Будет немножко больно

– Что тебе сказать, Аркаша… Вот как живешь, за кем-то бегаешь, кого-то ловишь… И постепенно теряешь ощущение настоящей жизни, забываешь даже, как она пахнет, как выглядит, забываешь, какой у настоящей жизни вкус, цвет… А пахнет она, оказывается, вовсе не хлоркой из следственного изолятора, не конфискованным самогонным аппаратом… Вот ты и напомнил, как настоящая жизнь пахнет, какой у нее вкус, какова крепость…

– Такие напитки – это счастливейшие вехи в нашей жизни, – добавил Фырнин.

Халандовский кивнул. Он был удовлетворен ответом.

И в благодарность за хорошие слова снова наполнил стопки. Белая рубашка на его груди была распахнута, рукава подкатаны, от уха по шее тихонько пробирался ручеек пота, но Халандовский не замечал его. Он снова поднял стопку и как-то безутешно выпил. Прислушиваясь к себе и убедившись, что водка попала, куда ей и следовало, подцепил на вилку сразу два ломтя рыбы, сунул в рот. Пафнутьев не мог не восхищаться той убежденностью в каждом жесте, которая исходила от хозяина.

– Говори, Паша, – сказал Халандовский. – Мы здесь одни.

– Голдобов богат?

– Да.

– Очень? – спросил Фырнин.

– Да. Ведь мы на «ты», правильно? Я так и думал… Ты хочешь спросить – законные ли его богатства… Отвечаю – нет. С твоей точки зрения. А с моей – вполне законны.

– Хорошая рыба, – сказал Пафнутьев. – Как она называется?

– Осетрина холодного копчения. Сейчас еще нарежу… – Халандовский поднялся и, не обращая внимания на протестующие крики Пафнутьева, вышел на кухню. Вернулся он с деревянной подставкой, на которой лежал початый балык. Плотно усевшись в низкое кресло, нарезал несколько кусков балыка. – Уж коли не знаешь, как она называется, ты должен хорошо ее запомнить… Эта закуска всем хороша, но есть у нее и большой недостаток.

– Не заметил.

– От нее не пьянеешь. И приходится пить вдвойне. Вы к этому готовы?

– Как пойдет разговор, – улыбнулся Фырнин. Он не торопился задавать вопросы, зная, что в любом случае о нем не забудут и о его интересах тоже.

– Тоже правильно, – кивнул Халандовский. – Колбаса стоит тысячу рублей килограмм. Рулон бумаги для обертки весит тысячу килограмм. Продав всю колбасу, завернутую в этот рулон, я получаю чистый и честный миллион рублей. Правильно? Никого не обвешивая, никого не обманывая. Это один колбасный отдел одного гастронома. И от Голдобова зависит, получит ли этот гастроном колбасу, получит ли бумагу. Заметь, миллион получается при совершенно честной работе.

– А при недостаточно честной?

– Эту цифру можно удвоить. А если колбасу продать подороже, то, сам понимаешь…

– И это тоже зависит от Голдобова? – спросил Фырнин.

– Да. Нужна очень кропотливая экспертиза, чтобы установить истинную цену колбасы… Ну, и так далее. Я назвал самый простой, школьный пример. Об остальных говорить не буду, да это тебе и не нужно. Ты вышел на Голдобова?

– Да.

– Колбасные дела?

– Нет. Убийство. – Пафнутьев отвечал не только Халандовскому, но и Фырнину.

– Коля Пахомов? Правильно, это его ребята.

– А ты его знал?! – откинулся в кресле Пафнутьев.

– Конечно, – печально ответил Халандовский. – Это все знают. Но ведь нужны доказательства, правильно? Ты нашел доказательства?

– Похоже, что нашел.

– Тогда берегись. Твой шеф – его человек.

– Анцыферов? – уточнил Фырнин.

– Валя, не надо фамилий, хорошо? Я неуютно себя чувствую в собственном доме, когда звучат такие фамилии. – Халандовский снова разлил водку в стопки. Бутылка оказалась пустой, и он отставил ее в угол. – Сейчас пропустим по одной, и покажу свои семейные фотографии…

– Может быть, в другой раз семейные-то?

– Я покажу, а если не понравятся, отложишь в сторону. Но ты не отложишь, ты попросишь на память, хоть одну, хоть половинку… Но я не дам. Посмотреть позволю, а подарить не могу.

– Почему, Аркаша?

– Жить хочется, Паша.

– Кто-то мне уже говорил эти слова…

– Ты услышишь их еще не раз. Каждый умный человек, к которому подойдешь со своими вопросами, может их произнести. – Халандовский взял с полки конверт и протянул его Пафнутьеву. – Когда ты позвонил, я сразу понял, какие вопросы будешь задавать. И подготовился. Пойду пошарю в холодильнике, может, найду чего закусить, а вы пока посмотрите фотки. – Халандовский поднялся и вышел на кухню.

Снимки оказались странные. На всех была изображена часть улицы, снятая сверху, – решетчатый забор, ворота, машина с раскрытым багажником и люди, несущие какой-то груз. На одних снимках они были рядом с машиной, на других уже по ту сторону ворот, на третьем кто-то придерживал ворота…

– Это Первый, – сказал Халандовский, ткнув толстым волосатым пальцем в человека, придерживающего ворота. – А это Голдобов. – Он показал на человека, который стоял у второй половинки ворот.

– А зачем так много снимков? Ведь они одинаковые? – спросил Фырнин.

– Видишь ли, Валя, если вглядеться в них внимательнее, – Халандовский с хрустом свинтил пробку со второй бутылки, – то увидишь, что на одном снимке весна, на другом – осень… И так далее. Вывод простой – круглый год начальник управления торговли подпитывает Первого. Специалистам нетрудно установить, что в этих ящиках, их приблизительную стоимость. Одно время у меня были неважные отношения с Голдобовым, и я решил подстраховаться… И заказал такие вот картинки. Когда дело дошло до разрыва, пришел к Илье Матвеевичу на прием и показал. Он посмотрел и вернул их мне. Молча. Потом подумал и снова забрал. Сказал, что для разговора у него времени нет, что я могу идти. И я ушел. С тех пор у нас вполне терпимые отношения. Он меня не трогает, дань плачу исправно, хотя и не столь щедрую, как другие.

– Дань кому? – Фырнин опьянел, беспричинно улыбался, явно отдавал предпочтение осетрине, но вопросы задавал вовремя и именно те, которые требовались.

– Голдобову. Сам-то он за прилавком не стоит… А жить хочется и ему. Он пробовал договориться с Пахомовым, но… Был грех – женой его попользовался. И Колю заклинило.

– А зачем Голдобову понадобились снимки? Ведь он знал, что у тебя остались экземпляры?

– На случай, если у него испортятся отношения с Первым.

– Но они не испортились?

– Пока нет.

– Ты говоришь – пока…

– Я имею в виду твою деятельность. Ты, Паша, перешел черту. Ты в опасной зоне. Можно сказать… в мертвой зоне. Твой шеф…

– Анцыферов? – опять вставил вопрос Фырнин, не в силах удержаться от уточнения.

– Да. – Халандовский поморщился недовольно и, чтобы как-то сгладить промах корреспондента, наполнил рюмки. – Давайте пригубим, закусим, я кое-что нашел. – Фырнин с удивлением увидел на столе баночку красной икры и два кружка домашней колбасы. – Не взыщите, пища у меня простая. Но здоровая. Завтра утром будете в форме. Поехали. – И он так же, как после первой стопки, прислушался к себе – туда ли пошла «Смирновская». «Смирновская» пошла куда следует, и Халандовский прямо рукой взял круг колбасы. – Налегайте, ребята, на икру, я к ней спокойно отношусь. Что хочу сказать… Защититься от Голда я смог… Но нападать на него… Это не просто рискованно, это опасно. Для жизни опасно.