Будда из пригорода
Шрифт:
Из рук обожавшей её мисс Катмор Джамила получила превосходное образование. Думаю, на неё благотворно подействовало то, что долгие годы рядом находился человек, который любил литературу, кофе и губительные идеи, и неустанно повторял ей, что она великолепна. Просто рыдать хочется оттого, что у меня не было такого учителя.
Но когда мисс Катмор переехала из Южного Лондона в Бат, Джамила обиделась и возненавидела бывшую учительницу за то, что та забыла о своих индийских корнях. Джамила считала, что мисс Катмор решила истребить в себе все иностранное.
– Она разговаривала с моими родителями так, будто они мещане, деревенщина, - сказала Джамила. Она меня просто в ярость приводила, утверждая, что мисс Катмор её колонизировала,
– Мисс Катмор из тебя человека сделала, - сказал я ей.
При посредстве фонотеки Джамила попеременно превращалась в Бесси, Сару, Дину и Эллу33, чьи записи таскала к нам домой и прокручивала папе. Они сидели рядышком на кровати, размахивали руками и распевали. Мисс Катмор поведала ей о равенстве, братстве и ещё о чем-то третьем, не помню, как его там, так что Джамила всегда таскала в сумочке фотографию Анджелы Дэвис34, ходила в черном и грубила учителям. В течение многих месяцев с языка у неё не сходил Соледад, - Соледад то, Соледад сё. Н-да, то мы были французами я и Джамила, - то американскими неграми. Но дело в том, что полагалось-то нам быть англичанами, но для англичан мы всегда были черномазыми, ниггерами, "индюками" и так далее.
По сравнению с Джамилой боец из меня получался никудышный, в общем, трус я, слюнтяй. Если в меня плюнут, я только поблагодарю, что не заставили есть дерьмо с мостовой. Но Джамила была настоящим апологетом физического возмездия. Однажды мимо нас проехал на велосипеде трубочист и бросил, как будто время спрашивал:
– Жрите дерьмо, черномазые.
Так Джамила мчалась за ним, обгоняя машины, пока не сбросила негодяя с велосипеда и не выдрала порядочный клок волос, как пучок сорняков с заросшей грядки.
Так, на чем я остановился... Значит, тетя Джита обслуживала покупателей, наполняя бумажные пакеты хлебом, апельсинами и помидорами в банках. Джамила меня в упор не замечала, и я стал дожидаться тетю Джиту, несчастное лицо которой наверняка отпугнуло не одну тысячу покупателей за годы их торговой деятельности, и никто не знал, что она - принцесса, и брат её ходит вооруженный до зубов.
– Ну как ваша спина, тетя Джита?
– спросил я.
– Согбенна от забот, как шпилька для волос, - сказала она.
– Чего вам беспокоиться, тетя Джита, бизнес-то ваш процветает.
– Ой, не бери в голову, на что тебе думать о такой старой развалине, как я. Лучше выведи Джамилу на прогулку. Ради меня, прошу.
– А что случилось?
– На вот, съешь самосу, Пожиратель Огня. С пылу-с жару, специально для тебя, шалопай.
– А где дядя Анвар?
– Она поглядела на меня с грустью.
– И кто у нас премьер-министр?
И мы пошли, я и Джамила, бродить по Пенджу. Она ходок что надо, эта Джамила. Когда ей надо перейти улицу, она просто идет напролом, считая, что машины перед ней остановятся или притормозят, что они, впрочем, и делают. Наконец она задала свой любимый вопрос, прямо-таки вопрос вопросов:
– Ну, что скажешь, Кремчик, какие новости?
Ей нужны были факты и сплетни - чем грязнее, тем лучше - о постыдном и унизительном, о неудачах, о всяких мерзостях и грязном белье, иначе она просто уйдет, как неудовлетворенный зритель, покинув партер. Но сегодня я был во всеоружии. Истории, бьющие прямо в цель, ждали этого вопроса, как стакан воды ждет изнывающего от жажды.
Я рассказал ей о папе и Еве, о крутом нраве тетушки Джин и о том, как она надавила мне на плечи, отчего я пукнул. Рассказал, как впадали в транс и молились рекламщики, и о попытках найти Путь на садовой скамейке в Бекенгеме. И ни словом не обмолвился о датском доге. Когда я её спрашивал, что же мне делать с папой, мамой и Евой, и не удрать ли снова из дома, и не пора ли нам с ней смотаться в Лондон
и стать писателями, она громко смеялась.– Да разве ты не понимаешь, что это серьезно, черт подери, - сказал я.
– Папа не должен делать больно маме! Она этого не заслужила.
– Не заслужила. Но дело сделано, верно? В Бекенгемском саду, пока ты подглядывал, стоя в своей привычной позе - на коленях, верно? Ах, Кремчик, ты вляпался в преглупейшую ситуацию. Что весьма для тебя характерно, и ты сам это понимаешь, правда?
Она так хохотала, что согнулась в три погибели и не могла идти. Я спросил:
– Разве не должен папа усмирить свои страсти и подумать о семье, о нас? Разве не это главное?
Впервые заговорив об этом вслух, я вдруг осознал, насколько происшедшее меня угнетает. Семья наша разрушится прямо на глазах, а все предпочитают отмалчиваться.
– Иногда ты, Кремчик, рассуждаешь как буржуа. Семья - вовсе не священная корова, особенно для мужчины-индийца, который толкует только об этом, а поступает наоборот.
– Твой папа не такой.
Вечно она меня подавляла. Обидно. Она такая сильная, Джамила, такая властная, уверенная, и на все-то у неё есть ответ.
– Он же её любит. Ты сказал, твой папа любит Еву.
– Ну да, сказал, наверное любит. Думаю, любит. Он вообще-то не очень распространяется на эти темы.
– Что ж, Кремчик, любовь не спрячешь, она все равно найдет себе выход, правда? Или ты у нас в любовь не веришь?
– Да верю, верю, теоретически, господи боже мой, Джамила!
Не успел я глазом моргнуть, она схватила меня за руку и повлекла в сторону туалета возле парка, где мы как раз проходили. Она тянула, а я вдохнул запах мочи, испражнений и дезинфекции, который всегда ассоциируется у меня с любовью. Я должен остановиться и подумать. Я не верил в единобрачие и подобные истины с бородой, но Чарли крепко засел у меня в мозгу, и я ни о ком другом помыслить не мог, даже о Джамиле.
Понимаю, это необычно, что меня одинаково тянуло в постель и с девчонками, и с парнями. Мне нравились крепкие тела и затылки мальчишек Нравилось, когда меня обнимали мужчины, их дружеские тычки кулаком; и нравилось, когда всякими предметами - будь то ручка от щетки, авторучка или палец - прикасались к моей заднице. Но не оставляли меня равнодушным и влагалища, груди, и вся эта женская мягкость, длинные, гладкие ноги, и то, как женщины одеваются. Доведись мне выбирать между одним и другим, у меня бы просто сердце разорвалось, все равно что выбирать между Битлами и "Роллинг Стоунз". Я старался поменьше над этим задумываться из страха: вдруг окажется, что я какой-нибудь извращенец, и меня нужно лечить, гормонами там, или электрошоком. Если же все-таки задумывался, то приходил к выводу, что мне повезло: я мог пойти на вечеринку, а уйти оттуда с кем угодно, хоть с парнем, хоть с девчонкой. Не то чтобы я посещал много вечеринок, скорее, вообще не посещал, но если бы пришлось, я мог бы извлечь выгоду при любом раскладе. Но на сей момент мое сердце принадлежало Чарли, и что ещё более важно - папе, маме и Еве. Ни о чем другом я думать не мог.
И в голову мне пришла гениальная мысль, я спросил:
– А у тебя какие новости, Джамила? Поделись.
Она притормозила. Сработало.
– Давай ещё разок пройдемся вокруг квартала, - сказала она.
– Это слишком серьезно, даже более чем. Я не пойму, что со мной творится. Только без шуток, ладно?
И она начала с самого начала.
Под влиянием Анджелы Дэвис Джамила стала каждый день ходить на тренировки по карате и дзю-до, вставала чуть свет, бегала, отжималась, выполняла упражнения на растяжку. Она делала потрясающие успехи, эта Джамила; могла бежать по снегу, не оставляя следов. Она готовилась к партизанской войне, которая обязательно грянет, когда белые окончательно отвернутся от чернокожих и азиатов и попытаются запихнуть нас всех в газовые камеры или выпустить в открытое море на дырявых лодках.