Брусилов

Нынче повадилась навещать Алексея Алексеевича уйма всякого штатского народа. Все спешили пожаловаться, выложить короб далеко не смешных анекдотов на злобу дня, все надеялись склонить Брусилова на свою сторону. Алексей Алексеевич отмалчивался, отделывался от разговоров недосугом, отвечал общими фразами — «для печати», как он называл это, или вовсе «сбегал» из штаба.

Особенно возмутили его приехавшие к нему в самое горячее время представители Земского союза Терещенко и Шликевич. Алексей Алексеевич сразу понял тайный замысел посетителей. В их речах звучал отзвук памятной беседы Алексеева в ночь после совещания первого апреля.

Брусилов сказал им напрямик:

— Можете не таиться. Названные вами Гучков, Коновалов, Крымов и Пустовойтенко (50) мне известны. Они упомянуты вами с ясной для меня целью. Но общим вашим намерениям не сочувствую. Простите, на этом должен прервать нашу беседу.

И встал.

Незваные гости ушли. Терещенко, садясь в машину, шепнул Шликевичу:

— Ой, недалек наш герой!

Брусилов с маху надвинул по уши фуражку и, собираясь ехать навстречу прибывшим в Бердичев эшелонам, угрюмо кинул Яхонтову, своему другу:

— При такой компании, кроме беды, для России ждать нечего. Помяни мое слово!

А уже в дороге сердито добавил:

— Русский солдат искони показывал себя самоотверженным воином. Храбрым в бою, стойким в походе, стремительным в атаке. Еще Фридрих Великий говорил, что русского солдата мало убить — его надо еще повалить. Так и есть, потому что таков русский народ, из рядов которого вышел солдат... Ну а генералы наши — академики? а правители? а вот эти общественные деятели из какой вывелись плесени?

Брусилов соскочил с машины на ходу, взбежал по ступенькам, пронесся залом первого класса, всполошив всех сидящих и, отмахнувшись от них рукой, выбежал на перрон, мимо жандармов и офицерства, на вторые, на третьи пути к вагонам, забитым солдатами.

Приезд оказался неожиданным. Брусилов заглянул в одну теплушку, в другую, приказал вывести всех на линию, построить. Прошелся вдоль рядов, гнев не остывал в нем, напротив того, возрос пуще, глаза пристально вглядывались в устремленные на него глаза, перебегали на плечи, на одежду, на ноги. Солдаты подобрались, но не оробели, почуяв, что гнев не на них.

— Спасибо, братцы! — проговорил Брусилов, и голос его, зазвенев, оборвался, обузданный волей.— Спасибо, что приехали здоровы. Нам здесь крепкий народ нужен. Послужите хорошо,— знаю!

— Рады стараться, ваше высоко... — пошло греметь вдоль путей, но Брусилов отвернулся, шел к командиру полка, принимавшему эшелоны.

— Вызвать господ офицеров! — сухо бросил ком-фронта на ходу и проследовал в вокзальные так называемые «царские комнаты».

И когда все собрались в испуге и недоумении, он спросил неожиданно тихо, обращаясь ко всем:

— Вы куда прибыли, господа офицеры? Но, не дождавшись ответа, ответил сам:

— Вы прибыли на Юго-Западный фронт. Идете в Ровно на пополнение переведенной туда сто двадцать шестой дивизии. В распоряжение командарма-восемь. Ваш командир должен был бы растолковать, какая вам выпала честь. А вы?

Он обернулся в упор к полковнику, весь гнев свой обращая на него:

— Базар у вас или воинская часть? Почему, позвольте узнать, прибывшие на укомплектование нижние чины до сих пор не получили погон своей части? Почему в одном и том же полку одни с красными погонами, другие — с синими и без номера полка? Пустяки, по-вашему? Нет, не пустяки! В ратном деле нет пустяков! Сознание принадлежности к своей части так же свято, как сыновнее чувство, как гордость отцовской славой, добрым именем семьи! Этим пренебрегать — себя не уважать. Полком своим не гордиться — родине славы не искать. Прошу это запомнить, господа офицеры, если желаете заслужить уважение вверенных мне войск. Запомните и закажите другим!

XXIV

В штабе его ждала телеграмма. С еще не остывшим гневом, стоя, не снимая фуражки, прочел ее Брусилов. Алексеев сообщал, что итальянцы потерпели жестокое поражение. Полковник Ромен от имени итальянского командования умоляет двинуть русские войска в наступление на австрийском фронте, чтобы оттянуть на себя противника. Государь приказал спросить, может ли Юго-Западный фронт начать наступление и когда именно. Тут же, не сходя с места и не присаживаясь, Алексей Алексеевич продиктовал ответ:

<— Пишите. Армии вверенного мне фронта готовы. Как было мною доложено раньше, они могут перейти в наступление неделю спустя после извещения. На сем основании доношу, что мною отдается приказ девятнадцатого мая перейти в наступление всеми армиями, но при условии, на котором настаиваю: Западному фронту двинуться вперед одновременно, дабы сковать войска, против него расположенные. Брусилов.

Резким движением комфронтом сдернул с головы фуражку и перекрестился. Начальник штаба, дежурный генерал и Яхонтов придвинулись к нему, ожидая распоряжений. Все тот же суровый пламень глубоко полыхал в потемневших глазах Алексея Алексеевича. Но взгляд этих глаз был обращен внутрь себя. Клембовский сделал знак дежурному генералу и Яхонтову. Стараясь ступать неслышно, они пошли к выходу. Брусилов очнулся, Лицо его приняло обычное выражение делового оживления, Он окликнул:

— Владислав Наполеонович, на минутку!

И когда начштаба вернулся к нему, Алексей Алексеевич живо принагнул его к себе за плечи и, не отрывая от него повеселевшего взгляда, горячо шепнул:

— Готовы?

— Готов,— твердо ответил Клембовский.

— Ну, так мы начнем на день раньше, восемнадцатого. Об этом сообщим командующим лично. В пять утра завтра выедем поездом на Шепетовку. Вы, Духонин (51), Дельвиг, Величко (52). Прихватите трех офицеров штаба, одного адъютанта, посмышленее. Сообщите Смоличу, чтобы встретил нас в Шепетовке. У него уже должны быть собраны данные по маскировке. Если это удалось... мы их надуем. Всех надуем! — совсем уже весело прикрикнул он и хитро подмигнул Клембовскому.

Но разбудили Алексея Алексеевича не в пять утра, как было условлено, а в два часа ночи. Начальник штаба верховного вызывал по прямому проводу главнокомандующего.

Предчувствуя неладное, Брусилов, заранее готовый к отпору, подошел к аппарату. Предчувствие не обмануло его. Алексеев просил задержать атаку до 22 мая.

— Но вы же сами, Михаил Васильевич, торопили помочь итальянцам,— тая возмущение, возразил Алексей Алексеевич.

— Конечно, это безусловно необходимо и остается в силе,— не уловив в его фразе иронии, подтвердил Алексеев,— но Эверт (53) может начать свое наступление лишь первого июня.

— Велик! — крикнул Брусилов.— Промежуток между атаками фронтов полагаю чрезмерным! Впрочем,— добавил он, призакрыв глаза, чтобы не выдать перед связистом гнева,— с этим можно мириться при непременном условии, чтобы больше оттяжек не было.

— На этот счет я вам гарантирую, Алексей Алексеевич. Покойной ночи.

— И вам того же, Михаил Васильевич,— обронил уже на ходу Брусилов и, выйдя из аппаратной, сказал адъютанту: — Распоряжение о выезде нашем в пять утра остается в силе. Командующим армиями шифровкой сообщить о начале атаки двадцать третьего, на рассвете.