BRONZA / БРОНЗА

Заставив вздрогнуть от боли снова, провел ногтями по голому животу Герхарда. Продолжая оставлять на нем все новые и новые порезы, слизывал кровь с его кожи, запивая коньяком прямо из горлышка. А он еле сдерживал крик, чувствуя, как в Генрихе просыпается что-то темное, страшное.

Это «что-то», проснувшись, пока еще лениво потягивалось и зевало, игриво выпуская и пряча когти. Но как долго Генрих сможет контролировать себя - балансируя между добром и злом в своей душе, Герхард не знал. И захлестывающий его волнами неподдельный страх заставлял сердце биться часто и неровно. Склонившись к нему, Генрих поцеловал его, и он ощутил на его губах металлический привкус собственной крови. В этом было что-то запредельное. Невозможное. Недозволенное. Он невольно застонал, и голодный зверь тут же подмял его под себя. Ему был преподан еще один урок. Узнать, что его божество многолико, как и его любовь. Наслаждение, что Генрих дарил ему, было пронзительным и таким острым, что каждый следующий миг, каждый следующий вздох казался последним. Той ночью он впервые плакал от счастья.

Утром его разбудил стук в дверь, и встревоженный голос матери, спрашивающей, не заболело ли ее драгоценное чадо. Пообещав спуститься к завтраку через десять минут, Герхард прошел в ванную. Немного постоял перед зеркалом, разглядывая себя. На теле не было никаких ран, и уже с трудом верилось, действительно ли ночью Генрих слизывал кровь с его кожи. Такое могло пригрезиться лишь в бредовом сне. За завтраком, жалуясь на мужа, который слишком легкомысленно отнесся к известию, что в имении появились волки, баронесса между делом сообщила сыну, что Генрих уехал.

– За ним прислали машину. А через час явился очень приятный молодой человек и забрал вещи твоего друга.

Оглушенный известием, Герхард бесцельно ковырялся вилкой в тарелке, почти не слушая мать. Баронесса тем временем сетовала на прислугу: горничную и сына садовника, сбежавших этой ночью.

– Какая ветреная девица! Так спешила к своему любовнику, что оставила все свои вещи!
– негодовала она, капризно надувая ярко-накрашенные губы. И пообещала сурово наказать неблагодарных слуг, конечно, если полиция отыщет глупых детей и вернет их домой.

– Машина… она была белая?
– спросил он напряженно.

Баронесса в недоумении приподняла выщипанные, тонко подведенные брови.

– Нет, черная. Да, что случилось, Герхард? На тебе лица нет! У тебя что-нибудь болит?
– встревожилась она.
– Пойди, приляг, дорогой, я принесу тебе теплого молока с печеньем!

Внезапно он испытал жгучее чувство неприязни к женщине, обожавшей его. Но у него хватило выдержки допить кофе, встать из-за стола, чмокнуть мать в щечку и спокойно закрыть за собой дверь в столовую. А после, сбивая прислугу с ног, броситься к себе в комнату, упасть на кровать и разрыдаться. С детства привыкший получать все, что захочет, уже считавший Генриха своей собственностью, он не мог поверить, что все оказалось не так. В этот раз, ничего не выпрашивая своими слезами, плакал искренне и долго, а наплакавшись, уснул. Засыпая, ухватился за зеленый хвост надежды. Все образуется… Они увидятся в школе… Скоро… Снова… Это недоразумение… Все разъяснится… Обязательно…

Но в школе их отношения изменились. Они больше не были любовниками. Просто учитель и ученик. Генрих перестал замечать его. И все чаще пропадал куда-то. Его уроки, к всеобщему разочарованию класса, все чаще вели другие преподаватели. Даже когда Герхард стучался в дверь его комнаты, зная, что тот у себя… его не приглашали войти. Где-то в середине марта он рискнул войти к нему без разрешения. Генрих укладывал вещи в дорожный чемодан. Остальное уже было упаковано в коробки.

– Ты уезжаешь? Когда?
– взволнованно воскликнул Герхард и порывисто шагнул навстречу.
– Куда ты едешь? Я поеду с тобой! Я буду помогать тебе! У меня есть деньги! Моя семья очень богата! Я все сделаю для тебя! Только не молчи! Не делай такое холодное лицо! Разве ты меня больше не любишь?!
– спрашивал он звенящим слезами голосом.

На лице Генриха промелькнуло легкое удивление, но его сетования он выслушал, не перебивая, до конца. А потом швырнул спиной на стену. Пальцами сдавил горло.

– Не смей надоедать мне своим нытьем… Дольше проживешь… - произнес с улыбкой, в которой таилась угроза, но смягчившись, слегка потрепал Герхарда по щеке.
– Говорят, ты стал плохо учиться… Какая жалость, терпеть не могу неудачников!

Притянув к себе, больно укусил поцелуем, спросил с насмешкой:

– Или хочешь, чтобы я бросил тебя?

Получивший крохотный лучик надежды Герхард отрицательно замотал головой.

– Ты можешь идти, - отпустил его Генрих, - сейчас я буду занят… Ему не оставалось ничего другого, как только покинуть комнату. Генрих уехал. И даже герр Шульце не мог сказать ничего утешительного в ответ. Никто не знал, куда уехал Генрих.

Запомнив его слова насчет жалких неудачников, он с головой погрузился в учебу. Вскоре у него появился друг. Тот самый верзила, когда-то сбивший Герхарда с ног. Теперь было кому рассказать о своей безответной любви, и боль от разлуки с любимым становилась не такой острой. Хельмут сначала утешал его как друг. Потом как любовник. Это произошло как-то само собой. После занятий они сидели на скамейке в углу парка, укрытые от чужих глаз ровно подстриженными кустами. В очередной раз, всхлипывая у него на плече, он изливал перед ним свою душу. Успокаивая, тот гладил его по голове, по спине и вдруг прижал к себе, нашел губы. Его поцелуй не был похож на поцелуи Генриха, возмущенно замычав, он попробовал оттолкнуть его, но Хельмут был настойчив. К тому же намного сильней. И скоро Герхарду пришлось уступить его домогательствам. Любовником, как ни странно, Хельмут оказался довольно опытным, нежным и заботливым. А его словно прорвало. Он стал встречаться не только с ним. Изменяя своей любви с другими, мстительно надеялся, что Генрих (где бы он ни был) знает об изменах и хотя бы капельку, но ревнует…

Настойчивый стук в дверь вернул Герхарда в реальность. Ощутив, как больно в бок врезалась кобура, как неудобно лежать в форме, как сильно затекли в сапогах ноги, сел на кровати и разрешил войти. Не поднимая на него глаз, слуга мялся у порога, спрашивал, будет ли молодой хозяин ужинать. Он кивнул и жестом приказал снять с себя сапоги. Нарочно каблуком придавил слуге пальцы, усмехнувшись, когда тот скривился от боли. «Почему это только мне сейчас должно быть плохо?» - подумал Герхард злорадно, отпуская прислугу. Переодевшись, спустился в столовую. Ужинал без особого аппетита. Повертел в руках бледно-голубой конверт, где размашистым почерком Генриха было написано полное имя барона Вебера, и отложил письмо в сторону. С легким удивлением дважды перечитал список, задержавшись взглядом на предпоследнем пункте, но тут его осенило, что это позволит ему и завтра поехать в обитель, снова увидеть Генриха, если в точности, согласно списку, выполнить довольно необычное поручение. Слуга, держась от него на почтительном расстоянии, доложил, что ванна для хозяина готова. Герхард лишь кивнул в ответ.

Наслаждаясь теплом, лежал в ванне, подложив под голову свернутое полотенце, но стоило закрыть глаза, и память тут же услужливо подсунула ему самые памятные воспоминания. Вот, они - новоиспеченные офицеры в парадных мундирах, с аксельбантами, руками в белых перчатках придерживая у бедра палаши, в начищенных до зеркального блеска сапогах, в последний раз чеканя шаг, маршируют на школьном плацу. Вот, поздравив их с выпуском, герр Шульце закругляет свою прощальную речь пожеланием достичь карьерных высот на избранном поприще и уступает место следующему оратору. Все дружно ахнули. На трибуну поднялся Генрих. Meine Gott! Каким же ослепительно-красивым смотрелся он в черной форме офицера СС. Из мира избранных и пока недоступного для них мира небожителей. На его приветственный жест рукой раздался восхищенный гомон. Каждый мысленно уже примерял на себя эсэсовский, с серебряными нашивками, мундир.

Обрывая нестройный шум голосов, Генрих постучал по микрофону. О, этот взгляд из-под черного козырька фуражки, сверкнувший ярче серебряного орла на кокарде. Их взгляды встретились. Узнавая, Генрих приветливо кивнул ему. И счастье обрушилось на него, останавливая сердце; качнувшись на впереди стоящего, Герхард потерял сознание.

Очнулся уже в школьном лазарете, на узкой больничной койке. Генрих сидел у него в ногах, покачивая носком сапога. Смотрел на него с насмешливым любопытством, говорил с привычной ироничностью, немного растягивая слова.

– Не думал, что ты настолько рад меня видеть, чтобы падать без чувств… Я был уверен, ты давно забыл о своей детской любви, утешившись в чьих-нибудь объятиях… Или я не прав?
– спросил он, вставая с кровати.

Герхард хотел солгать, но в этих ярко-голубых, видящих его насквозь, глазах что-то было. Пристыженно опустив голову, сожалея сейчас о каждом отданном другому поцелуе, он признался, что действительно хотел забыть его, но не смог.

Снисходительно улыбнувшись, Генрих снял с вешалки свой плащ. Длинный, черный, блестящая свиная кожа слегка поскрипывала, пока он одевался.