Бродячий пес

Нижняя, «лошадиная», часть чудовища располагала тремя парами конечностей, до запястий, покрытых шипастыми пластинами, подобными чешуе. Круп оплетали мощные мышцы, переплетенные сухожилиями. Броня на хвосте состояла из множества отдельных сегментов, обеспечивавших ему подвижность. Он нервно дрожал, нависая над головой химеры и треща жалом, похожим на клинок.

По телу монстра хлестал дождь, но он не обращал на него внимания. Чудовище утробно рычало, исторгая из глотки вместе со звуками то ли пар, то ли дым. Непонятно откуда взявшееся шестое чувство подсказывало, что он говорил со мной, и терпение твари иссякало! Захотелось рассмеяться, но горло сдавило спазмом, и вместо этого я сделала шаг назад. Монстр взревел и двинулся на меня, занося огромный в зазубринах меч. Следующий мой шаг оказался неудачным: я споткнулась и упала. Мне даже в голову не пришло попытаться отползти или вскочить и бежать. То же чутьё подсказывало, что он этого пришельца не скрыться. Свернувшись в позу эмбриона, я закрыла голову руками, готовясь к смерти.

Внезапно монстр зарычал совсем по-другому, будто от боли. Я отняла руки и увидела, как другое чудовище сжимало челюсти на шее несостоявшегося обидчика. Его хвост в хаотичном танце пытался настигнуть моего спасителя. «Кентавр» скакал, беспорядочно размахивая мечом, в попытке сбросить нападавшего. Очередным замахом он снёс себе половину хвоста и оглушительно взвыл. Я хотела было порадоваться, но гад, извернувшись, схватил бьющийся в агонии обрубок и всадил острый, как клинок, конец в туловище второго чудовища, вцепившегося в него мёртвой хваткой. Оно заскулило, но челюсти не разжало.

«Кентавр» продолжал наносить удары, пока бедный мой защитник не свалился под копыта врага. Издав победный рык, он отшвырнул безжизненное тело в круг света уличного фонаря и снова двинулся на меня. Сквозь пелену слёз и дождя я видела, как серое тело будто истаивая, теряло ужасный облик, уменьшалось в размерах, превращаясь… в крупную собаку.

— Ярга! — закричала я, срывая голос.

Собачье тело, дрожало в предсмертных конвульсиях, из открытой пасти вырывались облачка пара. Вместе с дыханием из тела животного уходила жизнь.

Я поползла к Ярге, забыв про страх и про тварь, жаждущую моей смерти. Мысленно я снова и снова повторяла имя Германа. Почему его нет здесь? Почему он оставил свою лимассу? И что с ним будет после смерти хранителя?!

Конец истерике положил обрубок хвоста, грохнувшейся в шаге от меня. Окровавленное жало высекло целый сноп иск из старого асфальта. Я подумала, что на этом всё, но хвост исчез на мгновение и появился справа. А потом меня чудовищной тяжестью прижало к земле. Вплотную к моему лицу приблизилась жуткая голова. Из пасти вырвалось шипение. В этом звуке мне почудилось злорадство, но возмущения не было. Всё, что я чувствовала, это опустошённость.

С очередным выдохом твари мерзкий запах наполнил лёгкие, а хруст собственной грудной клетки — уши, и я потеряла сознание.

* * *

Пряно пахло яблочным пирогом. Запах заполнил окружавшую меня темноту. Я не чувствовала своего тела и парила словно в облаках. Наверное, это рай и рядом мои родные. Мама каждое субботние утро пекла яблочный штрудель, и мы всей семьей сидя за круглым столом, запивали его травяным чаем. Мама!

«Просыпайся, соня!» — говорила она всегда, улыбаясь и легонько теребя кончик моего носа. Я открыла глаза, надеясь увидеть перед собой её красивое лицо, но вокруг была темнота. Тёплая, ласковая, но пустая.

Я обреченно вздохнула, отчего лёгкие наполнились новой порцией запаха пряных яблок. Стоило пошевелиться, как тело отозвалось свинцовой тяжестью, но боли не было! Попытка поднять голову и осмотреться провалилась с треском.

— Ш-ш-ш, — раздалось справа.

Я резко повернула голову, но ничего не увидела. Лишь несколько секунд спустя чиркнула спичка, и её огонёк зажёг фитиль свечи. Едкий серный дымок защекотал нос, заставив чихнуть. По телу тут же разлилась приятная волна, отгоняя тяжесть, что давила прежде.

— Будь здорова, Рада, — произнес знакомый хриплый баритон.

Я вдруг вспомнила Яргу и заплакала.

— Ну, что ты, Рада! Всё хорошо! — Герман мгновенно оказался рядом с постелью, и снова на коленях. Его большие горячие ладони успокаивающе гладили мои волосы, а я никак не могла остановиться и ревела в голос. Он обошел кровать и лег с другой стороны, обнимая меня.

— Не плачь! Теперь всё будет хорошо, — шептал он, покрывая моё лицо поцелуями.

Герман прикоснулся губами с моим, и я почувствовала соль собственных слез. Он осторожно проник языком внутрь моего рта. Постепенно я расслабилась и ответила на нежную ласку. Поцелуи Германа, жар от его ладоней затмевали ужас пережитого, уговаривали дать себе волю.

Внезапно он отстранился, крепко прижал меня к себе и тихо произнес:

— Я больше никогда не отпущу тебя. Я сделаю всё, чтобы ты меня полюбила. Хочу любить тебя, Единственную!

На глаза опять навернулись слёзы.

— Надеюсь на это! — ответила я, почти касаясь его губ.

Волнительный момент нарушил стук в дверь, и женский голос тихо позвал Германа по имени.

— Я скоро вернусь! — он вскочил с постели и открыл дверь.

Вместе с неярким светом в комнату ворвалась Ярга. Запрыгнув на кровать, она принялась вылизывать мое лицо. Увидев собаку живой и невредимой, я онемела на несколько секунд, но после крепко прижала лохматую голову к себе.

— Я думала, что ты погибла! — шептала я, уткнувшись в жёсткую шерсть. — Спасибо тебе за то, что спасала меня!

Я отстранилась немного, решив выпустить животное из объятий прежде, чем оно начнёт вырываться. Однако Ярга была не прочь принимать благодарности и даже разлеглась на месте Германа!

— Здравствуй, Рада! — раздался голос Елизаветы Петровны. — Я счастлива, что всё наконец-то закончилось, — не сдержав чувств, она всхлипнула.

Приподнявшись на локтях, я увидела, как Елизавета Петровна тихо плачет на груди у Германа.

— Здравствуйте, — произнесла я, и мой нос снова засвербел от накативших слез.

ЭПИЛОГ

В тот вечер, когда тётя, прощаясь, шепнула мне на ухо «Присмотрись к девочке!», я сделал самую большую ошибку в своей жизни. Я решил поверить в то, что для меня ещё не все потеряно.

Физическое влечение к Раде я чувствовал постоянно, стоило ей попасть в поле моего зрения. Однако я не пытался и не хотел видеть в ней нечто большее, чем объект для удовлетворения зова плоти. Отношения с женщинами за последний год сводились к удовлетворению физиологических потребностей. Вероятно, в тот вечер арманьяк подействовал в кои-то веки правильно и затуманил мозги.

Всё, что происходило со мной с момента, когда я увидел меняющиеся глаза Рады до момента, когда она утром посмотрела на себя в зеркало, вызывало противоречивые чувства. С одной стороны, мне казалось, будто моя заветная мечта стала явью, с другой я ощущал себя тем, кем и был по сути — смертельно больным, только доктор внезапно изменил приговор, посулив продление жизни на неопределённый срок. Даже после своего признания я тешил себя Предчувствием, подаренным мне Радой. В душе ещё теплилась надежда на счастье. А потом я захлопнул дверцу такси, которое увезло мою последнюю Надежду! Сознание затопила уверенность в том, что это конец.