Бродячий цирк

Под медленный и печальный перебор арфы танцуют мужчины и женщины в старинных одеждах. Под другую музыку, быструю и задиристую, в широком круге, который образовала толпа, сражаются двое настоящих рыцарей, в полных кольчужных доспехах, мечи взлетают, сталкиваются, разбрасывая быстрые злые искры. Щиты гудят под градом ударов. Лица в прорезях шлемов блестят от пота, а зрители, в основном толстые бородатые панове с кружками пива, подбадривают их хмельными голосами.

Под раскидистым дубом, неведомо как уцелевшем в каменных джунглях, тощий человек в цилиндре при помощи деревянного креста и ниточек заставлял двигаться карикатурную фигурку Майкла Джексона. Король поп-музыки, смешно дёргая руками и ногами, шагал своей знаменитой лунной походкой под звуки старенького магнитофона, лежащего возле ног кукловода.

Я замедлил шаг, чтобы рассмотреть картины, развешенные по стене одного из домов. Портреты, пейзажи, натюрморты, лёгкие карандашные наброски и аляповатые масляные полотна — как будто окна в другой мир.

— Молодой человек желает что-нибудь купить? — спросил продавец.

Я разглядывал картину, изображающую ночной Краков с высоты птичьего полёта. Красиво… взять бы такую картину и, используя её как карту, слазать, например, вон на ту колокольню. Или найти тот смешной домик с остроконечной круглой крышей и флигелем.

— Рисовалось с воздушного шара. Будет отлично смотреться в спальне или в гостиной. Берите, не пожалеете.

Я засмеялся.

— Простите, но у меня есть только автобус, через окна которого можно увидеть всё это вблизи. Поэтому я лучше пойду.

Догоняя Анну, я посмотрел вверх и действительно увидел там воздушный шар, похожий на огромную сочную грушу.

— Скоро ты увидишь блошиный рынок. Незабываемое зрелище для того, кто ни разу не был в этом городе.

— Незабываемых зрелищ мне на сегодня хватило, — рассмеялся я.

Глазея по сторонам, я вспомнил «Волшебника изумрудного города». Интересно, а здесь есть свой волшебник? Наверняка есть. Обитать он должен в какой-нибудь башне…

Блошиный рынок располагался на прилегающей к площади улице. По своему родному городку я знал, что все рынки работают часов до пяти, а с наступлением сумерек среди палаток остаются бродить только ветер да бездомные собаки. Однако здесь с закатом солнца жизнь не умирала, а разгоралась с новой силой. Мы с Анной проскочили перед носом трамвая, яростно звенящего вслед, спугнули большую стаю голубей и ворвались в облако новых незнакомых запахов и осипших голосов. Череда павильонов тянулась насколько хватало глаз. Где-то товары были упрятаны под выцветший брезент палатки или шатра, где-то за шторками, где-то просто навалены под открытым небом, рядом с торговцем, восседающем на каком-нибудь раритетном табурете, который тоже можно было купить.

Проходя мимо палаток я, совершенно одуревший, ловил носом запахи мёда, лука, книжной пыли, горький аромат какой-то настойки, ржавчины, мяты… Возле павильона со шкурами пахло шерстью и травой от моли (у нас в шкафах тоже жил такой запах, особенно в летнее время). С земли мне оскалился волк, жутко недовольный своей нынешней плоской жизнью, лисица была с ним солидарна. Там были ещё шкурки мелких пушных животных, огромная медвежья шкура, а царил над всем этим продавец-горец с лицом, больше напоминающим камень, с огромными ручищами, готовыми поспорить размером и силой с медвежьей лапой. Его пояс из сыромятной кожи украшал огромный прямой нож в ножнах. Горец уткнулся в новенький пейджер, бегая глазами по строчкам; меня эта картина слияния прошлого и будущего потрясла до глубины души.

От столика с кальянами и благовониями тянуло сладостным, одуряющим дымом. Здесь же торговали чаем и кофе в маленьких склянках и шкатулках, словно бы это были драгоценности.

Дальше одутловатый пожилой пан продавал всякую всячину, горой наваленную на прилавок. Здесь были подносы, начищенные до блеска так, что в них можно смотреться как в зеркало, старый самовар, деревянные фигуры и игрушки, несколько гитар, прислоненный рядом велосипед, чёрно-белый телевизор, который пан смотрел, воткнув в него вместо антенны кусок медного провода, и ещё куча всего. На телевизоре тоже был ценник, по моему скромному мнению, за такие деньги можно было бы купить цветной.

Была здесь и палатка, уставленная клетками и аквариумами. Над всем этим стояло бодрое чириканье и трели. В клетках сидели разнообразные птички, большие и маленькие, самых разных расцветок, от жёлтых канареечных, до зелёных и голубых. Я увидел меланхоличного попугая: такой наверняка пришёлся бы по вкусу Капитану. Вольеры занимали морские свинки, бурундуки и белые мыши, а в аквариумах носилась блестящая рыбная мелочь и, величаво помахивая хвостами и раздувая жабры, красовались золотые рыбки.

Анна остановилась у палатки с напитками, купила бутылку содовой и каждому по большому мороженому в вафельном рожке.

Когда мы подошли к одному из прилавков, вплотную примыкающему к городской стене, из-за груд книг и всяких безделушек, сверкающих в лучах закатного солнца, к нам заспешил тощий старик с заплётённой в две косички белоснежной бородкой. И я понял — вот он, Волшебник Изумрудного Города.

Не то, чтобы он походил на мага и заклинателя. Вместо мантии на плечах слегка неряшливо болтался пиджак с красным бантом-бабочкой, вместо посоха сухонькая рука в перчатке сжимала зонт-тросточку. У него были роскошные седые усы, тронутые табачной желтизной.

Он без лишних слов заключил Анну в объятия, чмокнул в щёку.

Прежде чем Анна или Волшебник успели раскрыть рот, у меня вырвалось:

— А у вас есть башня?

Девушка растеряно хихикнула.

— Есть, — удивлённо сказал Волшебник, — правда, наверное, это больше похоже на платяной шкаф, чем на башню.

Голос у него оказался высоким и мягким, почти что женским. Пан повернулся к рыжеволосой девушке, словно чего-то ожидая. Наконец, сказал строго:

— Анна, ты нас не познакомила.

— Ой! Пан Грошек, — представила она Волшебника, — А это — Шелест, новый член нашей труппы.

— Анна, — ещё строже сказал пан Грошек.

— Селестин.

— Вот! — торжественно сказал Волшебник. — Имена — это, пожалуй, единственная ценность, которую мы проносим с собой через всю жизнь. Можно отнять одежду, имущество, родных, всё что угодно! Но имена остаются с нами.

Он замолчал и рассеянно заморгал под взглядом Анны.

— Ну да чего это я… Ты права, моя дорогая, пока обойдёмся без дискуссий. Спустимся вниз, — он лукаво посмотрел на меня, — в подземную башню. За прилавком посмотрит Соня.

— Он любит учить людей, — заметил я шёпотом, глядя на прямую спину Волшебника. — Если бы он не был, ну… торговцем, я подумал бы, что он учитель.

— Пан Грошек преподаёт в местном университете. Историю. Я бы с удовольствием у него училась, если бы училась где-нибудь вообще.

— А как же тогда вот это всё? — я кивнул на прилавок с книгами и всякими безделушками.

— Считай, что это его хобби. Так же как у Кости гитара, а у Джагита — философия. У пана Грошека есть и дом, и семья, и дети, но летние месяцы он живёт здесь. Хотя настоящее его хобби ты ещё не видел, — она заговорщески мне подмигнула.