Будешь моей

А я ничего не чувствовала, ни о чём не думала, кроме всепоглощающего страха. Какого-то животного леденящего ужаса, такого, что вспоминать больно на физическом уровне.

Когда выяснилось, что кому-то нужно идти в захваченный детский садик, никому и в голову не пришло, что им окажется практикантка, не получившая диплом. Оставалась пара месяцев, после окончания колледжа меня обещали взять на работу, на подстанции был катастрофический кадровый голод, но пока я не была специалистом. Принимать никаких решений права не имела, оказывать полноценную помощь тем более.

Подавать шприцы с набранным лекарством, каким – решает врач, таблетки, опять же, по указанию врача, накладывать датчики кардиографа, иногда подержать ватку, придержать бинт, редко-редко наложить повязку, внимать, слушать – вот мои обязанности.

Рвались многие, почти все, но захватившим мудакам понадобилась женщина. Единственная женщина из трёх бригад категорически отказалась, сославшись на маленьких детей, ждущих дома. Имела право… её и осуждать никто не стал. Я точно не смела, неизвестно, как я бы себя повела, имея своих детей.

Помню, как вызвалась, под громкое цоканье Михалыча – нашего водителя. Старший пытался отговорить, говорил, что сейчас приедет та, которая пойдёт. Кинули клич, вызвалась фельдшер с опытом в боевых действиях. Уже едет, застряла в пробке.

Только в это время суток пробка могла на несколько часов затянуться, человеку же необходима помощь сейчас, немедленно, тем более беременной женщине!

Помню, как долго и обстоятельно говорил со мной мужчина в чёрной форме, здоровенный и пугающий отчего-то. Всё, что я видела – прозрачно-голубые глаза и светлые нахмуренные брови. Помнила последний его жест перед тем, как пойти – он провёл огромной ладонью по волосам, погладил, тяжело выдохнув, будто сам себя душил.

Меня запустили, толкнули в сторону раздевалки, обычной, как почти во всех детских садах. С рядами маленьких шкафчиков и скамейками по центру. У батареи вдоль окна сидела женщина, прикрывая одной рукой живот, вторая безвольно болталась, багровея от крови. Та, запёкшаяся, выписывала узоры на бледной кисти и линолеуме цвета дерева.

Живот… большой живот ходил ходуном, словно младенец собирался не просто выйти на свет прямо сейчас, а сделать это напрямик, разрывая чрево.

– Какой у вас срок? – спросила я, обрабатывая рану трясущимися руками. – Как вас зовут?

– Семь месяцев, – бледными губами ответила женщина. – Елизавета, Лиза…

Об огнестрельных ранениях я знала только то, что нам рассказывали и показывали на картинках, в реальности не приходилось встречать. До одури боялась сделать что-нибудь неправильно, перепутать, испортить. Я ведь даже не врач, меня не должно было здесь быть, а передо мной раненная беременная…

От чего сильней паниковала, понять было сложно. Одинаково пугало то, что в положении, то, что огнестрельное, и то, что не специалист.

«И кто бы сейчас помог этой несчастной?» – молча уговаривала я себя, стиснув зубы, старательно изображая уверенность в собственных знаниях и умениях.

Я не десантник, но прямо здесь и сейчас девиз «Кто, если не мы?» пришёлся бы как нельзя кстати. Кроме меня некому.

– Что тут? Скоро? – заорал один из захватчиков, размахивая двустволкой. – А?! Пошевеливайся!

Долетел запах перегара, смешанного со свежими спиртовыми парами. Он только что глотнул водки, точно сделал это не первый раз за день.

– Макс, давай потише, успокойся, – засуетился второй.

Безоружный, невысокий, вертлявый как угорь, с бегающим тёмным взглядом из-под низких надбровных дуг под высоким лбом.

– Пристрелю обоих! – завопил Макс, наведя на нас с Лизой ружьё, впивая тёмно-серые глаза на узком, ничем не примечательном лице, такого на улице встретишь – не запомнишь.

Внутри похолодело, стало не просто страшно или жутко, слово подобрать не смогу тому чувству, что затапливало меня тогда, пока вдруг не услышала отчётливое и звонкое:

– Ой, ой! Я, кажется, рожаю. Ой, ой, а-а-а-ай, – пронеслось протяжное, заставив меня окончательно заледенеть.

Роды… я не была готова принимать роды. Любой скоряк скажет, что лучше шестерым бомжам оказать помощь, чем принять одни роды. На роды всегда неслись так, словно пятки жгло. Старались изо всех сил доставить в роддом, передать акушерам с рук на руки. Как угодно, хоть взлететь, лишь бы не принимать в машине.

В бригаде минимум двое медиков, а я была совсем одна, не считая роженицы, пьяного мудака с ружьём, его приятеля, который скакал вокруг, как Табаки*, скаля пасть и брызгая слюнями.

– Женщине необходимо в роддом! – выпалила я. – Отпустите женщину! – уставилась на Макса, рассудив, что если он с ружьём, то главный.

– Бегу и тапочки теряю, – окрысился тот.

Направил ружьё прямо на беременный живот, отчего Лиза застонала громче, отчаянней, заставляя меня покрыться холодным потом, нервно вдохнуть, судорожно соображая, что делать, как поступить. Ведь должен быть выход, должен!

– Послушайте, отпустите женщину, пожалуйста! Вы же не хотите, чтобы она родила прямо здесь, сейчас?!

– Да насрать! – было мне ответом от Макса, чтоб ему провалиться, извергу! – Нам терять нечего, да, Серёг?

– Не знаю… – тот, что похож на Табаки, как оказалось Серёга, с сомнением смотрел на громко стонущую Лизу, явно выражая солидарность со мной.

– Отпустите. Я останусь вместо неё! – выпалила я, не соображая, что говорю. – У меня отец – крупный чиновник, со мной все ваши условия выполнят, вот увидите. Отец до самого губернатора дойдёт, если надо будет, дойдёт до президента!

– Чёт не похожа ты на дочь чиновника, – усмехнулся Макс. – Чего бы дочь губернаторской шестёрки на скорой работала?

– Волонтёрство – популярная тема, даёт плюшки при продвижении по социальной лестнице. Баллы активности легче зарабатываются, проще место тёплое получить. Чем больше баллов – тем лучше место. Молодёжная политика области, не слышали? Очень удобно, но места ограничены, между своими поделены, сами понимаете, – несла я откровенную ахинею, смешав в кучу социальные программы, о которых что-то слышала, с теми, что придумала на ходу.