«Будет жить!..». На семи фронтах

8 сентября дивизия достигла Десны, в двух-трех километрах ниже Новгород-Северского на Черниговщине. С ходу форсировать реку не удалось, и началась подготовка к преодолению водного рубежа. Нам приказали развернуть медсанбат в деревне Пироговке, неподалеку от района предстоявших действий.

Форсирование Десны началось 12 сентября. Раненых поначалу было немного, их лоток увеличился позже, когда развернулись ожесточенные схватки на захваченном гвардейцами плацдарме. В эти дни наш командир дивизии Евгении Григорьевич Ушаков получил воинское звание гвардии генерал-майора.

А вскоре медсанбату поступил приказ снова идти вперёд. 20 сентября мы покинули Пироговку, оставив с ранеными хирургическую бригаду. Ей предстояло завершить оказание помощи еще не прооперированным, а затем передать всех наших пациентов в полевой подвижный госпиталь.

На протяжении нескольких недель батальон ни разу не успел развернуться полностью. Работали в постоянной готовности к дальнейшему продвижению и лишь в конце октября остановились на окраине поселка Городня Черниговской области, получив приказ быть готовыми к приему раненых.

Едва мы поставили палатки, как подъехал «виллис». Из него вышел начальник штаба дивизии теперь уже гвардии полковник И. К. Брушко и, увидев меня, попросил подойти. Я подумал: не случилось ли что? Так оно и было. Из машины с трудом выбирался заместитель командира дивизии гвардии полковник Василий Ильич Боклаков. Он громко поздоровался со мной, я ответил, но он знаками показал, что ничего не слышит.

Иван Кузьмич взял меня под руку и тихо сказал:

— На заднем сиденье машинистка штаба. Она, кажется… — Брушко не договорил, а я уже увидел, что машинистка мертва.

— А что с Боклаковым? Контужен? — спросил я.

— Да, — кивнул Брушко и рассказал, что машина наехала задним колесом на мину. Все получили контузию, а машинистка погибла, очевидно, от внутреннего кровоизлияния, поскольку ни одной раны у нее не было.

Вскоре Брушко уехал, оставив в медсанбате Боклакова. Мы уложили его спать, но уже через полтора часа Василий Ильич пришел ко мне в операционную. Раненых было немного, и я смог оторваться от работы, чтобы побыть с ним до приезда Брушко. Вспомнил, как Боклаков прибыл в дивизию в марте 1943 года. Он был тогда майором, до назначения к нам командовал лыжной бригадой, участвовал в зимнем наступлении под Курском. Не раз мы вместе бывали на передовой, и всегда я удивлялся его храбрости. Однажды даже сказал об этом, на что Боклаков возразил:

— Нет, я просто по звуку знаю, которая мина или пуля опасна или нет, а потому и не кланяюсь им без толку. И тебе не советую.

Когда мы шли с ним к передовой, он часто комментировал:

— Это не наша.

Вскоре приехал Брушко и увез Боклакова. Даже от временной госпитализации, необходимой им обоим, они отказались, сославшись на дела.

— Будут тяжелые бои. Готовьтесь! — на прощание сказал Брушко.

И действительно, вскоре стали поступать раненые, причем число их доходило от 170 до 280 человек в сутки. С обработкой такого потока раненых коллектив медсанбата справлялся без особого труда. Но вот на четвертый день боев я получил распоряжение прибыть с хирургической бригадой, в которую включить кроме меня еще одного врача и двух медсестер, в полевой хирургический госпиталь. Он располагался поблизости от штаба нашей дивизии в деревне Тереховке, юго-восточнее Гомеля. Госпиталь оказался единственным медицинским учреждением такого рода на правом фланге армии. Раненые в него поступали не только из медсанбатов, но и с полковых медпунктов, а иногда и прямо с поля боя. Зачастую они были даже не перевязаны должным образом. Персонал госпиталя впервые встретился с таким испытанием и оказался не в состоянии справиться с большим потоком раненых. Вот и решили привлечь на помощь хирургов медсанбата.

Когда мы с Костей Кусковым, Аней Киселевой и Аллой Вишневской приехали в госпиталь, пациентов, остро нуждавшихся в помощи, скопилось более ста двадцати человек. Ведущий хирург сообщил, что некоторые из них имеют тяжелые, в том числе внутриполостные, ранения.

Оценив обстановку, я предложил сразу начать работать нашей бригаде и трудиться ей часов 10–12. Мы с Константином Кусковым обещали обеспечить нужный ритм большой операционной, а хирурги госпиталя, очень уставшие, пусть отдохнут. После них отдохнем мы. Ведущий хирург согласился, сказав, что его персонал действительно совершенно выбился из сил и трудиться больше без отдыха не в состоянии.

Вначале из-за неопытности некоторых госпитальных санитаров мы никак не могли наладить привычный медсанбатовский темп работы. Ведь им в госпитале не приходилось принимать раненых вот так, с передовой, в тяжелом состоянии, без предварительно оказанной помощи, зачастую в грязном, порванном обмундировании. Поэтому мы с Константином по очереди ходили в приемное отделение и помогали регулировать подачу раненых на операционные столы. В результате принятых мер нам удалось в условленное время обработать около 80 человек с ранениями средней тяжести.

Как и договорились, в 4.00 я разбудил хирургов госпиталя. Ведущий хирург был доволен: мы оказали помощь большей части раненых, сделали 5 полостных операций.

— Ну теперь-то уж дело пойдет, — сказал он.

Отдыхать мы отправились в кузов нашей полуторки, на которой приехали в госпиталь. Шофер заранее приготовил охапки сена. Наши женщины отдыхали в палатке персонала госпиталя.

В 9.00 позавтракали и снова встали на первичную хирургическую обработку пациентов. Врачи госпиталя занялись перевязками раненых, подготавливаемых к эвакуации во фронтовые медицинские учреждения.

К часу дня задача, порученная нам, была полностью выполнена, и мы получили разрешение возвратиться в свой батальон. Нас оставляли обедать, но мы спешили, понимая, что в дивизии тоже наверняка немало раненых.

Когда до медсанбата оставалось не более трех километров, я заметил впереди с десяток круживших «юнкерсов». Они бомбили штаб нашего соединения…

— Давай, Федя, поворачивай на КП дивизии, жми на всю железку! — сказал я шоферу.

Тереховка горела. Всего несколько домов осталось в ней, остальные были разрушены, кругом вняли воронки. К счастью, пострадавших было мало. Им уже оказывал помощь фельдшер гвардии старший лейтенант медицинской службы Федор Гусаров. Этот добрый, обаятельный человек имел солидный опыт самостоятельной работы- еще в довоенное время. Он обрадовался, увидев нас. Константин тут же подключился к помощи раненым, а я спросил Гусарова, не пострадал ли кто из руководства штаба.

— А их здесь нет, они еще утром переехали на другое место, — ответил Федор. — Жители еще не все успели вернуться из лесов. Среди них семь человек ранены, одна женщина скончалась. У остальных легкие осколочные ранения, лечение их наладили.

Пострадал и полевой госпиталь, находившийся неподалеку от Тереховки. Офицер военно-санитарного отдела армии подполковник медицинской службы В. Ф. Щелкунов, побывавший у нас на следующий день, рассказал, что на территории госпиталя разорвались три бомбы. Погибло четыре человека, в том числе тот самый хирург, который приглашал нас остаться пообедать. Были ранены десять медсестер и санитаров. Из находившихся на лечении погибло двенадцать человек. Василий Филиппович говорил об этом с горечью:

— Вот ведь видно же, что расположен госпиталь, а все равно бомбят…

— Что ж удивляться? Таковы их нравы, — сказал я. — Их летчики специально ищут такие цели, чтобы нагадить побольше.

В медсанбате нас ждали. Власов и Неутолимов, заслышав шум мотора, вышли встречать. Замполит бросился нас обнимать, говоря, что ему сообщили, будто мы во время налета были в Тереховке.

— Такой жестокий налет, а вас все нет и нет. Думали, уж не стряслось ли что…

— Да нет, целы, — отвечал я замполиту.