Бродячий цирк

— Вот оно! — Мара грозила пробить пальцем плотную бумагу, поэтому я поспешно наклонился.

— Где?

Одну из окрестных улочек переименовали в «Змею». Судя по карте, она действительно была извилистая и ползла сквозь город, волоча на себе все тридцать три дома, которые на ней располагались.

Мы переглянулись и бросились обратно. Буквально вытащили Акселя из автобуса, где он досматривал утренний сон на одном из передних сидений.

— Это змея! Джагита укусила змея! — вопил я в самое его ухо. Марина схватилась за полы его спальной рубашки и, согнувшись, пыталась побороть одышку.

— Хорошо, — ответил он спокойно и причмокнул губами. Один его глаз был открыт, другой закрыт, и видно, не желал выпускать дрёму. — Я ожидал чего похуже.

— Похуже? — для верности я не стал сбавлять тона и не замечал гримас Капитана. — Он же может умереть! Кто у него там? Кобры? Гадюки?

— Ничего страшного. Он йогин, ему не страшен змеиный яд. Он почти остановил своё сердце, чтобы дать организму время превратить его в кровь.

— Значит, врач нам не понадобится?

— Всё в норме, — повторил Аксель. — Скоро он выйдет из комы. А нам нужно поймать ту змею, пока она не покусала кого-нибудь менее толстокожего.

— Мой пёс! — вспомнил я. В фургоне никто, кроме Мышика, не ночевал — мы все разлеглись в автобусе, потому что там было попрохладнее.

И припустил наружу так быстро, как только мог.

Змею мы всё же поймали. Совершенно напуганную, Аксель извлёк её из кармана мага. Псу давно уже наскучило составлять компанию человеку, который даже не отмахивается от собачьих поцелуев, и он отправился гулять, а на мой истеричный зов выскочил, волоча за собой гирлянду целлофановых обёрток от сосисок.

— Видишь? Никакие змеи ему не страшны, — сказала Анна. — Одну он уже поймал.

Когда переполох улёгся, мы с Марой предприняли вторую попытку добраться до продуктов. Кто-то рисовал на асфальте разноцветные солнышки и необыкновенно пузатых медведей, и убегал, рассыпая цветные мелки. Я пинал их, любуясь полосами, меловым крошевом, которое превращалось под нашими ногами в кляксы.

— Хорошо бы всё это закончилось.

Мара казалась необыкновенно мрачной.

— Всё и закончилось, — воскликнул я. — Ты слышала последние новости? У Кости завёлся двигатель автобуса! Сейчас едем!

— Вообще всё. Мне кажется, я схожу с ума. Как будто бы мы погрузились в космический корабль и улетели на другую планету, а меня не предупредили. Всё вокруг неправильно. Всё не так, как должно быть.

Я раздумывал над её словами.

— Один дядька у нас в приюте — почтальон — говорил, что если тебя что-то возмущает и ты не можешь этого изменить, попробуй изменить свою точку зрения.

Марина включила сарказм.

— Предлагаешь мне сегодня поехать на крыше?

— Да нет же.

— Я поняла тебя, мелкий. Но моя точка зрения сложилась за одиннадцать лет, и меняй её — не меняй, она останется прежней.

— Может, она ошибочная, — ляпнул я.

— Как что-то, складывающееся более чем за десять лет, может быть ошибочным? Мира такого, какой я знала, больше не существует. И точка. Других выводов здесь нет.

— За десять лет ты, наверно, была во многих городах.

— Да нет. Я росла на ферме. Младшей дочерью.

— Я всю жизнь провёл в приюте, — горячо поддержал я. С двух сторон мы обошли здоровенную липу, чей ствол был трогательно обложен разноцветными камешками. — Мы же с тобой ничего не видели. Вообще ничего. А обо всём этом — о путешествиях, приключениях, — не могли даже мечтать. Откуда ты знаешь, что мир не такой, как сейчас? Ты как… как котёнок, который сидит в квартире и думает, что там, за окном, всё нарисовано, — выдал я неуклюжую аналогию.

— Я смотрела телевизор, — неуверенно сказала она.

— Да уж. Такого в телевизоре вряд ли покажут.

Я задумчиво обвёл глазами город. «Девочка, у которой во время бомбёжки погиб отец, превратилась в город и делает из его жителей зомби». Выпуск новостей с такой темой может разве что присниться.

— Ты отлично впишешься в труппу, мелкий. Я тебе завидую. Ты одного с ними цвета. Меня же Аксель держит только потому, что не может сам завязать галстук-бабочку, а Анна считает делать это ниже своего достоинства. Потому что никто больше не берётся чистить лошадей. Я думала, что как только тебя возьмут, меня «забудут» в каком-нибудь городишке.

Я трепыхался в собственной неловкости, как рыбёшка в пересыхающей луже. И тут меня озарило.

— Послушай. Помнишь Краков? Вечернее выступление с масками?

Марина медленно кивнула.

— Ты что-нибудь чувствовала, когда играла?

Она засмеялась.

— Что там можно чувствовать? Не поцелуй же. У меня была крошечная роль и маска рыси, и нужно было просто выйти к Акселю. А потом сидеть и слушать. Ну, может, две-три реплики — и всё. А я просила у них что-то более весёлое.

— Куда уж веселее, — хмыкнул я.

Марина посмотрела на меня, и я рассказал, что видел тогда, во время их выступления. Как было страшно, и как всё вокруг вдруг превратилось в декорации для этой пьесы. Всерьёз рассказывать о чём-то, чего не может существовать, очень трудно. Просто попробуйте — вы, наверно, никогда ничего подобного не делали, — и поймёте, о чём я. Хотя страшные приютские истории под покровом темноты мне удавались очень хорошо, всё же, это немного другое.

Мы давно уже никуда не шли. Сидели на ступенях какого-то дома под красным козырьком, застелив их картой города.

— Это твоя… точка зрения? — очень осторожно спросила Мара. Чтобы не тонуть в своих безразмерных штанах, она подвернула их почти до колен. Вместо обычной майки на щуплых плечах болталась одна из Анниных рубашек — та, что в синие и зелёные квадраты. Казалось, девочка может разрезать её одними этими плечами, словно ножом. Мне вдруг пришло в голову, что и у себя на ферме она донашивала одежду за какой-нибудь старшей сестрой, и умудрялась делать это очень естественно. Даже элегантно. Я в своих всегдашних грязных джинсах и майке — моих собственных джинсах и майке — выглядел куда более неуклюже.

— Это то, что я видел, — сказал я. — Ты уже не просто в космическом корабле, ты сама одна из космонавтов.

И мы пошли обратно, совершенно забыв про овощи. Чуть не держась за руки, но всё-таки не держась, и при этом чувствуя странное родство, такое же, как, должно быть, возникает между почвой, в которой зарождается семечко гречихи, и воздухом, который готовится принять росток. Я не смог бы объяснить доступнее при всём желании. Марина, думаю, тоже.

Анна посмотрела на нас, во второй раз вернувшихся ни с чем, с упрёком — была её очередь готовить — и сварганила завтрак из бутербродов с остатками сыра и зелени.