BRONZA / БРОНЗА

Герхард украдкой разглядывал мальчишку. Наконец-то он видел его бодрствующим и очень надеялся понять, что же такого особенного нашел Генрих в этом заморыше. Профессор, помнится, сказал, что пациенту лет восемнадцать, но худенький, щуплый и такой некрасивый, тот выглядел лет на четырнадцать, не старше. Только глаза… Ему показалось, что на этом мальчишеском лице живут чужие глаза. Такими они были уставшими, старыми. И в этом было что-то омерзительное. Герхарда передернуло. Но весь светившийся лукавым коварством, обхаживая сопляка, Генрих не заметил его брезгливой гримасы. А сопляк без конца дулся, дерзил и к тому же чавкал за столом. Неожиданно вспомнив ходившие об ордене слухи, Герхард размечтался. Розенкрейцеров считали мистиками, знавшимися с темной силой, приносящими человеческие жертвы. Вдруг мальчишка здесь именно для этого! О, он готов был предложить свои услуги, лишь бы увидеть собственными глазами, как противный заморыш умрет на жертвенном камне. «Ну, почему ты не сдох… в этой своей психушке… еще неделю назад?!» - смотрел он на мальчишку с болезненным недоумением, мучаясь и сожалея об этом всей душой.

А Марк, свободный от принудительного кормления, позволил себе насладиться хорошей едой и так наелся, что даже оставил последнее пирожное нетронутым.
– Могу теперь я пойти к себе?
– буркнул он. Его клонило в сон.

– Нет, ты побудешь со мной. Вечер еще не закончился, - не разрешил Оуэн.

– Но я не хочу сидеть тут, с тобой! Я устал. Мне хочется спать… - закапризничал Марк.

– Так и быть, плесну тебе немного коньяку. Это взбодрит тебя, - пообещал Оуэн.

– Да-а, а вчера ты сказал, что мне рано пить, что я маленький… - обидчиво протянул Марк.

Задержав на нем взгляд, Оуэн чуть склонил голову набок, словно прислушиваясь к чему-то, потом пожал плечами.

– А может, я передумал. Может… - в его голосе появились мурлыкающие нотки, - мне будет забавно посмотреть на пьяного мальчишку. И может быть, ты окажешься непослушным, и я накажу тебя…

Показав острые клыки, Зверь только что зевнул во всю пасть, предупреждая, что его лучше не дразнить. Собираясь встать из-за стола, Оуэн всего лишь отложил салфетку в сторону, а Марк уже испуганно подскочил со стула.

Возникший на пороге дворецкий поинтересовался, где господин собирается провести остаток вечера.
– Принеси мне «как обычно» в Овальную гостиную и что-нибудь для этого несносного мальчишки, - сказал Оуэн, переглянувшись со слугой. Подтолкнул притихшего брата к дверям и поманил молодого Эгерна за собой.

Овальная гостиная, где уже побывал Герхард, очаровывала уютностью обстановки. В камине весело потрескивал огонь. Свет не горел, но несколько зажженных подсвечников придавали комнате интимную теплоту. Оливер вкатил сервировочный столик с разнообразием выпивки в хрустальных графинах. Затем невозмутимо руками в белых перчатках протянул хозяину поднос, на котором лежали свернутые веревки. Когда тот взял их, сунул поднос подмышку и вышел с таким же невозмутимым видом. Оуэн некоторое время разглядывал кресло, в котором на самом краешке сидел не сводивший круглых глаз с веревок в его руках Марк.

– Не надо, пожалуйста… Я буду послушным… - шепотом, умоляюще попросил тот шагнувшего к нему Оуэна.

– Я знаю… - улыбнулся Оуэн, связывая ему руки.
– Это чтобы ты не сбежал… от меня, - заглянул он в ставшее сразу обиженным лицо брата. Присел перед ним на корточки, и веревки с такой же деликатностью оплелись вокруг щиколоток Марка. Марк не хотел плакать, но все равно шмыгнул носом. Одинокая слезинка, скатившись по щеке, прежде чем упасть, задержалась на подбородке, и он сердито мотнул головой.

Герхард сидел на диване и, нервно покачивая коньяк в рюмке, следил за обоими напряженным рысьим взглядом. Умоляющий шепот мальчика. Мягкий голос Генриха в ответ. Как тот трогал мальчишку, аккуратно связывая ему руки. Как присел перед ним на корточки, чтобы связать ноги. Какими смотрел глазами. Все это было любовной игрой. И в каждом движении Генриха чувствовалась сдерживаемая страсть. О, он был хорошо знаком с этим языком любви. Смущающим, чтобы потом соблазнить. И только Генрих умел разговаривать на нем так чувственно, волнуя кровь. Герхард опрокинул в себя коньяк, даже не ощутив вкуса выдержанного напитка. Ревность острыми когтями впилась в сердце. Он прикусил губу, потому что сам хотел быть на месте мальчишки. Быть связанным и молить о пощаде.

Подбросив в камин несколько березовых поленьев, Оуэн отряхнул ладони. С улыбкой покосился на Марка, тот сидел, низко опустив голову, хлюпая носом. «Только рева и соплей мне не хватало… Может, и правда… напоить его…» - снисходительно подумал он. Наполнил рюмку, но для себя, и пододвинул кресло ближе к огню. Засмотревшись на языки пламени, пил коньяк медленными глотками и размышлял. Тот, кто лишил брата Силы и засунул в это тело, оказал Марку медвежью услугу. Да, Марк был упрямым, дерзким, несговорчивым, а порой и невозможно глупым, но брат никогда не был трусом или капризным нытиком. Сейчас же он вел себя именно так. По губам Оуэна скользнула легкая усмешка. Сила убивала носителя, отдавая тело, вернее, пустую оболочку в полное распоряжение Переселяющегося. А живой - пугливый, как кролик, мальчишка с врожденными чертами лизоблюда, свойственным всем представителям этой нации гонимых и отверженных, готовых за гроши пресмыкаться и попрошайничать, уже понемногу влиял на Марка, меняя его характер не в лучшую сторону. С одной стороны, но с другой… Если брат станет уступчивей… Это будет только на руку…

Исподлобья поглядывая на сидящего в кресле Оуэна, мысленно призывая на голову ему все казни египетские, Марк хотел бы испепелить его ненавидящим взглядом, но ненависть куда-то пропала. Осталась обида. Какая-то глупая, совсем детская. И он дулся на него, как дулся бы на старшего, пусть вредного и злого, но все же брата, тем самым как бы признавая свое с ним родство.

Продолжая обиженно дуться, несколько самонадеянно пообещал себе, когда окрепнет и наберется сил, обязательно набьет этой скотине его красивую морду. Огонь в камине, завораживая, притянул его взгляд. Не мигая, Марк уставился на пляшущие языки. В его глазах отразилось пламя.

«…весь израненный, выбиваясь из сил так, что уже меркло перед глазами, он тащил его на себе. Его залитое кровью, ставшее вдруг таким тяжелым, неподвижное тело…

– Живи, слышишь… Просто живи!
– твердил он, словно заклинание.

Впереди показались отливающие перламутром воды Источника Жизни. Осталось совсем немного… совсем чуть-чуть…

– Нет!

Ладонями, зажимая страшную, зияющую на его груди рваную рану, он пытался удержать жизнь, вместе с кровью сочившуюся сквозь пальцы.

– Нет! Сволочь, не смей уходить! Не смей оставлять меня одного!

– Да не ори ты так… Куда я денусь… Я всегда буду рядом… С тобой… - прошептали бледные губы, с нежной грустью улыбнувшись на прощание. Из безжизненных пальцев выпал окровавленный глаз дракона. К раскрытой ладони прилип кусочек нефритовой чешуи.

Уткнувшись лицом в испачканное кровью серебро его волос, он стоял на коленях, прижимая к себе брата. Из горла наружу, через рычание, с хрипом рвался не то горький плач, не то отчаянный крик. Где-то там еще звенела мечами Последняя Битва и рушились Царства. Все царства. А он продолжал стоять на коленях, прижимая его к себе. Не в силах разжать руки и отпустить его. Мертвого…» Книга 12-ти Лун, глава тринадцатая. Последняя

– «Марк, не спи! Я не разрешал тебе!» Испуганно вздрогнув от властного окрика, Марк не сразу сообразил, где это он и что происходит.

– Попробуешь снова закрыть глаза… укушу… - мягкий шепот теплым дыханием приятно пощекотал ухо.

«Ивама?! Черт… напугал-то как…» - Марк уставился на Оуэна с оторопью. Это коварно-ласковое лицо. Эти улыбающиеся губы. Мгновение назад он видел, как на них пузырилась кровь. Мгновение назад он пережил щемящее чувство потери. Такое острое, что сердце ныло до сих пор. Печаль и отчаяние, настолько глубокое, что не знал, как будет оплакивать его смерть. А эта сволочь… Сидит тут живая и здоровая, ухмыляется да еще что-то требует от него!