Будда, боги, люди и демоны

У лежащего шамана взяли факел, укрыли его тканью всего, с головой. Над ним уселся на корточках с факелом в руках татуированный усач, стал читать заклинания, время от времени танцевал; ритм барабанного боя изменился.

Далее все смолкло. В руки больному дали петуха. Первый молодой стал читать заклинания (похоже, как–то обольщая «демона»; другие шаманы при этом пересмеивались). Пациент бросил петуха на лежащего шамана, а затем птицу уложили в ногах этого псевдодемона. Первый молодой очень красиво пел заклинания, а татуированный танцевал с факелом. Потом лежащему вручили в левую руку факел, петуха же столкнули с циновки. Бедную птицу при нас все–таки не зарезали и даже не надрезали гребень, как это, судя по описаниям некоторых наблюдателей, делают в иных подобных церемониях. Однако то, что он предназначался в жертву демонам, сомнений не вызывало. Снова наступила пауза. Шаманы болтали между собой, посмеивались (01.43).

Лежащий шаман встал. Циновку вместе с подушкой свернули (кажется, внутри остался обманутый яка?), после чего тот, кто лежал под тканью, и первый молодой жрец начали танцевать. В какой–то миг (01.45) молодой шаман коснулся циновкой головы больного.

Прежде лежавший шаман теперь уселся рядом с пациентом, держа в руках «царский» кокос. Его положили перед больным, рядом в курильнице дымилась новая порция ароматического порошка. Шаман, очень быстро произнося заклинания, вонзил большой нож в орех, ударил по ножу палкой. Соседка прошептала мне: «Там яка, это он яку зарежет». Под орех был положен банановый лист, подставлен сосуд. Еще удар по ножу — и потек сок, капая в сосуд. Затем все ушли — первым один из шаманов (друзья объясняют: он забрал яку и ушел; так сколько же их надо изловить?), затем другие и сам пациент. Сцена опустела.

Теперь каттандии подкреплялись в том самом помещении, где уже побывали и мы. Теплая–теплая ночь. Воздух недвижим. Видна только освещенная электричеством, светильниками, факелами плошадка, а дальше все скрывается во тьме. Меня уведомили, что в следующем действии будут разрезать лимоны и особого вида тыкву. Эти субритуалы называются соответственно дехи–кяпима и пухул–кяпима.

Появился новый предмет — большие ножницы. Второй молодой шаман держал их возле головы пациента. На двух стульях лежали лимоны (маленькие, круглые, вида citrus medica), тыква, стоял глиняный светильник, со спинок стульев свисали цветы арековой (?) пальмы. Церемония разрезания лимонов производится специально от сглаза (по–сингальски катаваха), и не случайно поэтому в заклинаниях возникло имя Хунияна, так как считается, что и влияние дурного глаза, и вредоносная магия осуществляются через этого демона. Под заклинания шаман зажимал лимон ножницами, держал некоторое время на голове пациента, потом снимал, разрезал лимон и бросал половинки в стоявшее рядом ведро с водой. Так он извлекал зло (вред, болезнь) из больного, уничтожал и для пущей надежности нейтрализовал в воде. Потом он прикладывал лимон за лимоном к левому плечу пациента, к правому плечу, к груди, животу, ногам, снова к голове, соответственно, разрезал эти лимоны и бросал их в ведро с водой. Подобную процедуру он проделал и в отношении членов семьи больного. Информанты сообщили мне, что так делается всегда, ибо влияние дурного глаза распространяется не только на самого человека, но и на всех, кто с ним в родстве. В этом ритуале шаман действовал в одиночку, другие либо отсутствовали, либо оставались в стороне. Двое старших сидели невдалеке и беседовали, потом остался один старик. Те из немногих зрителей, что присутствовали при этой части действа, словно бы не интересовались происходящим — они сидели, смотрели по сторонам, болтали. Думаю, это безразличие было не случайно, а связано с содержанием обряда (возможно, боялись невольно сглазить).

02.40 — собрались вместе пять шаманов; за разрезание лимонов теперь взялся старик. Пациент уснул. 02.45 — дехи–кяпима все еще продолжает 02.48 — данный обряд закончен.

Шаманы взяли нож, лежавший возле центрального жертвенника, укрыли пациента все той же тканью, на голову положили тыкву. Стулья немного отодвинули. Второй молодой шаман читал заклинания, старик сидел рядом на стуле. Молодой слегка вонзил нож в тыкву, которую придерживал на голове больного один из его родственников, затем уступил место старому шаману. Старик взялся за нож (с другой стороны этот нож удерживал и родственник пациента) и тихонько ударил по нему ладонью. Мне пояснили, что тыкву прикладывают к больному месту: если болит голова — к голове, если живот — к животу и т. д.

Заклинания не прекращались ни на минуту, упоминался Весамуни, он же Кубера, повелитель демонов: «Ом, ом, бхим!» Слова заклинаний прорывались сквозь заметный общий шум: в доме громко говорили, смеялись мужчины. Это лишь слегка беспокоило исполнителей, замечаний никто никому не делал. Наконец инициативу опять взял на себя второй молодой шаман — он дочитал заклинания и до конца дорезал тыкву. Ее сняли с головы больного и положили на жертвенник, посвященный Махасоне.

Оказалось, что с Мала–якой (его теперь называли и Мала–претой) все еще не справились. Вновь достали свернутую было циновку и понесли ее, а заодно и посвященную претам «этажерку» в дом. Так все действо перенеслось в дом, в первую за верандой комнату (мы проходили через нее, когда отправлялись попить чаю). Сюда проследовали шаманы и столько зрителей, сколько смогло поместиться (я с доброго согласия хозяев стояла в первом ряду), другие смотрели в окна.

К «работе» готовился первый молодой шаман: он снял майку, опоясал грудь поясом–шарфом, докурил сигарету, что–то энергично сказал «коллегам» и лег на циновку головой на север, ногами на юг. Около него поместили жертвенник для претов, предварительно «очистив» его дымом от курильницы. Рядом посадили больного, который держался за конец связки пальмовых листьев, присоединенной к жертвеннику. Чувствовалось, что наступает очень серьезный момент: без перерыва звучали громкие, частые заклинания (пели все, кроме барабанщика, ни на секунду не умолкал и сам лежащий шаман), рокотал барабан. В комнате стало душно от пахучего дыма. Принесли веревку. В руках у лежащего шамана появилась нить (думаю, как положено, ее заранее натерли порошком куркумы и заговорили), он держал ее за концы обеими руками, почти у самого рта. Я поняла: сейчас будут вызывать демона из нутра больного, приманивая его к лежащему шаману, а тот постарается поймать его возле своего рта (самый подходящий вход для яки), побороть и связать магической нитью.

На лежащего нагоняли клубы дыма от курильниц, затем закрыли его всего с головой той самой тканью с уточками. Возбужденно, нервно звучали заклинания. В них, кроме всего прочего, упоминали Будду и богов. Дым стоял столбом, и шаманы гнали его на лежащего.

03.35. Свист. Заклинания. Барабан. Свистели двое. Клубы дыма! Барабан грохотал с неимоверной силой. Старый и молодой шаманы словно наперегонки читали заклинания. А между тем некоторые зрители мирно заснули.

И вот шаман, лежавший под покрывалом, начал содрогаться. Я видела, как сначала тихонько, а по том все сильней и сильней дрожали его ноги. Барабан грохотал все громче, пронзительно визжали свистки, а тот, под тканью, уже бился в конвульсиях.

В моей голове мелькнуло, что настанет минута, когда меня прогонят хотя бы на короткое время — такое уже бывало с европейскими наблюдателями. Самым опасным считается момент авешая (букв. 'вхождение'), когда демон выходит из больного и направляется к другой жертве (т. е. к «приготовленному» для него шаману), однако, если его что–нибудь отвлечет, он может по своей прихоти «изменить маршрут», так что известной опасности в этот момент подвергаются все присутствующие, и более всего рискует новичок, да еще с белой кожей, которая выделяет его среди других.

Так и случилось. С лица лежащего шамана сползла ткань — теперь было хорошо видно, как он весь содрогается, как дергаются его руки и ноги. Тут–то все и заволновались: «Авешая! Авешая!» И действительно, мне велели уйти на веранду. Всего на несколько мгновений. Мне были слышны только заклинания под барабанный бой, а в это время как раз и произошла борьба шамана с демоном. Шаман победил и связал–скрутил демона заговоренной нитью, поймал в приготовленный пузырек.

Когда я вновь заняла свое место, чтение заклинаний продолжалось, сам лежащий шаман и другие читали их быстро и нервно. Больного вновь укрыли с головой. Дым. Свист. Быстрый–быстрый ритм барабанного боя: дили–дили–тенга–тенга, дили–дили–тенга–тенга… Вдруг второй молодой шаман начал биться в конвульсиях, его с трудом удержали. Когда он поднялся, было видно, что он весь мокрый от пота. Старик и лежавший шаман продолжали читать заклинания. Циновку с лежащим на ней шаманом подняли за углы, вынесли из дома, пронесли по периметру усадьбы, останавливаясь возле конструкций, сооруженных для восьми стражей света, — это и «жертва» им, и освящение территории. Многие зрители между тем уже спали на улице, кто прямо на земле, кто даже на капоте голубой легковушки. Потом циновку с шаманом опять внесли в дом и положили на прежнее место. Кто–то прошептал мне на ухо: «Он боролся с Махасоной и победил». Так все–таки Мала–яка или Махасона, или это почти одно и то же?

С лежащего шамана снимают ткань — он словно окаменел в судороге. Несколько человек разгибают ему то одну руку, то другую, сгибают ноги в коленях, сажают, ставят на ноги, поправляют на нем одежду. С шамана льет пот, но он уже улыбается, отвечает на шутки.

Ближайшие родственники зацементировали пузырек с демоном в консервную банку, для надежности еще оплели ее проволокой и поехали на автомобиле за 8 миль (так меня информировали) к реке топить.

Вот так и закончился ночной ритуал, все разошлись, до рассвета можно было немного отдохнуть.

Утренняя часть действа началась при восходящем солнце — это был обряд гара–якума. Представление теперь происходило на площадке у южной стороны фундамента нового дома; на самом фундаменте расположилась группа зрителей. Их стало гораздо меньше, в основном это были дети (возможно, момент не случайный). Здесь и мне поставили стул — какой–то момент снизу ко мне были обращены любопытные, улыбающиеся детские мордашки. Прямо перед нами стояла конструкция, похожая на фрагмент приставной лестницы с тремя перекладинами, просветы ее были сплошь закрыты пальмовыми листьями, нижние из которых были воткнуты черенками в землю. Под третьей (верхней) поперечной перекладиной слева и справа было положено по одному ореху. Боковые перекладины (одна из бамбука, другая из ствола какого–то дерева), оплетенные зеленью, со свисающей бахромой из полосок листа кокосовой пальмы поднимались высоко вверх и там соединялись.