Бритва Дарвина

– Нет, – тихо сказал Дарвин.

Он до сих пор находился под впечатлением своего открытия о чувственном оттенке возникшей между ними связи. И в нем крепла уверенность, что сейчас Сидни скажет что-то такое сокровенное, что сблизит их еще сильнее, резко изменит их жизнь, изменит навсегда, неотвратимо. Независимо от того, хочет он этого или нет.

– И что тебе все это напоминает?

– А напоминает один из тех дурацких фильмов, в которых коп должен охранять какого-нибудь важного свидетеля. Поэтому они вдвоем забиваются в самую глушь, подальше от людей. Останавливаются в загородном домике с огромными окнами во все стороны, чтобы снайперу было легче целиться. А потом коп страшно удивляется, когда кто-то стреляет в них из темноты. Видел «Телохранителя», с Кевином Костнером и Уитни Хьюстон?

– Нет, – сказал Дарвин.

Сид покачала головой.

– Ерунда. Сперва сценарий писался под Стива Макуина и Дайану Росс… с ними было бы лучше. По крайней мере, Макуин хоть с виду выглядит умнее.

Дар отхлебнул виски и ничего не сказал.

Она тоже молчала, витая мыслями где-то далеко-далеко. Затем пожала плечами.

– У тебя в хижине есть какое-нибудь оружие?

– Огнестрельное?

– Да.

– Нету, – ответил Дар, сказав и чистую правду, и откровенную ложь одновременно.

– Насколько я успела понять из твоих предыдущих комментариев, ты не одобряешь огнестрельное оружие.

– Я считаю его проклятием и позором для всей Америки, – ответил Дарвин. – Это наш самый тяжкий грех, после рабства.

Сидни кивнула.

– Но ты не возражал, чтобы я держала под рукой оружие.

– Ты офицер при исполнении, – сказал Дар. – Тебе положено.

Сид снова кивнула.

– Так у тебя нет ни пистолета, ни охотничьего ружья?

– В хижине нет, – покачал головой Дар. – В другом месте у меня припрятано кое-какое старье.

– Знаешь, какое оружие лучше всего подходит для самозащиты и обороны дома? – спросила Сидни.

Она отпила глоток виски и покатала бокал в ладонях.

– Питбуль? – предположил Дар.

– А вот и нет. Самозарядный дробовик. Неважно, какого калибра.

– Ну, не нужно особо практиковаться, чтобы попасть в кого-то из дробовика, – усмехнулся Дарвин.

– Более того, – продолжила Сид, – при выстреле самозарядный дробовик издает грохот, который ни с чем не перепутаешь. Ты бы видел, с какой скоростью улепетывают воры и всякие дармовщинники!

– Дармовщинники, – причмокнул от удовольствия Дарвин, пробуя это слово на вкус. – Ну, если главное в шумовом эффекте, можно стрелять и холостыми. Оно все равно будет громыхать.

Сид ничего не сказала, но нахмурилась, видимо, не понимая, зачем хранить оружие, если оно никого не может убить.

– Вообще-то, – закончил Дарвин, – я просто заведу себе магнитофонную запись с грохотом самозарядного дробовика. А?

Сидни отставила бокал, встала и направилась к его рабочему столу. Там почти не было бумаг, зато стояло множество разномастных пресс-папье: небольшой поршень, маленький череп карнозавтра, диснейлендовский сувенир – Гуфи в полосатом купальном костюме – и одинокий патрон зеленого цвета.

Сид взяла его и повертела в руках.

– Калибр 410… Это что-то означает?

– У меня когда-то был 410-й «сэведж», – тихо ответил он, пожав плечами. – Отец подарил, незадолго до смерти. Антиквариат. Я оставил его в Колорадо.

Сидни перевернула патрон и внимательно осмотрела латунный капсюль.

– Он не выстрелил, но ударник бил по нему.

– Это случилось в последний раз, когда я пробовал стрелять из ружья, – еще тише произнес Дарвин. – Единственный раз, когда оно дало осечку.

С минуту Сид стояла с патроном в руках и пристально глядела на Дара, а потом поставила патрон на подоконник.

– Он до сих пор опасен.

Дарвин вскинул брови.

– Я знаю, что ты был в корпусе морской пехоты… во Вьетнаме. Должно быть, ты был тогда совсем юным.

– Не таким уж и юным, – возразил Дар. – К тому времени как я поступил на службу, я уже закончил колледж. А во Вьетнам попал в 1974 году. Кроме того, в последний год нам особо нечем было заняться. Разве что слушать по армейскому радио отголоски скандала в «Уотергейте» [18] и бродить по округе, подбирая «М-16» и прочее оружие, которое побросала армия Республики Вьетнам, когда драпала от северовьетнамских регулярных войск.

18

«Уотергейт» – название здания в Вашингтоне, где находится штаб-квартира Демократической партии, ассоциируется со скандалом, послужившим причиной отставки президента Р. Никсона в 1974 году.

– Ты закончил колледж, когда тебе исполнилось восемнадцать, – сказала Сид. – Ты что, был… вундеркиндом?

– Просто успевающим учеником, – ответил Дар.

– А почему морская пехота?

– Ты не поверишь, но из-за родственных чувств, – сказал Дар. – Потому что отец служил в корпусе морской пехоты во время настоящей войны… Второй мировой.

– Я верю, что он был в морской пехоте, – сказала Сид. – Но я не верю, что по этой причине ты записался в армию.

«Правильно», – подумал Дарвин. А вслух сказал:

– На самом деле отчасти из-за того, чтобы потом было легче поступить в аспирантуру, отчасти из-за дурацкой прихоти.

– Это как? – удивилась Сидни.

Она допила свой бокал. Дар налил ей виски еще на два пальца. Потом помолчал и понял, что ему хочется рассказать ей правду… часть правды.

– В детстве я увлекался греками, – признался он. – Это увлечение продолжалось и во время учебы в колледже, и даже когда я защищал докторскую диссертацию по физике. На всех гуманитарных отделениях изучают культуру древних Афин… ну, скульптура, демократия, Сократ… А моей страстью была Спарта.

– Война? – озадаченно спросила Сидни.

– Нет, – покачал головой Дарвин, – хотя все помнят о спартанцах именно это. Они были единственным на моей памяти обществом, которое создало отдельную науку, изучающую страх. Она называлась фобология. Их обучение, начиная с самого нежного возраста, было направлено на распознание страхов и фобий и на борьбу с ними. Они даже выделяли определенные части тела, в которых зарождается страх… места, где он аккумулируется… И учили детей, молодых воинов, приводить свои тела и души в состояние афобии.

– Бесстрашия, – перевела Сид.

Дарвин нахмурился.

– И да и нет, – сказал он. – Существует несколько видов бесстрашия. Берсерк или японский самурай проникались слепой яростью. Или, например, палестинский террорист, входящий в автобус с бомбой под мышкой. Все они были бесстрашны… то есть не боялись собственной смерти. Но спартанцы добивались другого.

– Что же может быть лучше для воина, чем бесстрашие? – спросила Сидни.

– Греки, спартанцы, называли такое бесстрашие каталепсией, вызванной злостью или гневом, – ответил Дарвин. – Буквально «одержимостью демонами»… полной потерей контроля над собой, своим разумом. Они же стремились к тому, чтобы афобия была полностью… сознательной, контролируемой… Нежелание стать одержимым даже в угаре битвы.