Брюсов

VALERIO VATI [125]

Твой правый стих, твой стих победный, Как неуклонный наш язык, Облекся наготою медной, Незыблем, как латинский зык! В нем слышу клект орлов на кручах И ночи шелестный Аверн, И зов мятежный мачт скрипучих, И молвь Субур, и хрип таверн. Взлетит и прянет зверь крылатый, Как оный идол медяной Пред венетийскою палатой — Лик благовестия земной. Твой зорок стих, как око рыси, И сам ты — духа страж, Линкей, Елену уследивший с выси, Мир расточающий пред ней. Ты — мышц восторг и вызов буйный, Языкова прозябший хмель. Своей отравы огнеструйной Ты сам не разгадал досель. Твоя тоска, твое взыванье — Свист тирса, — тирсоносца ж нет… Тебе в Иакхе целованье И в Дионисе мой привет

125

Валерию, поэту (лат.).

(Иванов В. Прозрачность. М., 1904. С. 87, 88).

МАГ

Валерию Брюсову

Я в свисте временных потоков, Мой черный плащ мятежно рвущих. Зову людей, мщу пророков, О тайне неба вопиющих. Иду вперед я быстрым шагом. И вот — утес, и вы стоите В венце из звезд упорным магом. С улыбкой вещею глядите. У ног веков нестройный рокот. Катясь, бунтует в вечном сне. И голос ваш — орлиный клекот — Растет в холодной вышине. В венце огня над царством скуки, Над временем вознесены — Застывший маг, сложивший руки, Пророк безвременной весны. 1903

(Белый А. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. М Л., 1966. С. 117).

Брюсов представлял собой интереснейшую фигуру. В ней не было ничего академического: четкость, сухость, формальность всех достижений не стали еще брюсовской «академичностью», а были методом, маскою, под которой пытливый ум большого человека высматривает себе стези и пути, нащупывая эти стези на всех путях жизни. Брюсов в то же время был единственный из поэтов, усиленно интересовавшийся магией, оккультизмом и гипнотизмом, не брезговавший никакою формою их проявления, одинаково склоненный перед Агриппой Неттесгеймским, им изображенным в романе «Огненный Ангел», посещавший усердно сомнительные спиритические кружки, пробуя свои силы, может быть и практически, где можно, «гипнотизируя» (в переносном и буквальном смысле). Он порою казался нам тигром, залегающим в камышах своего академизма, чтобы неожиданным прыжком выпрыгнуть оттуда и предстать в своем, ином, как казалось, подлинном виде: «черным магом» (Белый А.-2. С. 87, 88).

В. БРЮСОВУ

В немую даль веков пытливо ты проник, Прислушался к их звукам отзвучавшим И тайный разговор расслушал и постиг. Ты очертанья дал теням, едва мелькнувшим. Ты начертал свой круг и стал в нем, вещий маг! Ты подал дивный знак, — и нет конца восставшим. В сухих штрихах гравюр, в шуршании бумаг, Ты уловил, что в них необычайно. Ты разгадал их смысл, – и ожил каждый знак. Ты явным сделал то, что прежде было тайно. И в глубине увидел ряд глубин. Так быть должно, так было не случайно.

Ал. Койранский (Альманах издательства «Гриф». М., 1903. С. 76).

Два-три последние года сделали многое для уяснения внутренней сути нашего литературного декадентства, конечно, оно обязано этим почти всецело московской книжной фирме «Скорпион», можно сказать, беззаветно и самоотверженно посвятившей себя служению декаданса и выстоявшей под градом насмешек и тучами пренебреженья несочувствующих литературных партий. Нужно сознаться, что за это время успело объявиться и начало определяться в этом течении и нечто более или менее серьезное, и нечто свое, не заимствованное целиком от западных собратий (Измайлов А. Литературные заметки // Новая иллюстрация. Прилож. к газете «Биржевые ведомости». 1903. 25 нояб. № 47).

Один из видных декадентских поэтов Валерий Брюсов пишет в настоящее время <…> в «Русском Листке». <…>

В числе сотрудников этого издания до сих пор сколько-либо известных имен, дорожащих своей репутацией, не встречалось… Как же попал в эту газету г. Валерий Брюсов, поэт хотя и странный, но не лишенный таланта? Неужели нужно объяснить это «декадансом», т. е. падением, которое зашло слишком далеко? По-видимому, так (Перо [А.Дробыш-Дробышевский]. Мимоходом // Нижегородский листок. 1904. 6 февр. № 36).

Период 1895—1900 гг. <и позднее> был периодом подготовления и пробы сил. Декадентам приходилось печатать свои произведения в малоизвестных органах… (Поярков Я С. 5).

«Русский архив», «Мир искусства», «Ежемесячные сочинения» и английский журнал «Athenaeum», где Брюсов ежегодно печатал обзоры русской литературы, – этих изданий было, однако, для него мало, что6ы высказать все, что ему хотелось.

Вот почему я не отказался <…> сотрудничать в московской газете «Русский листок». Говоря так, я имею в виду не столько то, что газета по политическому направлению была «правая» (в те дни <…> я сам до известной степени склонялся к тогдашнему «консерватизму», или, еще точнее, чувствовал какую-то враждебность к «либерализму», как он тогда проявлялся), но то, что газета была определенно «бульварная». Но выбора у меня не было, я устал «публично молчать» в течение более чем пяти лет и рад был даже в бульварном листке высказать свои взгляды. Писал я, конечно, исключительно на литературные темы: помещал в газете рецензии на сборники стихов, маленькие статьи о поэзии, стихи, рассказы и письма из своего первого заграничного путешествия (Автобиография. С. 113).

Долгие годы Брюсов чувствовал себя одиноким — долго, если не всегда. Его не любили, не верили его прямоте, подозревали рисовку, упрекали в рекламности. В течение целого периода Брюсову негде было писать, и он ютился в дешевом и вульгарном «Русском Листке» Казецкого, от времени до времени помещая свои протестующие «письма в редакцию» захудалого тогда «Русского Слова» и «Новостей Дня». Остальная печать для него была закрыта. Даже редакторские приглашения кончались неудачей. Дерзкое брюсовское новаторство пугало. С ним не мирились даже молодые, что же говорить о стариках! (Пильский П. Затуманившийся мир. Рига, 1929. С. 49).

ПИСЬМА ПУШКИНА И К ПУШКИНУ. Новые материалы, собранные издательством «Скорпион». Редакция и примечания Валерия Брюсова. М., 1903.

Солидный труд, в котором есть новые материалы. Семь писем Пушкина являются в печати в первый раз. <…> Надо заметить, что Валерий Брюсов не только блестящий поэт, но и удивительно добросовестный исследователь литературной старины, в короткое время составивший себе на этом поприще почтенное имя ([И. И. Ясинский]. Для отзыва. Письма Пушкина и к Пушкину // Беседа. 1903. № 4. С. 146).

Письма Пушкина, напечатанные в <1902> году в книге «Старины и Новизны», возбудили величайшее внимание всех занимающихся Пушкиным. В них Пушкин прямо заявил, что автор Гаврилиады не он, а князь Д. П. Горчаков. <…> Это дает нам повод еще раз коснуться вопроса и попытаться собрать в одно все те доказательства, которые по нашему мнению несомненно доказывают авторство Пушкина. <…>

Среди стихов Пушкина, предназначавшихся для лицейской годовщины 1825 года, есть такие:

Вы помните ль то розовое поле, Друзья мои, где красною весной, Оставя класс, резвились мы на воле И тешились отважною борьбой!..

Четверостишие прямо взято из Гаврилиады, где оно читается в таком виде:

Не правда ли, вы помните то поле, Друзья мои, где в прежни дни весной, Оставя класс, мы бегали на воле И тешились отважною борьбой? <…>

Всех этих «формальных» внешних доводов вполне достаточно, чтобы доказать авторство Пушкина. Но есть гораздо более важные доказательства того же, внутренние. Гаврилиада написана Пушкинским стилем и Пушкинским стихом со всем его блеском и чарами. Построение поэмы совершенно Пушкинское с лирическими отступлениями, с фабулой развивающейся сжато и быстро, с необыкновенной стройностью составных частей. Изо всех «запретных» Пушкинских поэм одна Гаврилиада по форме вполне достойна Пушкина. <…>