Будни рэкетиров или Кристина

* * *

Уклад жизни в селе диктует и соответствующий распорядок дня. Если вы, конечно, не запили горькую, и у вас запой, при каком время абстракция, а имеют значение только выносливость печени и почек. Как правило, в деревне принято ложиться спозаранку, но и вставать, соответственно, с петухами. Ирина, придерживавшаяся такого режима, в пять уже пребывала на ногах, гасая по двору и гремя ведрами на полсела. Протасов эти ее ведра возненавидел на уровне воплей дневального «Батарея, подъем!», и даже крепче. В армии он был гораздо моложе, и ранние побудки ему давались легче, даже если ночь проходила в нарядах.

– Нет, Вовка, е-мое! Эта бешеная корова меня однозначно доконает. Реально тебе говорю. – Жаловался, бывало, Протасов.

– По-любому доконает, зема, – откликался верный Волына.

Как назло, в Пустоши сон долго не шел к Валерию. А поскольку зажженный после отбоя ночник воздействовал на Ирину, как запах шерсти на пчел, Протасов долгие часы коротал без сна, и думал о чем попало. То в тысячу первый раз вспоминал потерянный на Перекопе «Патрол» и горячо проклинал дядю Гришу из УВД, а в его лице и всю херсонскую милицию: «Чтоб ее цунами смыло».

«Неисцелимое не стоит мысли», – как-то сказал Протасову Атасов. Так то оно так, Валерий спорить не стал, и даже гнал мысли о джипе из головы, но те упорно лезли обратно. «Да как его позабудешь, бляха-муха?! Две противоугонки, шесть противотуманок. Трубы в никеле, кишки полный фарш. Салон „Рикаро“! А катки?! Пол жизни за такие катки!»

Когда думать о внедорожнике становилось невмоготу, Протасов начинал вздыхать об Ирине: «Пустила бы, в натуре, в кровать, е-мое. Что ей, жалко, в самом деле? Бляха-муха, а? Сама же без мужика мается, для здоровья неполезно». Воображение рисовало Валерке хозяйку, неистово галопирующую по нему верхом. Сам Протасов лежал на спине и ловил ладонями ее полную грудь, болтающуюся при каждом скачке. Соски у Ирины были огромными, живот с глубоким пупком лоснился от пота. У Протасова кружилась голова, а член не помещался в трусах. Последствием фантазий с участием хозяйки дома были жестокие рези в паху, не оставлявшие Валерия до рассвета. Чтоб избавиться от навязчивой Ирины, Протасов принимался умышленно грустить. Как правило, по липовому пентхаусу: «А круто бы было, чтобы пентхаус был настоящим». Протасов бродил по спроектированному ландшафтными дизайнерами дендропарку, зачерпывал из фонтанов с подсветкой или отдыхал в тени кипарисов.

«Е-мое! Чтобы я так жил!»

Поскольку с ценностями Валерий определился, оставалось только придумать способ, чтобы заполучить желаемое. К утру Валерку мучили особенно честолюбивые планы, а мысли о нынешнем безденежье и жажда обогащения буквально сводили с ума.

– Надо что-то делать, е-мое, – бормотал Валерий, ворочаясь на скрипучем матраце. – Задрала меня в натуре эта дыра сраная.

Беда заключалась в том, что озарение, некогда подарившее миру множество открытий, Периодическую систему элементов, например, не спешило в голову Протасова. Как он его не звал. То ли голова была не та, то ли Протасов плохо старался.

* * *

Если Протасову в Софиевской Пустоши частенько не спалось, то Вовчик и вовсе не мог уснуть без самогона. А поскольку самогона не зачерпнешь из реки ведром, Волына вечерами бывал трезв, как стекло, и несчастен, как цыган, у которого увели коня. В долг им с Протасовым больше не давали, а деньги еще в прошлом году кончились.

– Не спишь? – спрашивал Протасов среди ночи. На лице Валерия играла печальная и загадочная улыбка. Он, как известно, мечтал.

– Ой, не сплю, зема. – Чуть не плача отвечал Вовчик.

– А чего делаешь?

– Бля буду. Бахнуть хочу! Силы нету.

– Тьфу, блин, дурак.

– Трубы горят! Помираю, зема. По-любому.

Протасов, после таких слов обыкновенно прекращал переговоры, возвращаясь к сладким грезам. А Вовчик оставался лежать, тупо пялясь в потолок и мечтая хотя бы о «Шипре».

«Вот бы хоть флакон „Русского леса“ где в ванной завалялся…»

В одну из таких бессонных ночей земы впервые услыхали ШАГИ. Вот именно так, заглавными буквами. Шаги шагам рознь, короче, нечего даже говорить.

Сначала приятели восприняли чертовые ШАГИ, как розыгрыш.

– Слышь земеля, что за хренотень такая?! – навострил уши Волына. Дело было хорошо за полночь, Ирина с детьми давно угомонились в своей части дома. Тишина стояла звенящая. За окнами трещал январский мороз, снега выпало мало, и земля приобрела твердость гранита.

– Чего? – приподнялся на локте Протасов.

– Т-с! Что это, зема?

– Где?

– Там…

– Чего ты шепчешь, придурок?!

Волына вывернул глаза-блюдца, и ткнул пальцем в потолок:

– Зема, секи!

– Да не слышу я ни хрена! – свистящим шепотом отвечал Протасов. – Ты чего, Вовка, мухоморами обожрался? Вставило не по-детски, да?!

Отчаянная ответная жестикуляция вывела Протасова из себя:

– Урюк ты, блин, неумный… – начал Валерий, и осекся, в свою очередь, задрав подбородок к потолку. Как бравый солдат по команде «смирна!». Сверху скрипнула доска. Потом еще одна.

– Твою дивизию, – пробормотал Протасов.

– Т-с! – умоляюще засвистел Вовчик. Земы затаили дыхание, буквально окаменев, каждый под своим одеялом. Сначала до них не долетало ни звука, но, минут через пять, скрип повторился. Как будто бы кто-то медленно прошелся по чердаку, из конца в конец, замер минуты на полторы-две, а потом вернулся на середину комнаты.

– Прямо над люстрой стоит, – слегка охрипнув, сообщил Вовчик. – По-любому! – люстра, это было, конечно, громко сказано. Под потолком висел засиженный мухами уродливый плафон, вроде тех, что встречаются на пожарных лестницах многоэтажек. Сейчас он не горел. После «отбоя», чтобы не дразнить Ирину, земы, обыкновенно, пользовались ночником.

– Что за фигня, в натуре?! – занервничал Протасов.

– Спроси чего полегче, земляк.

– Чего это Ирка на чердаке забыла? – невольно понизив голос, поинтересовался Протасов. Волына выразительно посмотрел на часы:

– В третьем часу ночи, зема?! – Хозяйская часть дома добрых часов пять, как погрузилась во мрак, там все спали. Или делали вид, что спят…

– Вот я и говорю, – сказал Протасов, прокашлявшись. – С чего бы это дурной бабе?…

– Чужой кто-то залез! – перебил Волына. – Отвечаю, зема… – связки изменили Волыне, голос сделался сиплым, как при ангине. Слово «чужой», очень нехорошее порой, в три часа ночи звучит откровенно зловеще. И ничего доброго не сулит. – В три нормальные люди спят.

– А мы, Вовка?

– Кто тебе сказал, что мы нормальные, зема?

Протасов открыл было рот, чтобы произнести дежурное «ты гонишь», когда загадочный НЕКТО на чердаке напомнил о себе. Волына насчитал пять крадущихся шагов, Протасов же склонялся к шести. Звуки замерли в затянутом паутиной углу. И, снова все стихло. Сбросив одеяло, Протасов на цыпочках подкрался к окну и, приложив пятерню ко лбу, уставился на хозяйскую половину. Отведенная земам комната располагалась в обращенной к саду пристройке, прилепленной к дому под прямым углом, что позволяло наблюдать за окнами хозяйских спален.