Бронепоезд 'Гандзя'

– Ребята, где вы?
– Я шарил руками в белом мраке.
– Никифор, почему стоим? Вперед!

– Паровоз... В паровоз шлепнуло...

– Что? Паровоз?..
– Меня словно холодом обдало.
– Тогда назад! Нельзя стоять ни секунды!

Вагон дернулся вперед-назад и, вздрагивая, медленно покатился обратно.

– Пошел... Пошел!
– услышал я радостные голоса команды. До этой минуты никто не произнес ни звука.

Под грохот снарядов, под шипение и свист пара, спасаясь в его белой завесе, мы отходили с позиции.

Опять Богуш цел! А мы чуть вовсе в землю не клюнули... Ну подожди же!

* * *

Машинист стоял на станционных путях. Он был как пришибленный. Деповские рабочие расцепили наши вагоны, сделали маневры и вытолкнули на соседний путь уже остывший паровоз, а машинист словно ничего этого не замечал. И только когда маневровая кукушка подцепила за хвост нашего рослого зеленого красавца, машинист вдруг повернул голову, что-то крикнул, но его никто не услышал - и он махнул рукой. Взял свой сундучок и пошел прочь.

– Да...
– вздохнул матрос.
– Печаль у человека на сердце...

Мы с матросом были в вагоне вдвоем. Команду я отправил с запиской на вокзал обедать.

Я поглядел вслед удалявшемуся машинисту... Так и тянуло меня побежать за ним, взять его за руку, утешить. "Но в чем же я буду его утешать? Был бой. Снарядом разворотило у паровоза цилиндр, паровоз вышел из строя, и теперь его погнали в тупик на кладбище... Но ведь и люди у нас гибнут, не только паровозы..." И все-таки мне было жалко машиниста. Кто его знает, может быть, для него это самая тяжелая потеря в жизни... Семьи у человека нет, а с паровозом этим он, кажется, никогда не расставался. Иной раз поглядишь - обтирает паровоз тряпкой и тут же с ним разговаривает. А с людьми молчит. Да, неразлучные были друзья...

– Не воротится он к нам...
– задумчиво сказал матрос.

– То есть как так не воротится?

– А так... По своим годам он в Красной Армии служить не обязан. А по своей охоте... Ну скажи, какой человеку интерес с нами мыкаться? Машинист классный, проехать любит с форсом... Он вот десять лет экспрессы Киев Одесса водил! Паровоз - поглядишь - что твой адмиральский корабль: подойди в белых перчатках - не замараешь... А у нас ему что? Гляди-ка, - матрос заложил на руке палец, - фонари ободрали...

– Чепуху мелешь, Федорчук. При чем тут...

– Обожди, обожди... фонари ободрали, - повторил матрос, - это раз. Коптилку из будки отняли - значит, ему, классному машинисту, по-кошачьи глядеть надо - два. На большую скорость его почти что и не пускаем, он вроде как на карачках с нами ползает - три... Теперь дальше. Крути, верти, а дыму чтоб не было - это четыре. Гудок тряпками обмотали - пять...

– Склянки ты заставлял его бить... Клади на другую руку - шесть.

– А что ж?
– сказал матрос, загибая шестой палец.
– Признаю, сдурил. Это целиком и полностью была глупость со склянками... Шесть уж. Так? А теперь и паровоз из-под него к чертям выбили. Совсем на мели остался человек... Нет уж, теперь не жди, не воротится!

– А, брось, Федорчук, - отмахивался я.

Но у меня уже и у самого закралось сомнение: "Не придет, пожалуй, и верно, не придет".

– Ну ладно, - сказал я, - довольно об этом. Пошли обедать. В депо ведь еще надо поспеть, паровоз подобрать для бронепоезда, ну и...

– И машиниста, - закончил за меня матрос.

Мы вышли.

– А где тут, кстати, депо, не знаешь?
– спросил я.

Матрос остановился, озираясь на рельсы, расходившиеся по станции во все стороны.

– Кажись... Не в той ли вон стороне?.. Обожди, маневровка едет, спросим.

Навстречу нам катил, позвякивая налегке, небольшой чумазый паровоз. Мы помахали ему, чтобы он придержал ход. Паровоз дал сиплый гудок и остановился.

– Эй, кто там?
– закричали мы.
– Куда в депо дорога?

Вместо ответа машинист паровоза начал спускаться из будки. Спрыгнул на землю, и мы оказались лицом к лицу... с Федором Федоровичем!..

Он сдвинул на затылок свою фуражку с галунами и заговорил, отдуваясь и вытирая лоб платком:

– Вот депо, а? Коренным считается, а паровоза не подобрать... Я уж "овечку" взял. Ход у паровозишки есть, ничего, подходящий ход. Да и ростом невелик, - ну, такой-то и лучше. Между нашими вагонами, если издали глядеть, он и неприметный... Конечно, в грязи весь, почистить придется...

Мы с матросом переглянулись.

– Так вы, Федор Федорович, как бы это сказать... не заболели?
– спросил я осторожно.

Он даже глаза на меня раскрыл. А я схватил его за руку и давай трясти.

– Федор Федорович!
– разлетелся матрос.
– Давай по-рабочему за общее наше дело... поцелуемся!

И забрал его, как в клещи, своими мускулистыми руками.

– Ты на меня, друг, не обижайся, - бормотал матрос, - мало ли что бывает...

– Да полно, полно, чего тут, - отвечал машинист, выпрастывая голову, чтобы глотнуть воздуха.

– А ты, Федор Федорович, почаще бы к нам в кубрик заходил, - сказал матрос, отпустив наконец едва дышавшего машиниста.
– Знаешь, люди, когда вместе, все равно как железина к железине - пришабриваются...

– Да как же я... от машины-то отойду?..
– прохрипел тот, ощупывая часы в примятом кармашке.

– Не можешь? Ладно, - согласился матрос.
– Только на этот раз уж извини... Эй, кочегар!
– крикнул он в сторону паровоза.
– Побудь за механика.

Матрос подхватил Федора Федоровича под одну руку, я под другую, и мы втроем пошли на вокзал обедать.

* * *

Сразу после обеда я поставил всю команду за топоры, чтобы сделать кое-какой текущий ремонт: блиндаж деревянный, а дерево в бою все-таки крошится... Надо было зачинить пробоины, их оказалось несколько в наружных стенах: иные как сыпь, а в иные и оба кулака просунешь.

Но, в общем, мой блиндаж выдержал экзамен с честью. Признаться, я побаивался в бою. "А ну как, - думаю, - завалится эта бревенчатая дура, ведь ног из-под нее не вытащишь!"

А дура-то оказалась покрепче паровоза.

Я велел ребятам принести березовых поленьев и поставил пулеметчика Панкратова тесать колобашки. Это был плотник заправский. Он сызмальства работал по плотничному делу, даже в Москве бывал на постройках.

Как пошел он обделывать поленья - глядеть любо! Потюкает, потюкает топором - и уже не полено у него в руках, а сахарная голова. Еще тюк, тюк и готов уже клин на четыре канта.