Бродячий цирк

Костя греет меня лучами вселенского спокойствия:

— Мы с Луизой немного пройдёмся. Посиди здесь, выпей содовой и пообщайся пока с поварятами.

— А как же принцесса? — спросил я, чувствуя, как начинает щипать кончики ушей.

— Это и есть моя принцесса.

Они растворились, словно привидения, сотканные из прядей пара и вкусных запахов. Братья сразу же бросили работу чтобы разглядеть меня, и я получил возможность разглядеть наконец их.

У обоих тонкие черты лица с плотно прижатыми к голове ушами, такими округлыми, будто их очертания проводили по циркулю, вздёрнутые носы с шелушащейся кожей на их кончиках. Две пары карих глаз протыкали меня из-под по-женски пушистых ресниц стрелами дерзости. У старшего взгляд граничил с задиристостью, и я решил про себя, что с ним стоит быть поосторожнее.

— Ты из цирка, что ли? — спросил Вилле, и я кивнул.

Спросил в свою очередь:

— А вы чего ночью работаете?

— Хозяин изволят почивать. У него восемь друзей с охоты. Все эти панове толстые и любят покушать. Они будут на завтрак похлёбку из грибов и отварного картофеля, — мрачно говорит Вилле. — А потом будут рульку. Но ею занимается сама Луиза.

— Поэтому и не спим, — подхватывает Соя.

— Отоспимся днём.

— Не спать ночью — это классно, — поделился со мной младший.

В его голосе, подобно кошке по голубятне, крался едва заметный акцент. Он окончательно меня запутал.

— Вы тоже из Франции? Вы не похожи на пани Луизу.

Вилле насупился.

— А почему мы должны быть похожи?

Я растерялся. Скомкано пожал плечами, глядя, как зрачки Вилле приобретают грозовой оттенок.

— Мы не из Франции, — бросился спасать положение Соя. — Мы финны. И Луиза — не наша мама. Мы просто помогаем ей готовить.

— Ваши родители тоже здесь живут?

Братья переглянулись.

— У нас нет родителей, — ответил старший. — Мама умерла. А папа спился в своей лачуге, когда Сое был годик. И что с того?

Я заставил себя улыбнуться.

— А я из приюта.

Сколько себя помню, различные авантюры не переводились у меня в карманах никогда, как шелуха от орехов и крошки печенья у других ребят. Но вот любые конфликты сразу разбирали всю мою удалую прыть по крошкам, словно стая воробьёв корку хлеба. Я очень старался не быть трусом, не пасовать перед старшими ребятами, и это как-то получалось. Должно быть, в силу природной изворотливости или просто благодаря везучести, но я так ни разу по-настоящему не дрался.

— Да ладно.

— Точно. Из Пинзовца.

Вилле остывает. Если присмотреться, думаю я, можно увидеть, как из уголков его рта выходит пар.

— И как же ты оказался со всеми этими бродягами?

— Они не бродяги. Они очень добрые люди, хоть и несколько странные. Разрешили мне поехать с ними. Я уже даже немножко умею жонглировать…

Как ни старался Вилле удержать на лице пренебрежительную гримасу, я углядел там интерес.

Да что там интерес — попытки смочить тигриные клыки в апельсиновом соке, чтобы скрыть хищную натуру, и то были бы успешнее. Пожалуй, этот мальчишка даже больше подошёл бы на моё место юнги у Акселя. Внутри заворочался, как сонный крот в своей норе, стыд — этот Вилле, может быть, по-настоящему желает приключений, я имею ввиду готов расстаться с сытой городской жизнью на сваях вороха вещей, любимых игрушек и людей, которых знаешь чуть ли не с рождения. Я же ищу нечто, о чём не хочу лишний раз напоминать даже себе.

Нечто, что стоило угнанного велосипеда, ночных бдений, отчаянного моего броска под колёса повозки этих артистов. Ну, почти что броска.

Соя выглядывает из-за плеча брата.

— Братец, пусть он нам расскажет про цирк. Расскажи нам про цирк!

Я налил себе ещё содовой и, комкая слова, будто салфетки во вчерашнем (или сегодняшнем — кто его разберёт?) чердачном кафе, поведал им свою историю. Рассказал про Акселя, про Мышика, в которым начал открываться талант настоящего циркового пса, не то, что у меня, немного затронул остальных членов труппы. Выяснил, что Костя заходил сюда и раньше, последний раз — полгода назад, и Луиза, задумавшись о нём, часто пересыпает в хозяйский кофе корицы, и потом долго, с достоинством извиняется.

— Этот пан Костя, мне он не нравится, — вставил Соя. В обрамлении рыжих косм его лицо напоминало мордочку не то бурундука, не то белки. — Он зовёт меня Бобом. Никак не пойму, почему.

В процессе рассказа пришло осознание, что за последние двое суток я спал всего-то около пяти часов, в люльке тряского автобуса, и тут же все эти события надвинулись, укутали стёганым одеялом, таким, какое было у меня в приюте. В конце концов я зевал уже во всю глотку, и мальчишки, видя, как всё медленнее раскручивается клубок повествования, разочарованно отодвинулись.

Решив, что Костю я дождусь нескоро, спросил:

— Думаю, мне пора идти. Далеко отсюда площадь?

— Какая из?

— А их здесь много? Такая, с колокольней посередине… где карнавал…

Вилле посмотрел на меня как на деревенского дурачка.

— Да, ты совершенно точно не местный. Давай объясню.

Очень скоро я выбрался из окна в тёплую подушку завывающего над крышами ветра, и стена, схватив меня за ноги, выбросила на одну из крыш.

Город вновь развернул вереницы двориков, арк и щербатых каменных тротуаров, одетых зеленью клёнов. Шум торжества шелестел в воздухе, дрожал над крышами где-то впереди маревом разноцветного света. Я шёл к нему, забредая в тупички и шарахаясь от бродячих собак.

Только теперь, спустившись на землю, я понял всю серьёзность ночных прогулок без взрослого. Краков представился мне лесом, убаюкавшим сначала журчанием воды, мякишем хвойной подстилки и сенью пахучих сосновых веток, а потом напомнившим, когда сонный путник, напуганный лисьим тявканьем, вышел в дорогу, что он всё-таки лес, а вокруг ночь.

Ничего опасного или хотя бы страшного мне не встретилось. Я просто вспомнил, что детям не пристало гулять одним ночью, тем более по незнакомому городу. Точнее так, я напомнил себе, что с этим городом мы знакомы пока всего один день, и держал эту мысль в голове, пока на улице не начали попадаться тёплые, разукрашенные в цвета праздника в прямом и переносном смысле, парочки.

Площадь подставила один из незнакомых боков. Над неутихающем весельем нависали шпили собора, похожие на огромную двузубую вилку. Тёмный переулок выпустил меня из своих объятий. Я прокрался между столиками какой-то кафешки, поминутно наступая на ноги посетителям и извиняясь. Увернулся от зазывалы, бросившегося навстречу с целью затащить в парк ужасов. Выскочил к фонтанам, где под сенью тополей неряшливые молодые люди курили самокрутки. Посмотрел в их мутные глаза, извинился и бросился дальше, чихая и откашливаясь от едкого дыма. За спиной фонтан, похожий на большого кита, вздохнул и с шумом выплюнул в небо струю воды.

Впереди грохотали танцы. Кружилось что-то бешеное, воспламеняющее алкоголь в головах танцующих и разгоняющее их сердца до скорости несущегося в ночь мотоцикла, и я, не успев опомниться, оказался подхвачен этим водоворотом, был втянут чуть ли не в самый центр. Планета вращалась вокруг в рваном ритме фламенко, кружились зонтики, сцена с музыкантами…

Анна хохотала, кружа меня в танце. На ней было короткое зелёное платье, волосы рассыпались по плечам оранжевой лавой. Она напоминала вулкан, зелёные глаза метали молнии, на шее блестели капельки пота. Ноздри будоражил запах миндаля и ещё чего-то загадочного, но очень приятного.