Брусничное солнце

И страх уверенно карабкался по ткани платья вверх, зажимал в ледяных объятиях грудь, готовый вгрызться в глотку. Больна, верно ее поглотило безумие.

Не с кем было поделиться волнениями, она старательно запирала их в клети собственного сознания, повторяла шепотом молитвы, когда нужно — осеняла себя крестом.

В подготовленной разрытой могиле стояла вода — напитавшаяся за ночь земля не желала впускать в свои объятия очередного человека. Сколько не пытались вычерпать её одолженными в монастыре гнутыми кособокими ведрами, она заполняла яму раньше, чем мужики разгибали спины. Пришлось опускать саркофаг прямо в воду. На дне каменного ящика всегда полагалось иметься отверстиям, через них бурая вода с выползающими дождевыми червями снова ринулась на свободу. Варваре стало тошно.

Не сдержалась, трусливо отвела взгляд, когда послышался тихий всплеск, и белоснежная плита с громким скрежетом встала на место. Удручающая картина, разве может там, в кромешной темноте и толще вод находиться её бабушка? Хотелось кричать, отодвинуть плиту, умолять её вернуться. Она не была согласна с таким раскладом, не желала верить. Но вот она суровая реальность. Люди медленно опускают цветы на белоснежное надгробие. Совсем скоро каменщики вырежут очередную громкую надпись, встанет у изголовья вычурная скульптура. А толку что? Аксинья уже не сумеет сказать, что ей по нраву новое пристанище, ей будет все едино.

Варвара не сразу поняла, что плачет. Позволяет соленым каплям скатываться с ресниц на бледные щеки, срываться с острого подбородка. Мать стояла в трех шагах от неё, принимала поддержку от подъехавших Брусиловых. Будущее родство обязывало их выразить своё соболезнование. Брови девушки двинулись к переносице, она резко отвернулась.

Не сегодня, в день, когда полагается оплакивать свою потерю. Ни единого мига своего внимания не уделит. Пусть и отец, и сын знают: брак ей навязан, и она к нему совершенно не расположена.

Блуждающий по надгробиям потухший взгляд неожиданно зацепился за стоящего в далеке Грия. В руках белоснежные хрупкие розы, темный костюм очерчивает узкие плечи, изящные длинные руки. Заметив её внимание, юноша сочувственно вздохнул, едва заметно приподнимая брови.

«Ты как?»

Варвара не нашла в себе сил улыбнуться, растерла перчаткой влажные дорожки по щекам, отрицательно мотнула головой.

«Не спрашивай»

И, словно мотылек, стремящийся на пламя спасающего тепла свечи, аккуратно двинулась вдоль могил неспешным шагом, стремясь оставаться незамеченной.

— Я думал, следующий раз уже после счастливых вестей свидимся. — Пальцы утешающе сжали её руку, провели по тонкому участку обнаженной кожи над запястьем, где отчаянно пульсировала голубоватая венка. — Мне так жаль, прими мои соболезнования.

— Я догадывалась, что всё подобным обернется. Доктор давно сказал, я понимала. Но где-то в глубине души отчаянно надеялась, что она сможет окрепнуть, снова встать. — Голос надломился, задрожали губы, сколько слез она пролила за эти дни? Сколько камней в неё бросит судьба до того мига, как Варвара сломится? — Теперь ей не больно, а мне положено тосковать.

На людях Грий не смог бы её утешить, скользнув последний раз по запястью, пальцы исчезли, остался лишь холод. В теплых глазах волны сочувствия и переживаний. Таких искренних, что на мгновение дышать становится легче. Аксинья не оставила её одинокой, Варе всё еще есть с кем разделить свои переживания.

— Помни её живой, сохраняй тот образ, который будет греть. — Мимолетно улыбнувшись, Грий сложил руки за спину и медленным шагом направился к стене высокого склепа. Туда, где чужой слух не смог бы уловить их слов. — До окончания траура твоя матушка вряд ли согласится обручать тебя, но ты знай, я медлить не стану. Сегодня же отправлюсь к Брусиловым, ежели разговор не выйдет — по окончанию сорока дней вернусь в ваше поместье для разговора с Настасьей Ивановной.

Стоило каменной стене, покрытой мхом, скрыть их фигуры, как Григорий развернулся, мягким движением прижимая её к себе. И Варвара вцепилась в него, словно утопающий котенок в протянутую добрым человеком руку. До дрожи в пальцах, вжимаясь шумно поднимающейся грудью в ту, в которой уверенней, размеренно билось сердце. Утыкаясь носом в плечо, прикрывая на миг глаза, чтобы спрятаться от всех горестей. Просто чувствовать, как его горячие подушечки обжигают позвоночник, скрытый плотной тканью. Ощущать, как легкое дыхание щекочет макушку, на которую Грий положил подбородок, неспешно баюкая её в своих объятиях.

— Обещаю тебе, Варенька, ты будешь самой счастливой на свете, я всё для этого сделаю.

Она уже почти согласилась, возомнила себя достойной светлого будущего, в котором горю не будет места. Только чужой голос неожиданно выбил почву из-под ног, поднялись в ужасе волоски на загривке, Варя дернулась в сторону, прочь от рук возлюбленного.

— Что обещание, что зарок — не надежны. — Самуил стоял с другой стороны склепа, лениво опираясь плечом о стену. На дорогом камзоле наверняка останутся безобразные следы от мха и сырости, но его это нисколько не волновало. Впервые при встрече с Варварой он не улыбался, в холодном прищуре глаз читалась студеная злоба. Повинуясь порыву, Грий закрыл её собой. — Тем более обещание, данное человеком творчества, моя Doudou[2]. Сегодня он есть, а завтра его завлечет новая муза, новые порывы. Куда приятнее верить надежным клятвам военного. Это ведь та самая пылкая любовь? Помнишь, что я тебе посулил?

Внутри все похолодело, оборвалось. Спина Григория напряглась, Варвара чувствовала это собственными пальцами. Он не поддался на провокацию, спокойно заговорил, расслабленно растягивая ноты.

— Я огорчен, что приходится представляться в такой неловкий момент. Григорий Евсеевич Саломут. — Шаг вперед, рука тянется для рукопожатия, но Самуил равнодушно её игнорирует. Издевательски приподнимается широкая светлая бровь. — Полагаю, нам нужно обговорить. Не при сударыне.

— Разве вы что-то скрываете от драгоценной Вареньки? — Насмешка сочится змеиным ядом, барыня с ужасом наблюдает за тем, как майор отталкивается от стены, делая шаг вперед. Не для того, чтобы принять руку Грия, нет — он лениво, почти играючи тянет с руки перчатку. — Разговор у нас будет один, Григорий. И его окончание по душе вам не придется.

Замша соскальзывает с пальцев, он едва уловимо заводит руку для броска. Молниеносный рывок вперед, она так и не поняла, кто из них шелохнулся первый. Быстро. Ее тело реагирует куда быстрее разума, в разы стремительнее уверенного в своем превосходстве Брусилова. Варвара приподнимается на цыпочки и вскидывает руку над плечом Григория. Мгновение, в которое Грий не понимает происходящего, скашивая изумленный взгляд на бледные пальцы, сжатые едва ли не у самого носа. Поймала. В руке Варвары перчатка, она с облегчением вздыхает.

Считается ли оскорбление брошенным, ежели оно не коснулось кожи, не запятнало честь? Одна мысль о том, что Брусилов попытался его убить, вызывает волну обжигающей ярости. Она возвращает руку к собственной груди, выходя из-за спины возлюбленного. Не нужна ей такая защита, которая калечит, забирает жизни.

Никакой дуэли не состоится.

Самуил не удивлен — в грубом оскале обещание расправы. Над ним, над ней, над всяким дерзнувшим. Сколько же сил понадобилось Варваре, чтобы растянуть губы в торжествующей улыбке, которая не дрогнет? Сердце трепетало на кончике языка, заходилось в испуге.