Будни рэкетиров или Кристина
Шрифт:
– Темные, – прошептал Протасов. – Темные, Вовка, блин!
Волына босиком присоединился к приятелю, и они встали плечом к плечу.
– Значится, там Чужой, зема! По-любому, Гадом буду!
– Ты и так в натуре гад, – констатировал Протасов, и приятели несколько нервно захихикали.
– По-любому гад, – согласился Вовчик с гордостью. – Слушай, зема. Если наверху вор шурует, какого хрена не таится? Грабители так не топают.
– Он не топает, зема. Просто потолок худой. А в нем веса, видать, как в тебе. Ты понял, да?
– Такой здоровый? – не поверил Волына.
– Здоровый и наглый. – Поставил точку Протасов. Повисла гнетущая тишина, как будто тот,
– А ну, давай, зема, – предложил Вовчик, сверкнув глазами, как самурай из кинофильма, – прикончим клоуна, и дело с концом!
Протасов молча кивнул. Лучше действовать, чем колебаться. Вовчик нашарил в углу топор, которым земы кололи дрова. Протасов вооружился палкой, напоминающей мачту с вельбота. Сам не зная отчего, он вдруг почувствовал себя маленьким и беззащитным первоклассником. Кулачищи, которых вполне хватало бы, чтобы любому среднестатистическому мужику, если не полголовы снести, так уж раздробить, не напрягаясь, челюсть, вцепились в палку с жадностью рук утопающего, сжимающего пробковый спасательный круг. Да и палка показалась безобидной тростинкой. Валерий бы предпочел лом, а еще лучше пулемет. Но, огнестрельное оружие хранилось под полом. Чтобы разобрать его, понадобилось бы время. Вовчик и Валерка не захотели его терять.
– Разберемся, как у нас в селухе. Подручными средствами, братишка. – Решил Волына. Протасов не стал возражать. Земы выглянули из двери, отчаянно заскрипевшей во много лет не смазываемых петлях. – Ну, погнали наши городских! – выкрикнул Вовчик, устремляясь в темноту.
– Цыц, идиот! – зашипел Протасов. На улице лежали сугробы. Слишком тощие для строительства снежной крепости, зато скрипучие, как ржавые подшипники. Как ни старались земы ступать бесшумно, крадучись огибая пристройку, хруст стоял такой, будто стадо лосей продиралось через заснеженную чащобу.
– Не возьмут нас в ниндзя, Вовка. – Сокрушался Протасов.
– По-любому, зема.
Единственный лаз на чердак был средних размеров люком, проделанным в крыше с торца дома. Он оказался открытым настежь. Хотя и без того земы отчетливо слышали ШАГИ и знали, что наверху шурует «какое-то падло», от вида обращенного к саду черного провала у них мурашки поползли по коже.
– Значит, не показалось. – Стиснул зубы Протасов.
– Когда кажется, креститься надо, зема. – Прошептал Вовчик, сам не подозревая, насколько близок к истине.
– А где, в натуре, лестница?
Против ожидания приятелей, лестницы поблизости не было. Более того, снежный покров около стены оставался невинным, как щепетильная невеста в первую брачную ночь. Впрочем, земы немедленно истоптали лужайку вдоль и поперек, так что высматривать посветлу какие бы то ни было вещдоки стало совершенно бессмысленно.
– Не выйдет из нас Пинкертонов, зема, – запоздало спохватился Протасов.
– Да пошли они! – огрызнулся Волына, – прямо на горячем возьмем. – Он задрал подбородок к звездам. Последние мерцали, как в планетарии. – Ух ты, зема… да тут добрячих четыре метра…
Во-во, – пробормотал Протасов в недоумении. – Тут и Бубка [32] воду сольет…
– Что будем делать, зема?
– Давай наверх! – распорядился Протасов, который всегда полагал, что главное отдать приказ.
– Я летать не умею, зема!
– Лестницу тащи!
– А где ее взять?
– В сарае, лапоть. Мухой волоки сюда!
Вовчик побежал к хозблоку. Повозился на
морозе, вполголоса матерясь, потому что пришлось распутывать коченеющими пальцами проволоку, которой оказались повязаны между собой дужки.32
Бубка Сергей Назарович, р.1963, – знаменитый советский и украинский рекордсмен, заслуженный мастер спорта, многократный чемпион мира и Олимпийских игр
– Какая падла столько соплей намотала?! – возмущался Вовчик по ходу дела. Изо рта валил пар. – Вот, блин, дурная работа.
Когда он, наконец, появился на лужайке, раскачиваясь под весом тяжеленной старой «дробины», Протасов стоял как памятник, заворожено уставясь в черный провал чердачного люка. Лицо Валерия показалось Вовке пустым, словно перевернутый лист из блокнота. Вовке стало не по себе.
– Эй, зема!? Твою дивизию?! Ты что, заснул?!
– А? – пробормотал Протасов, словно в действительности выпал из времени и пространства.
– Зема?! Чтоб ты жил сто лет! – испуганно крикнул Вовчик.
Протасов повел плечами, стряхивая странное оцепенение, какое, говорят, умеет вызывать анаконда. В роли кролика Валерий почувствовал себя отвратительно.
– Гипноз, – пробормотал Протасов, – это какой-то гребаный гипноз, бляха-муха.
Пока Волына бегал за лестницей, Протасов буквально шкурой ощутил, что из люка за ним наблюдают. Валерий подсознательно сжал кулаки, а по спине между лопаток потек пот. Это в минус двадцать по Цельсию. Лужайку, на которой стоял Протасов, заливал бездушный лунный свет. Деревья отбрасывали изломанные тени, а сад застыл, как картинка с новогодней открытки. С той разницей, что картинка вызывала ужас, хоть и сложно было объяснить, почему.
«Стою тут, как голимый лох из долбаного ужастика», – успел подумать Валерий перед тем, как на него накатил дурман, и он поплыл, как случается на ринге с боксерами, пропустившими удар в голову. Правда, Валерий не испытывал боли. Пока, по крайней мере.
– Зема! Давай помогай! – заорал Волына. – Тебя чего, приморозило?! – В общем, Вовчик вернулся вовремя. Вдвоем они ловко приставили лестницу. Путь на чердак был открыт. Протасов вполне очухался.
– Лезь, давай! – скомандовал он Волыне.
– Почему я? – засомневался Вовка.
– По кочану, блин! Ты эту пургу затеял! Значит, вперед и с песней. Лезь, говорю, твою мать.
– Фонарик бы… – колебался Волына. Протасов витиевато выругался. Темнота на чердаке сконцентрировалась такая, что, похоже, готовилась политься из люка, как битумная мастика из перевернутой банки, в то время как никакого источника света у зем под рукой не оказалось.
– Свечку бы, на худой конец…
– Родить тебе? – Протасов сплюнул в наст.
– У меня спички в хате остались…
– Так тащи, е-мое, лапоть.
Волына понесся за спичками, снова оставив Протасова один на один с люком. Не успел Вовчик исчезнуть за углом, как на Протасова вновь накатило НЕЧТО, чему он затруднялся подыскать определение. Кровь, казалось, застыла в жилах, а сердце пошло отсчитывать удары, будто где-то за горизонтом гремел набат. Не раз и не два Протасову приходилось драться на ринге, участвовать в многочисленных потасовках и разборках, бить морды и получать по своей, но ничего подобного он никогда раньше не испытывал. На него навалилась свербящая тоска, тяжелая, как могильный холм, и такая обреченность, словно он стал свидетелем собственных похорон.