Бродяги Дхармы
Шрифт:
— Конечно, — соглашались мы.
А он вслух спрашивал себя:
— Вы можете гарантировать Рождество с приблизительной точностью всего лишь в восемнадцать миллионов секунд, оставшихся от первоначальной старой красной трубы?
— Конечно, — смеясь, отвечал Джафи.
— Конечно, — повторял Морли, вертя баранку на сгущавшихся виражах, — они садятся в оленьи упряжки специальных междугородных автобусов, чтобы поучаствовать в предварительной Конференции счастья по душам в глуши Сьерры, в десяти тысячах пятиста шестидесяти ярдах от примитивного мотеля. Это новее анализа и обманчиво просто. Если ты посеял билет в оба конца, то можешь стать гномом, одежонка у них миленькая, и ходит слух, что правила приема в «Эквити» [10] впитают переизбыток, вытекающий из Легиона за непригодностью. Конечно, как бы там
10
Английский профсоюз актеров.
— Конечно, Генри.
Такой вот был Морли. Машина тем временем начала где-то взбираться в предгорья, мы въезжали в разнообразные хмурые городки, где останавливались заправиться, там не было никого, кроме местных элвисов пресли в синих джинсах, поджидавших кого-нибудь на дороге, чтобы добить, а у них за спинами внизу — шум горных ручьев и ощущение высоких гор неподалеку. Чистая сладкая ночь — мы, наконец, выехали на настоящую узкую асфальтированную дорогу и устремились прямиком в горы. По сторонам стали появляться высокие сосны и отдельные скалы. Воздух стал резок и превосходен. Наша поездка как раз совпала с открытием сезона, и в баре, где мы остановились выпить, уже сидело множество охотников в красных шапочках и шерстяных рубашках — нагружаясь, они выглядели очень глупо со своими ружьями и патронами, сложенными в машинах; к тому же, они жадно расспрашивали нас, не видали ли мы где-нибудь поблизости оленей. Мы, разумеется, видели оленя сразу перед тем, как приехали в этот бар. Морли вел машину и чесал языком:
— Ну, Райдер, может, ты станешь Альфредом, Лордом Теннисоном нашей маленькой теннисной компании здесь на Побережье, тебя назовут представителем «новой богемы» и станут сравнивать с Рыцарями Круглого Стола минус Амадис Великий и необычайное великолепие маленького мавританского королевства, проданное Эфиопии за семнадцать тысяч верблюдов и шестнадцать сотен пеших солдат, когда Цезарь еще мамкину титьку сосал. — Как вдруг на дороге оказался олень — застыв, он смотрел в наши фары, а потом, прыгнув, скрылся в подлеске у обочины и исчез во внезапно громадном алмазном молчании леса (которое мы услышали, когда Морли заглушил мотор), и раздавалось лишь сбивчивое шарканье его копыт, пока он убегал наверх, в туманы, к убежищу индейца, питающегося одной сырой рыбой. Сейчас уже мы находились в настоящей стране — Морли сказал, на высоте около трех тысяч футов. Не видя, под собою мы слышали ручьи, холодно шумевщие по холодным камням под светом звезд.
— Эй, олешка, — завопил я вслед животному, — не беспокойся, мы в тебя стрелять не станем. — А теперь в баре, где мы остановились по моему настоянию (- В этой как бы холодной северной горной стране нет ничего лучше для человеческой души в полночь, чем хороший теплый стакан подогретого красного портвейна, тяжелого, словно сиропы Сэра Артура…):
— Ладно, Смит, — сказал Джафи, — но мне кажется, нам не следует пить перед походом.
— Ах, да какого черта?
— Ладно, но посмотри: мы столько денег сэкономили, покупая дешевые концентраты на эти дни, а ты собираешься сразу все пропить.
— Так уж мне на роду написано: быть или богатым, или бедным, в основном же — бедным, истинно бедным. — Мы зашли в бар, оказавшийся этакой таверной, отделанной в стиле горной глубинки, типа швейцарского шале с лосиными головами и нарисованными на перегородках кабинок оленями, а сами люди в баре были живой рекламой охотничьего сезона, хоть все уже и сильно наклюкались — такая колышащаяся масса теней в тусклом баре, когда мы вошли, заняли три табурета и заказали портвейна. Портвейн был довольно странным заказом посреди охотничьей страны виски, но бармен откопал случайную бутылку «Христианских Братьев» и налил нам две порции в широкие винные стаканы (Морли, на самом деле, оказался трезвенником), и мы с Джафи выпили и хорошенько это дело прочувствовали.
— Ах, — сказал он, разогреваясь от вина и полуночи, — я скоро снова поеду на север повидать мои родные мокрые леса детства, облачные горы, старых горьких друзей-интеллектуалов и старых пьяных друзей-лесорубов, ей-Богу, Рэй, ты не начнешь жить, пока не побываешь там — со мною или без меня. А потом я поеду в Японию и пешком обойду всю эту холмистую страну, находя маленькие древние храмы, спрятанные и позабытые в горах, и старых
мудрецов, которым по сто девять лет и которые молятся Кваннону в своих хижинах и так много медитируют, что когда выходят из медитации, то смеются, видя все, что движется. Но это не значит, что я не люблю Америку, клянусь Богом, хоть я и ненавижу этих проклятых охотников — им только и надо, что нацелить пушку на беззащитное разумное существо и убить его, за каждое разумное или живое существо, которое эти хуилы убьют, они переродятся тысячу раз, чтобы страдать от ужасов сансары, так им и надо.— Ты слышишь, Морли? Генри, что скажешь, а?
— Мой буддизм — это не больше, чем легкий несчастный интерес к некоторым картинкам, которые они рисовали, хотя я могу сказать, иногда Какоэтес извлекает чокнутую ноту буддизма в своих горных стихах, однако, меня не очень интересует та его часть, которая касается верования. — Фактически же ему все это было до фонаря. — Я нейтрален, — сказал он, заливаясь счастливым смехом с каким-то выражением легкого злорадства, и Джафи завопил:
— Нейтральность — вот это и есть буддизм!
— После этого портвейна ты дашь зарок не пить кефира. Знаешь, я а fortiori [11] разочарован, потому что здесь нет ни вина бенедиктинцев, ни вина траппистов, а есть лишь одни святые воды и спирты «Христианских Братьев». Не то чтобы я был очень несдержан по части пребывания в этом любопытном баре, который выглядит точь-в-точь как пятачок для воспевателей кьярди и буханки хлеба, все эти писатели — сплошные армяне-бакалейщики, неуклюжие протестанты-доброжелатели, устроившие групповую экскурсию в запой, они и хотели бы, да не понимают, как вставлять контрацептив. Что за ослы эти люди, — добавил он с неожиданной прямой откровенностью. — Молоко в этих местах, должно быть, прекрасное, но коров здесь больше, чем людей. Здесь, должно быть, проживает совершенно другая порода англов, меня не шибко греет их внешний вид. Лихачи тут, должно быть делают аж тридцать четыре мили в час. Ну, Джафи, — в заключение сказал он, — если ты когда-нибудь устроишься на официальную работу, я надеюсь, у тебя будет костюмчик от братьев Брукс… надеюсь, ты не кончишь на тусовочных банкетах, где… Эгей! — Это зашли какие-то девчонки. — Молодые охотники… вот, наверное, почему ясельки открыты круглый год.
11
Тем более (лат.)
Но охотникам не понравилось, что мы вот так сидим, сбившись в кучку, и дружелюбно разговариваем тихими голосами на всевозможные личные темы, они влезли к нам, и довольно быстро вокруг всего овального бара начались долгие смешные разглагольствования по поводу оленей в округе, где лучше лезть в горы, что там делать, а когда они услыхали, что мы приехали сюда вовсе не убивать животных, а просто забраться в горы, то решили, что мы — безнадежные чудаки, и оставили нас в покое. Мы с Джафи выпили по два стакана вина, почувствовали себя прекрасно и вместе с Морли вернулись к машине и поехали дальше, все выше и выше, деревья становились все больше, воздух — все холоднее, все вверх, пока, наконец, не настало почти два часа утра, и они не сказали, что до Бриджпорта еще далеко, до начала тропы — тоже, поэтому нам лучше остановиться и переночевать в спальниках прямо вот в этих лесах.
— Встанем на заре и поедем дальше. А пока поедим нашего доброго черного хлеба с сыром, — сказал Джафи, доставая продукты, которые запихал в мешок в последнюю минуту еще в хижине. — Это будет замечательный завтрак, мы прибережем булгур и остальные припасы для завтрашнего завтрака на высоте десять тысяч футов. — Прекрасно. По-прежнему болтая и так далее, Морли заехал по жестким сосновым иглам немного вглубь, под неохватный покров деревьев природного парка — елей и пондероз, некоторые были там до ста футов в вышину, — в огромную, тихую, залитую звездным светом рощу с инеем на земле и мертвым молчанием, если не считать случайного потрескивания в зарослях, где, быть может, окаменев при нашем приближении, стоял дикий кролик.
Я вытащил свой спальник, расстелил его, снял башмаки и, когда совсем уже засовывал в него ноги в носках, счастливо вздыхая, радостно оглядываясь вокруг на высокие деревья и размышляя: «Ах, что это будет за ночь настоящего сладкого сна, что за медитации у меня будут посреди этого напряженного молчания Нигде,» — Джафи завопил мне из машины:
— Слушай, похоже мистер Морли забыл свой спальник!
— Какого… ну и что?
Они немножко пообсуждали это, шаря фонариками по морозцу, а потом Джафи подошел ко мне и сказал: