заслуга будет приписана ей, а не нам. Она желает их материального преуспевания, так как продавать и покупать можно больше у богатого народа, чем у бедного. Но она настаивает
Следующий период британской истории связан с именами двух деятелей — либерала Вильяма Юарта Гладстона и консерватора Бенджамина Дизраэли. Оба они причастны к балканским делам, а потому фигурируют на страницах нашей брошюры.
Гладстон считается столпом английского, да и мирового либерализма. По рождению он принадлежал к высшему слою буржуазии. Его отец владел плантациями сахарного тростника в Вест-Индии и использовал труд негров-рабов, восстание которых в 1823 г. было зверски подавлено, а «зачинщики» повешены.
Сам Вильям прошел обычный курс воспитания состоятельного англичанина: Итонская школа — Оксфордский университет. Здесь он изучал право и богословие. К теологии он обращался всю свою жизнь и написал несколько книг, трактующих библейские заветы; даже медовый месяц супруги Гладстон провели за чтением Библии.
В 1832 г. отец и герцог Ньюкасл на паях купили для Вильяма Юарта место в палате общин. Первую («девичью») речь он посвятил оправданию рабовладения (его отца Джона обвиняли в том, что негры на его плантациях умирают пачками). Свежеиспеченный «эм-пи» пустился в казуистику: рабство — преступление; но обладание рабами — не обязательно грех, но непременно — ответственность.
Много воды утекло, пока Гладстон осознал, что пути упрочения капитализма пролегают через мосты уступок, а, усвоив это, превратился в гроссмейстера компромисса. Он, единственный в истории Великобритании, четырежды возглавлял кабинет (1868–1874, 1880–1885, 1886, 1892–1894 гг.) и притом впервые пришел к власти почти в шестидесятилетием возрасте. Под конец жизни многочисленные сторонники именовали его «великим старцем». Ему принадлежала несомненная заслуга — в глазах не только правящего класса, но и широких масс обывателей, — укрепления капиталистического строя на основе традиционных конституционных форм, облеченных в монархически-парламентскую одежду.
В викторианской Англии с ее чопорностью, манерностью, подчеркнутой религиозностью и строгостью нравов Гладстон слыл чем-то вроде эталона «британского образа жизни». Будучи в душе проповедником, свои речи и писания он уснащал цитатами из Библии. С королевой Викторией наладить отношения Гладстону не удалось, несмотря на многие годы общения. Он оказался не в состоянии подобрать ключи к ее монархическому тщеславию и потакать ее женским капризам, чем искусно пользовались другие премьеры. Виктория жаловалась, что Гладстон обращается к ней, будто она — публичный митинг. Однажды, представляя на утверждение кандидатуру особо неприятного ей министра, он «утешил» королеву, пообещав, что та будет как можно реже иметь дело с неугодным ей лицом.
У Гладстона существовало как бы две ипостаси — правительственная и оппозиционная. В последней он выступал обличителем социальной несправедливости, соболезновал тяжелой участи «низших классов» и даже осуждал колониальные захваты; с приходом его к власти страдания бедняков не прекращались, а захваты продолжались, что дало повод Карлу Марксу назвать его «отъявленным лицемером и казуистом».
Именно на правление Гладстона пришлась знаменитая акция канцлера А. М. Горчакова по отмене стеснительных и оскорбительных
для России запретов на Черном море. Обстановка для этого сложилась в 1870 г. как нельзя более благоприятная: два участника Парижского мира 1856 г., Франция и Пруссия, сошлись в мертвой схватке. Военные действия развивались для французов несчастливо, злой рок и пруссаки преследовали их с одинаковым постоянством. В сентябре-октябре Франция потеряла две армии: одна сдалась в плен в крепости Седан вместе с императором Наполеоном; другая, во главе с маршалом Базеном, сложила оружие под Мецом. Неприятель осадил Париж.Франция как фактор международной политики выбыла из строя. А прусский (а с весны 1871 г. германский) канцлер О. Бисмарк и сам король Вильгельм II были связаны обязательством не препятствовать отмене тяжелых для России статей Парижского трактата. Такова была цена за нейтралитет России в австро-прусской войне 1866 г.
19 (31) октября Горчаков циркулярной нотой информировал державы, что Россия считает себя свободной от обязательств, запрещавших ей содержать военный флот на Черном море. Канцлер ссылался на недопустимость сложившегося положения, когда эти пункты договора 1856 г., «нарушенного во многих существенных и общих статьях», продолжали действовать в отношении России, ставя под угрозу ее безопасность.
Впечатление в Европе от циркуляра было оглушительным. Позднее французский автор суммировал его следующим образом: «Не пролив ни капли крови, не затратив ни рубля, не двинув ни одного солдата, она (Россия. — Авт.) стерла на скрижалях международного права Европы следы крымского поражения».
Недовольное ворчание раздавалось отовсюду — даже из осажденного Парижа. Однако кому было всерьез протестовать? Австрийцам? Но те, потерпев два поражения подряд, от Франции в 1859 и от Пруссии в 1866 г., были по горло заняты латанием государственной системы монархии. Оставалась одна Великобритания.
У Горчакова произошел разговор на повышенных тонах с послом Э. Бьюкененом, и тот, даже не посоветовавшись со своим правительством, заявил, что намерен затребовать паспорта. Престарелый и ставший к концу жизни не в меру робким Ф. И. Бруннов, отправлявший обязанности российского посла в Лондоне, в ходе беседы с министром иностранных дел лордом Грэнвиллем поинтересовался, не пора ли ему складывать чемоданы. Тот ответил уклончиво.
Перед кабинетом встал вечный вопрос: кто возьмет на себя задачу дать отпор России, не останавливаясь при этом перед угрозой войны? Английские эмиссары высокого дипломатического ранга произвели зондаж повсюду, от Стамбула до Версаля, где обретался Бисмарк. Вести поступили неутешительные; ничего похожего на крымскую коалицию воссоздать не удалось.
Гладстон раньше своих коллег осознал, что придется проглотить преподнесенную Горчаковым горькую пилюлю. Следовало, однако, благопристойно оформить эту неприятную операцию. Бруннов уловил признаки миролюбия премьера, но тревога не оставляла его: не спасует ли кабинет перед крайними шовинистами? Он делился своими размышлениями: «Министерство Гладстона значительно упало в общественном мнении; в управлении внутренними делами его политику находят слишком радикальной, а его внешнюю политику — трусливой. Министрам недостает, по общему мнению, нахальства. Для англичанина подобное суждение очень обидно».
На гласный и открытый протест Лондон так и не решился — вряд ли за таковой можно принять формулировку в официальном ответе на ставший уже знаменитым циркуляр: «Правительство е. в. не находит возможным санкционировать… линию поведения, избранную князем Горчаковым». Гладстон решил ограничиться поучением о важности соблюдения международных договоров. Сэр Э. Бьюкенен столь долго разглагольствовал в этом духе перед канцлером, что тот счел его речь диссертацией по международному праву, и кратко и энергично отмел рассуждения как не относящиеся к делу. Он подчеркнул, что совершен акт долга по отношению к России, не наносящий ущерба ничьим интересам, но освобождающий его страну от последствий тягостной для нее сделки. Все же Горчаков дал понять, что не возражает против оформления свершившегося факта в международно-правовом плане, путем согласованного решения 7 держав, участниц Парижского конгресса 1856 г.