Брюсов

Не без колебания решился я издать эту книгу. Ее образуют статьи и заметки, которые я помешал за последние 10— 12 лет в различных журналах и газетах и которые были написаны по самым разнообразным поводам. Здесь и статьи «юбилейные», и разборы отдельных, частных вопросов, и некрологи, и простые рецензии. Это одно уже отнимет у книги цельность, необходимое единство плана. Притом, если в статьях, посвященных поэтам прошлого (Тютчеву, Фету, даже В. Соловьеву и К. Случевскому), я мог стремиться дать общую характеристику их поэзии, то это явно было невозможно, когда мне приходилось говорить об отдельных книгах поэтов новых, моих современниках, часто дебютантах. К тому же условия журнальной и газетной работы определили самый размер статей, и иногда я имел возможность более подробно остановиться на книге того поэта, которого сам ценил не высоко, а другой раз должен был ограничиться несколькими словами, говоря о явлении, казавшемся мне значительным. Так, например, я считаю себя обязанным здесь же оговориться, что очень жалею об отсутствии в книге сколько-нибудь подробных характеристик А. Блока, М. Кузмина, М. Лохвицкой и многих других.

Тем не менее, мне казалось, что соединение всех этих беглых заметок в одной книге не лишено своего интереса. Прежде всего у них есть свое единство — единство той точки зрения, с которой я всегда рассматривал произведения поэзии и которую, если и приходилось мне изменять в течение лет, под влиянием опыта и размышлений, то лишь несущественно. Во-вторых, за всеми этими суждениями остается преимущество оценки современника. Последний окончательный суд над поэтами наших дней будет произнесен следующими поколениями; но первый — принадлежит нам. Критики, которые будут оценивать деятельность современных поэтов тогда, когда она завершится, будут иметь много преимуществ перед нами. Но у нас есть то преимущество, что мы живем в одно время с ними, разделяем многие из их убеждений, стремимся к тем же целям, ищем решения тех же задач. Мои оценки — это оценки нашего времени (разделяемые, — сколько я знаю, — определенным кругом читателей), и хотя бы будущая критика (говорю о критике эстетической) имела возможность быть более осведомленной и более объективной, нашла нужным во многом изменить их или вовсе их отвергнуть, — все же за этими суждениями останется их значение: голоса современника о поэтах его дней.

1911.

P. S. Мне остается добавить, что большинство статей и заметок перепечатано в книге безо всяких изменений, если не считать мелких, чисто редакционных изменений. Чтобы превратить этот ряд статей в связный обзор современной поэзии, следовало произвести совершенно новую работу. Кроме того, они могли бы потерять тогда ту единственную Цену, которую я сам признаю за ними: ценность непосредственного впечатления (Предисловие).

…Необыкновенная литературность Валерия Брюсова сделала его замечательным мастером труднейшего литературного жанра, в котором мы в большинстве случаев еще так неуклюжи и слабы, — коротких, лаконичных рецензий о нововышедших книгах, особенно о книгах стихов. В этих рецензиях Брюсов обнаружил такое же большое искусство, как и в лучших своих стихах, и когда выйдут отдельным томом его рецензии, печатавшиеся в «Весах» с 1904 по 1909 год, эта книга будет служить образцом и даже, пожалуй, учебником для новейшего поколения критиков (Чуковский К. С. 335).

Статьи и заметки о русских поэтах от Тютчева и до наших дней, собранные в этой книге, тоже своего рода «пути и перепутья», только не поэтические, а критические. Внутренняя связь их не в системе, а в исторической последовательности не в догме, но в биографии автора. В этом ценность книги, — не та, однако, «единственная цена», которую признает за своими статьями сам автор, — не «ценность непосредственного впечатления». Непосредственность впечатления влияла на отдельные оценки автора, которые можно принять или отвергнуть, не отвергая этим значительности всей книги Брюсова — первого из четырех предложенных им томов собрания его статей. Книга значительна как показатель того пути, который прошел в развитии своих литературно-эстетических взглядов центральный деятель русского декадентства. И оговоримся наперед: важен именно путь, а не те конечные воззрения, к которым пришел Брюсов. Как ни близки нам эти новые и для многих неожиданные в Брюсове воззрения, они неожиданны лишь для того, кто не следил за его путями, кто не подозревал возможностей, скрытых в гибкости этого эклектического, но недюжинного ума. И с другой стороны, как бы ни казались некоторые оценки Брюсова преувеличенными и мнения ошибочными, не чувствуется потребности вступать с ним в спор; книга его есть свидетельство о непрерывном развитии, он сам в ней не раз отказывается от своих прежних воззрений.

Естественно ожидать, что в дальнейшем он освободится еще кой от чего, характерного для его прежней литературной физиономии. От многого он, конечно, не откажется: слишком много вложил он душевных сил в свое литературное направление, слишком многое с ним связано. Но и этот путь, который он прошел, не может не казаться знаменательным… ([Горнфельд А. Г.]. В. Брюсов. Далекие и близкие// Русское богатство. 1912. № 2. С. 165).

Книга Брюсова действительно очень интересна как сборник отзывов современника-модерниста о поэтах, с одной стороны предшествовавших модернизму, которых модернисты считают своими непосредственными учителями, с другой – о самих модернистах. Автор последовательно говорит Тютчеве, Фете, Вл. Соловьеве и К. Случевском, затем о большинстве ныне действующих и начинающих поэтов наших дней.

Критические этюды и заметки Брюсова написаны со свойственной ему сжатостью и некоторой сухостью. Четко вырисованы линии и контуры портретов, но не хватает увлекающей страсти и очаровывающих красок… Вопреки <…> заявлению автора о «единстве точки зрения на поэзию», именно этого единства, кажется нам, лишена его книга. Ахиллесова пята критических очерков Брюсова в том, что он уже не верит в то, что составляло душу русского символизма: в реальную возможность проникновения поэтическим вдохновением в сокровенную сущность вещей. Брюсов печатает в конце книги небольшое приложение-заметку «Наши дни», мыслей которой он «уже не разделяет», а именно эта заметка (1903 г.) должна быть признана характерной для всей полосы нашего символизма. Здесь Брюсов заявил, что «неожиданные и дивные возможности открываются человечеству… Словно какие-то окна захлопнулись в нашем бытии и отворились какие-то неизвестные ставни… События, мимо которых все проходили не глядя, теперь привлекают все наше внимание: сквозь грубую толщу их теперь явно просвечивает сияние иного бытия»… Отражением и отголоском этой веры являются некоторые статьи книги Брюсова…

Брюсов — чрезвычайно строгий, почти черствый ментор своих друзей и начинающих поэтов, им подражающих. И тех и других он сурово отчитывает за всякую небрежность и исхищренность, за несовершенство формы, за самую страсть к стихотворству. Он предъявляет поэтам требования и критерии, лежащие вне плоскости мистического интуитивного проникновения в вещи поэтическим полетом вдохновения. В лице Брюсова модернистско-символическое течение, выдвинувшееся в конце 90-х годов, сдает свои позиции. В противовес «цветам мистических созерцаний» мы слышим, что начало всякого искусства — наблюдение действительности. Будущее явно принадлежит какому-то еще не найденному синтезу между реализмом и идеализмом. «Знакомство с последними выводами философской мысли, с новыми откровениями точных наук, с ходом политической и социальной жизни своего времени открывает поэту новые дали, дает ему новые темы для его стихов, позволяет ему ставить вопросы важные и нужные его современникам»…

Нам кажется все это очень знаменательным как признак времени, как поворот целой школы литературной на новые пути — новые для нее, но старые для целого великой литературы. Прозрачная глубина Пушкина, одним из знатоков-исследователей которого является Брюсов, видимо, уводит его от той мистической мути, под которой скрывается иногда безнадежно глубокий омут, а иногда – плоская мель (Ч. [Ветринский В. Е.] В. Брюсов. Далекие и близкие // Вестник Европы. 1912. №2. С. 368-370).

ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ. ЗЕРКАЛО ТЕНЕЙ. Стихи 1909-1912. М.: Скорпион, 1912.

Один из начинателей «новой поэзии», с неколебимым мужеством вынесший на своих плечах все нападки отечественной критики как за свои, так и за чужие провинности поэт, сумевший собрать и объединить вокруг «Весов» все лучшие литературные силы, — Брюсов и доныне, несмотря на всеобщее признание, не устает жить и работать, ища для своего творчества новые темы, новые образы, новые способы выражения.

Идут года. Но с прежней страстью, Как мальчик, я дышать готов Любви неотвратимой властью И властью огненных стихов.

Эти строки можно поставить эпиграфом к его последней книге <Зеркало теней>. В них отражена и неутомимая жизнедеятельность поэта, и излюбленный им мотив соединения жизни с поэзией, любви — со стихами. Это соединение отмечалось уже не раз — и всегда было освещено неверно. Враждебная критика любит упрекать Брюсова в том, что он всегда и везде остается литератором. Какой вздор! Почему поэту разрешается писать стихи, работать над ними всю жизнь, но воспрещается любить их? Точнее: почему эта любовь не может служить такою же темою стихов, как любовь к женщине или природе? Поэзия сама по себе есть источник глубочайших и чистейших переживаний. Настоящий поэт отличается от дилетанта именно тем, что стихи, собственные и чужие, совершенно определенно составляют главную любовь его жизни. Поэт должен быть литератором. Гений всеобъемлющий, Пушкин, вмешал в себе и это качество. Заботами о родной литературе наполнены его письма. Борьбе литературных партий отдавал он немалую долю своих сил.

Любовь к литературе, к словесности — одно из прекраснейших свойств брюсовской музы. В «Зеркале теней» он говорит об этой любви откровеннее и увереннее, чем когда-либо, и группирует стихи по отделам, озаглавленным цитатами из любимых авторов. Ему радостны воспоминания о самом процессе творчества:

Я тебе посвятил умиленные песни, Вечерний час! Эта тихая радость, воскресни, воскресни Еще хоть раз?