Брусилов
Шрифт:
— Вы не можете себе представить, до чего это ужасно, — говорил Игорю Саенко и даже морщился, как от зубной боли.— Я два раза попадал в такое положение и врагу не пожелаю!.. Но вы не думайте, что у Алексея Алексеевича это система или там какой-нибудь педагогический прием. Вовсе нет! Ему действительно непонятно, как можно не выполнить вовремя и точно то, что по сути дела должно быть исполнено. Такой человек просто теряет для него цену... он не сердится на него, нет, а человек этот перестает быть нужным. Вы понимаете? Это ужасно! Перестать быть нужным Алексею Алексеевичу — это, это...
Саенко не мог подобрать слов, но по растерянному выражению его добродушного, по-бабьи румяного
Вот почему, вызванный впервые в кабинет командарма, он шел туда со смешанным чувством тревоги и любопытства. Это душевное состояние мешало Игорю сосредоточиться на основном, на главном — на предмете предстоящего разговора с Брусиловым. 0н уверен был, что вызвали его в штаб армии как единственного из офицеров похвистневского отряда, оставшегося в живых и способного сделать обстоятельный доклад о действиях отряда, о людях и о возможностях его формирования заново. «Но кто же может заменить Похвистнева? — мелькала раздраженная мысль.— Интересно знать, где найдет Брусилов генерала, равного Василию Павловичу?» А за этой мыслью бродила другая: «Кто же такой сам Брусилов? Злой он или добрый? Случайный удачник или действительно талантливый полководец? И в чем же заключается эта талантливость?»
В таком взбаламученном состоянии духа Игорь подошел к двери кабинета и, раньше чем войти, приостановился и по привычке оправился. Взрыв веселого смеха, раздавшегося за дверью, заставил его отступить и озадаченно оглянуться.
— А вы, ваше благородие, ничего, вы входите,— уловив его замешательство, сказал следовавший за ним вестовой.— Вас просили не мешкая...
На лице вестового — молодцеватого, кавалерийской выправки унтер-офицера — сияла ответная звучавшему из-за двери смеху улыбка. Он распахнул перед Игорем створку и пропустил его впереди себя,
Игорь еще раз подтянул на спине гимнастерку и вошел в кабинет.
VI
Был предобеденный час, час обязательного отдыха командарма и чинов его штаба. Алексей Алексеевич считал, что, перед тем как садиться за стол, человек должен «вытряхнуть из головы все мысли». Сейчас он сидел на корточках и звонко смеялся. За ним полукругом стояли чины его штаба и тоже — кто громко, от всей души, кто легонько, из вежливости,— вторили его смеху.
На полу стояло блюдечко, налитое до краев молоком, а около него суетились, каждый по-своему, два существа — белый шпиц и ощетинившийся еж. Шпиц лаял, прыгал, то наступая, то отступая, розовая пасть его и черный пятачок носа были влажны от пены, хвост напряженно задран кверху упругой спиралью. Еж медленно и неуклонно стремился к своей цели —он не прятал своей треугольной блестящей мордочки, только фыркал свирепо и даже как бы с презрением шевелил вздыбившимися иглами. Шпиц приходил все в большую ярость. Он мог бы, конечно, в одно мгновение вылакать молоко из блюдца, опередив ежа, потому что был гораздо проворнее своего противника, но сейчас ему было не до молока, ему надо было сразить неправдоподобное существо, посмевшее с ним соперничать. Он пытался цапнуть противника за нос, но перед ним тотчас же вместо носа вырастали иглы. Он предпринимал фланговую атаку, но и там встречала его вздыбленная неуязвимая щетина. Заходил с тыла, но тыл был защищен столь же основательно. Шпиц выбивался из сил, все его маневры оказывались тщетны, а еж семенил ножками и катился-катился все ближе к блюдечку.
— Да ты лакай! Ты еще успеешь съесть! — смеясь, понукал шпица Сухомлин.—
Ведь этакая упрямая собачонка!— Э, нет,— возражал Алексей Алексеевич, — тут дело в самолюбии: ведь молоко-то было поставлено для шпица. Как же можно стерпеть и не выгнать нахала? Шпиц теперь не отстанет! Он пойдет на все! Смотрите! Смотрите!
Брусилов поднял глаза, как бы приглашая присутствующих разделить с ним живой интерес к развернувшимся событиям, и взгляд его остановился на Игоре.
— А, Смолич! Иди, иди сюда поближе! Видишь, видишь? Я так и знал! Вот молодец!
— Форсирование проволочных заграждений! — подхватил кто-то из штабистов.
Шпиц ринулся к ежу и, пригнув к полу вспененную пасть, подкинул врага на воздух. Еж откатился в сторону и замер, свернувшись в клубок. Пена на собачьей морде покраснела, на носу выступили капельки крови. Но шпиц не чувствовал боли, он был в чаду боевого азарта.
Он уже не отскакивал от противника для разбега, он подкидывал его раз за разом, все дальше откатывая от блюдца. Штабисты смеялись.
— Замечательно! — хлопая себя по бедрам, восклицал Сухомлин. — Совсем как у нас! Хоть пиши крыловскую басню!
— Шпиц одолеет! Факт!
— Ну, положим! Не так-то легко!
— Давайте пари!
Игорь, увлеченный, как все, смеющийся, как все, не заметил, что тоже присел на корточки рядом с Брусиловым, и, возбужденно взмахивая руками, выкрикивал:
— Так, так, так его!
— Нет, довольно, господа! — неожиданно раздался спокойный и потому сразу среди общего шума услышанный голос.
– Игра зашла слишком далеко.
Брусилов схватил шпица на руки. Шпиц визжал, вырывался, даже пытался укусить державшие его руки. Но Алексей Алексеевич прижал его крепко к своей груди и, медленно поглаживая, приговаривал успокаивающе:
— Полно, полно, дурак... этакий дурак, окровавился весь, а что толку? Молоко разлил, еж невредим. Никакое, брат, геройство ни к чему не ведет, когда кидаешься в драку с непригодными средствами.
— Нет, почему же, позвольте Алексей Алексеевич...— начал было, все еще возбужденный, кто-то из штабных офицеров.
Шпиц повизгивал жалобно на руках командарма, розовым языком слизывая капельки крови с черного носа.
А тем временем еж подкатился к луже и, посапывая, стал невозмутимо слизывать молоко. Шпиц залаял обиженно, с подвизгом. Алексей Алексеевич прикрыл ему глаза ладонью и пошел из комнаты.
— Вот вам два характера,— на ходу говорил он.— У каждого свой образ действий, каждый прав по-своему, а главное — не умеет иначе... Но ведь это зверушки, имейте в виду, Петр Сергеевич,— обратился он к одному из штабных.— Вы, кажется, изволили сравнивать их с нами и немцами... Ведь мы-то—разумные животные! Нам бы к своему характеру и повадкам можно бы кое-что и позаимствовать... не все же шпицами бегать, задрав хвост!
Когда все вошли в столовую, Брусилов поднял брови, шевельнул усами, в глазах его еще ярче блеснули искорки юмора.
— А мы уже у места назначения. Садитесь, прошу вас! — Сев во главе стола, он мягким и свободным жестом развернул подкрахмаленную салфетку и заложил конец ее за борт гимнастерки.— Саенко, милый, не теряй золотого времени, принимайся за дело!
Саенко стал разливать водку. Закуска стояла тут же на обеденном столе, она была разнообразна, каждый потянулся за приглянувшимся кушаньем — без чинов, не дожидаясь очереди. Алексей Алексеевич положил себе на тарелку нарезанные тонкими ломтиками, густо поперченные и залитые острым соусом сосиски. Потом поднял налитую ему Саенко рюмку водки и опрокинул ее в рот с той особой небрежностью и щегольством, какие свойственны только кавалеристам.