Брызги шампанского

– Сесть в лодку, – заговорил рыжий лейтенант, – отплыть в море, привязать камень к ногам и перевалиться за борт. Ничего не останется.

– Не годится, – Жора отрицательно покачал головой. – Все равно волны вытолкнут на берег нечто кошмарное... Кстати... А знаешь, как я поступил с первой сотней камней, которым придал форму женских головок, чудищ морских, улиток, ящериц?.. Я все их выбросил в море. Сто камней.

– Зачем?

– Глупость, конечно... Я подумал так... Вот море во время шторма выбросит их на берег, люди будут находить и удивляться – надо же, что море может сделать из обыкновенной гальки.

– Подлог! – заявил лейтенант.

– Не понял? – Жора повернулся наконец в его сторону.

– Собственные деяния пытался приписать другому.

– Кому?

– Морю. – Лейтенант так же залпом опрокинул второй стакан алиготе.

– Да, за мной это водится, – кивнул Жора и опять уставился в сторону Карадага.

Подошел Слава Ложко – большой, розовый, как сердолик из Лисьей бухты, с короткими седыми волосами, взором веселым и наглым. И сразу, едва он только появился в зале, забегали официантки, снова рванулись было на сцену музыканты, но Слава мановением сильной руки вернул их на место, за столик в углу.

– Жора! – сказал он властно и положил кулак на стол. – Если опять начнешь шептать в микрофон – выгоню.

– Понял, – кивнул Жора.

– Чтоб с чувством, с толком, с расстановкой.

– Понял.

– Микрофон держи у самых губ. И это... Без мата. У меня заведение приличное, и некоторых твоих произведений публика не потерпит. И я не потерплю.

– Понял.

Слава поднял обнаженную загорелую руку и щелкнул в воздухе пальцами. И тут же рядом возникла, словно сгустившись из жаркого ресторанного воздуха, Аллочка, с которой мы иногда обмениваемся взглядами пристальными, но совершенно невинными.

– Коньяк, – сказал Слава.

И Аллочки не стало.

Через доли секунды я увидел ее уже возле стойки бара.

– Как тебе это удается? – спросил я.

– Они все меня любят, – ответил Слава.

– Любовью брата?

– Ни фига! Понял? Они меня любят настоящей любовью. Понял? Самой настоящей. С кровью и страстью, с гневом и восторгом!

– Все?

– Без исключения.

– И тебя хватает?

– Еще остается.

– А куда деваешь остатки?

– Переплавляю в стихи. Видишь диплом? – Слава ткнул мощным указательным пальцем в цветастую бумагу на стене. – Международная премия за достижения в области поэзии.

– Круто, – сказал я со всем уважением, какое только мог изобразить. – Говорят, вчера тебя кто-то хотел обидеть?

– Вчера?

– Возле базара.

– А, – Слава счастливо рассмеялся. – Он больше никого не обидит. А его теперь может обидеть кто угодно.

– Круто, – повторил я.

Славе понравилось мое одобрение, и он несколько мгновений смотрел в упор, как бы проверяя мою искренность. Видимо, я выдержал испытание, потому что он, чуть наклонившись ко мне, но не снижая голоса, сказал:

– Этот тип подозревает тебя в убийстве, – и указал на лейтенанта. – Ты поосторожней с ним.

– Я? – возмутился лейтенант, но была, все-таки была в его возгласе легкая сконфуженность.

– Знаю, – сказал я.

– Откуда? – требовательно спросил Слава.

– Он сам мне сказал.

– Дурак потому что, – подвел итог нашему разговору Слава и, встав, решительно подошел к микрофону. Как он представлял Жору Мельника, я не помню, поскольку у входа со стороны набережной появилась Жанна. Она помахала мне рукой, я ответил. Легко проскользнув между посетителями, Жанна подошла к нашему столику и села на стул, с которого только что поднялся Слава.

– По какому случаю пьянка?

– Георгий Сергеевич Мельник сегодня будет читать свои потрясающие стихи. Коктебельский цикл.

– А, знаю! Если ты в чужой постели и, конечно, не один, значит, точно в Коктебеле... Дальше забыла.

– Извините, мне пора, – сказал Жора и покорно, даже как-то подневольно направился к микрофону. Раздались жидкие, пьяные аплодисменты.

Жора стоял у сцены с таким выражением, будто не совсем понимал, зачем здесь оказался и как ему дальше быть, чтобы ответить на обращенные к нему взгляды.

– Ладно, прочту, – сказал он. – Так и быть... Авось что-нибудь из этого получится... Поехали, – сказал он самому себе.

Пьем за здоровье, пьем за встречу,За одоленье всех преград!И льются пламенные речи,И я тебе, и ты мне рад...Но, помня горькие примеры,Свои помятые бока,Вот главный тост – за чувство меры,Мне незнакомое пока.

Жора неловко поклонился, помолчал.

– А знаешь, стихи-то – ничего, – сказала Жанна.

– Обалденные стихи.

Жора снова заговорил в микрофон:

На берегу, на пляже, из бокалаМы пили крепкое вино.А возле нас волна ласкалаПесочно-галечное дно.К закату солнечного света,Почуяв бодрости приток,Я начал говорить про ЭТО,Ты ж стала говорить про то,Что я тебя совсем не знаю,Еще бы надо закусить,Что мужу, мол, не изменяю,Неплохо бы еще испить...Я взял еще. А к ночи где-тоВино дает обратный ток —Ты стала говорить про ЭТО,Я ж – ни про ЭТО, ни про ТО.

Жора продолжал читать стихи, захмелевший лейтенант смотрел на меня с пьяной пристальностью, как смотрят на человека, который двоится в глазах, и ты не знаешь, какой из двух сидящих перед тобой – настоящий. Я понимал, что раздваиваюсь у него не только после алиготе, на которое лег коньяк, но и в его уголовных папках. У меня тоже было не все в порядке со зрением и по той же причине – алиготе плюс коньяк. Рядом сидела Жанна, в полумраке светилось ее загорелое плечо. А потом я вдруг осознал, что Жора давно рядом, гремит оркестр, и Слава, слушая звериные рыки из динамиков, получает неизъяснимое наслаждение. Видимо, он был человеком более современным.

А потом Жора пригласил Жанну танцевать.

И здесь произошло маленькое событие, почти неуловимое, почти незаметное. Когда поэт склонился в полупоклоне перед Жанной, а это было для нее полной неожиданностью, она дернулась было оставить сумочку на месте, но тут же, спохватившись, снова ее взяла, хотя лучше будет сказать – схватила. И пошла танцевать с сумочкой. Но Жора привык к другим манерам. Спокойно и твердо он взял сумочку из рук Жанны и, поскольку она была на длинном ремешке, повесил ее на спинку стула.