Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят

– Хоть какой–то просвет! – облегченно выдохнул Агапов. Он резко поднялся, подошел к своему столу, вынул из тумбочки бутылку шампанского, на ходу сорвал фольгу с горлышка, свинтил проволоку, качнул туда–сюда пробку и дождался наконец, дождался радостного хлопка. Так же, не останавливаясь, он подошел к подоконнику и в стаканы, предназначенные для чая, разлил вино, выпил залпом свой стакан, шумно выдохнул воздух и вытер губы. – Хоть какой–то просвет в облаках! – повторил он и отнес стаканы с шампанским Усошину и Горожанинову.

И в этот момент раздался междугородный телефонный звонок. Все быстро переглянулись, замерли. Агапов подошел к своему столу и, не обращая внимания на частые трели телефона, основательно уселся в свое кресло, отодвинул подвернувшиеся под руку бумаги и лишь после этого поднял трубку.

– Агапов. Слушаю.

Звонил Выговский.

– Сергей? Рад, что застал тебя.

– А я всегда на месте. У нас на Севере так, – этими невинными словами он, может быть, сам того не желая, отгородился от Выговского и всей его московской братвы. Невольно получилось как бы само собой, без умысла и расчета. Но Выговский понял сказанное.

– У нас тоже так, – сказал он. – Последние известия смотрите?

– Смотрим.

– И как?

– Это действительно уже последние известия? Или еще будут?

– Сложный вопрос, Сережа. То, что случилось, – накладка.

– Догадались.

– Но вроде все обошлось.

– О том и молимся.

– Ребята уехали в соседнее государство. Уже дома.

– В ближнем зарубежье? – невинно спросил Агапов, а сам подумал – если Выговский станет убеждать его, что ребята в дальнем зарубежье, это будет ложью.

– В ближнем, – подтвердил Выговский.

– Привет от Коли Усошина, он здесь, в кабинете.

– Чем занят?

– Шампанское пьет.

– Хорошее дело. Как он?

– Удар выдержал. Предрекает развитие событий. В том же направлении. Печалится. Сожалеет о случившемся.

– Мы тоже. Но работа продолжается. Как и прежде. В том же объеме.

– Это возможно?

– Не произошло ничего такого, что могло бы нас остановить, заставить лечь на дно или совершить еще какую–нибудь глупость. Все остается в силе.

– Это радует.

– Я чувствую, что настроение у вас не самое лучшее?

– Игорь, – Агапов помолчал, посмотрел на своих гостей, на уже пустые стаканы. – Игорь… Если мы пьем шампанское, то вовсе не потому, что веселы и счастливы. Мы пьем шампанское только потому, что в тумбочке у меня не нашлось ничего другого.

– Сережа… Повторяю – все продолжается. И потом… Вам–то там, как ты говоришь, на Севере… чего беспокоиться? Нам придется держать удар. Здесь. В Москве.

– Мы тоже так подумали.

– И еще… По моим данным, у ребят не все хорошо получилось. Не надо бы им по шкафам лазить, с кошельками возиться… Не надо бы. Они в свое время у Коли побывали на отдыхе. Он их хорошо знает. Его люди.

– Коля Усошин? – уточнил Агапов.

– Да.

– Отпечатки? – спросил Агапов, но Выговский не услышал этого вопроса.

– И еще, – сказал он. – Фаваз пропал.

– Не понял?

– Да, Сережа, да. Его офис закрыт. Будто там никогда никого не было.

– Так ведь за ним три парохода дров! – не выдержал Агапов.

– Мы его найдем. Здесь или там – найдем. Не могу обещать, что все вернем… Сам понимаешь, в Интерпол обращаться не будем. Но кое–что можем.

– Так, – крякнул Агапов. – К нам не собираетесь в гости заглянуть?

– Пока нет. Да и вам, наверно, не стоит торопиться. Дожди у нас тут, похолодало. Неуютно сейчас в Москве.

– Смотрим телевизор, знаем. Про погоду сообщают постоянно. Какой–то жестокий циклон на вас движется.

– Мы в самом его центре, Сережа. Ну что… Будем прощаться. Пока все. Будут новости – позвоню. Если у вас что забрезжит – телефоны знаете.

– Будь здоров, Игорь, – и Агапов положил трубку. – Фаваз сбежал, – повернулся он к Усошину и Горожанинову.

И опять все трое замолчали. Закатное солнце осветило красным светом маленькое северное окошко кабинета начальника леспромхоза, легло бликами на лица людей.

– Значит, еще и Фаваз, – проговорил наконец Горожанинов.

– Найдется, – с непонятной уверенностью сказал Усошин. – Живым или мертвым… Найдется.

– Так живым или мертвым? – весело спросил Агапов.

– Скорее мертвым. Таковы законы жизни. Их нельзя нарушать. Никому. Они могут показаться странными… Зэковскими, бандитскими, любовными, торговыми… Какими угодно. Но нарушать их нельзя. Это я усвоил на своей непростой службе. Стонут и слезы льют, – он кивнул в сторону телевизора, – убили журналиста, убили любимца всенародного, талантливого и неповторимого… Не верю! Убили дельца, который нарушил законы своей банды. И ничего больше. Стонут – убили честнейшего политика, надежду и опору демократической России… Не верю. Убили прохиндея, который кинул свою братву. В подведомственном мне учреждении тоже случаются непредвиденные случаи. И веселые, и печальные. Но я твердо знаю, что за каждым печальным случаем стоит нарушение закона. Закона барака, камеры, лагеря. На первый раз могут морду повредить, на второй раз еще что–нибудь приведут в негодность. А на третий, глядишь, дерево при лесоповале упало совсем не в ту сторону, в которую должно было упасть по всем законам физики.

– Что–то в этом есть, – озадаченно проговорил Агапов.

– В школе нарушителям, – продолжал Усошин, – грозят пальчиком. Во дворах им бьют морды. Могут ножом пырнуть. А дальше все круче, дальше все круче. Фаваз находился под крышей наших законов. Наших, – повторил с нажимом Усошин. – Он ими пренебрег. Нарушил. И оказался совершенно ничем не защищенным под громадным бездонным древним небом, – улыбка Усошина скорее напоминала оскал.

– Что–то в этом есть, – повторил Агапов, чтобы хоть как–то смягчить слова Усошина – не привык Агапов к такому вот тону, еще не привык.

– Мне бы очень не хотелось, чтобы наши московские друзья были с нами неискренни, – повторил Усошин уже с мягкой улыбкой, но эта мягкость была куда опаснее того оскала, который напугал Агапова минуту назад. – Мне бы не хотелось, чтобы наши московские благодетели, – он ткнул пальцем в телефон, по которому только что разговаривал Агапов, – оказались хоть в чем–то неискренними с их бесхитростными северными подельниками, – прорвалось у него словцо из зоны.

И Усошин опять улыбнулся – простодушно, доверчиво, даже как бы слегка стесняясь слов, которые только что сам произнес. Но в глазах его на секунду сверкнули два красных сатанинских огонька – отблески солнца, которое било прямо в немытые стекла агаповского кабинета.

Третий день шел дождь – такое бывает даже в Коктебеле. Было тепло, но море вдруг похолодало до пятнадцати градусов за одну ночь. Достаточно было войти в воду по щиколотку, как ноги моментально стыли. На спор можно было окунуться, но радости при этом никакой.

– Что, слабо? – спросила закутанная в полотенце девушка на берегу, увидев, как я сделал шаг в воду и тут же отшатнулся назад.

– Да нет, войти могу… Я не уверен, что на ваших глазах достойно выйду из воды.

– Почему?