Будни тёмного мага
Шрифт:
Просияв и возблагодарив Олонис, Эльхан наклонился и порывисто поцеловал Элоиз в щёку. Та не отстранилась, но поцелуй не вернула.
— Серьёзны ли вы, милорд, или просто играете? Признаю, я идеально подхожу на роль игрушки: иностранка, сирота, неопытная девочка, очарованная своим спасителем…
— Я серьёзен, как никогда! Поверьте, милая Алестина, я искренен.
— Докажите. Говорить сладкие слова так легко, так же, как верить им.
Элоиз встала, оставив
Никогда ещё у неё не было такого чудесного платья — даже в прошлой жизни Элоиз не могла позволить себе подобные ткани и бриллианты. Всё это было подарком влюблённого лендлорда. Он завалил её корзинами роз, потом, узнав, что она любит ромашки, велел каждое утро ставить в её комнате свежий букет из этих цветов.
Для неё готовились самые изысканные блюда, устраивались фейерверки, а маги, качая головой, превращались в фокусников. Элоиз нравилось унижать их, и она, изображая простодушного ребёнка, требовала снова и снова повторения зрелища. Пусть тратят свои силы на пустяки, пусть косо смотрят на лендлорда, пусть думают, будто она в первый раз видит магию и ничего в ней не понимает. А она между тем тайком пыталась расплести светлые чары, найти их слабое место, потянуть за нужную ниточку.
Элоиз благосклонно относилась к ухаживаниям Эльхана, поощряла их улыбками, даже позволила обнимать во время последнего фейерверка и нежно сжимала его пальцы. Результат не заставил себя ждать — на её полочке стали возникать бархатные футляры.
Первый она вернула, гордо заявив, что не содержанка, даже пригрозила отъездом, но потом, после бурных объяснений, мольбы и заверения в глубине и чистоте своих чувств, разрешила лендлорду украшать себя.
На приём в замке Эльхана собрало всё наместничество, даже Наместник соизволил почтить его своим присутствием. Впрочем, лендлорд был вторым после него по знатности человеком в округе, в чьи обязанности входил контроль над земельными угодьями и исполнением законов в сельской местности.
Наместник был женат и не интересовал Элоиз. Но она подарила ему приветливую улыбку, постаравшись заручиться его расположением — не нужен сейчас, пригодится потом. С его помощью можно наладить нужные связи. Но после замужества.
Она была сама женственность, сама свежесть, сама весна. Порхала среди гостей и очаровывала, где надо кивала, где надо молчала, а где улыбалась. Это было легко — знакомая среда, знакомые семейства… И даже забавно — смотреть на внуков и внучек тех, с кем она танцевала. Теки время, как положено, — они бы не увиделись. Или Элоиз присутствовала на этом празднике жизни в виде дряхлой старухи, готовой вот-вот отдать душу демонам, или кто ещё за ней придёт? Не слуги Светоносного же.
А вот и пара знакомых — она помнила их юношами моложе себя, а теперь года согнули их, сделали такими жалкими…И готовыми к смерти.
Нет, не дожила бы она до этого дня. Сколько бы ей было? Девяносто? Да, около того.
Парализованная, впавшая в маразм старуха? Нет, только вечная жизнь, вечно юная, вечно прекрасная.
Одарив улыбкой одного из поколения семидесятилетних — этот «мальчик» даже не вспомнит, не вспомнит её, свою старшую четвероюродную сестру по приёмным родителям, — она порхнула в круг танцующих, отбросив прочь воспоминания.
Её пригласил лендлорд, провальсировал два тура, а потом, не выпуская руки, попросил минуточку внимания. В воцарившейся тишине он опустился на одно колено перед обомлевшей Алестиной (и внутренне торжествующей Элоиз) и попросил её стать его женой.
Минуты текли, как песок сквозь пальцы, а смущённая девушка молчала. Вперив глаза в пол, она нервно теребила веер, а потом, несколько раз обмахнувшись, будто ей не хватало воздуха, тихо промолвила: «Да».
Под рукоплескания собравшихся и недоумённый шёпоток: «Кто, кто эта счастливица?», лендлорд поднялся с колен и поцеловал руку невесты.
Торжественно объявили о помолвке, скреплённой кольцами и целомудренным поцелуем запястий.
В себя я приходил медленно: проклятый канор дорого мне встал. Как и перенапряжение, и превышение собственного магического резерва: я ведь черпал энергию из кольца. И для колдовства, и для восстановления.
Снадобье (вот уж гадость, лучше ослиная моча) помогло приглушить боль, придать иллюзию сил и здоровья. Но вечно глотать его нельзя — копыта отбросишь. Мне, естественно, этого не хотелось, поэтому хлебнул пару раз. Последний явно был лишним — нужно было терпеть, пережил бы как-нибудь слабость, но нет, я же играл! И хорошо, забери мою душу Тьхери! Никто и не заподозрил, что я ранен.
Зато сейчас валяюсь в постели. Который день.
Первые сутки выдались особенно «удачными»: меня выворачивало наизнанку. Спал, блевал и мечтал, чтобы кто-нибудь отрубил голову — настолько паршиво. Будто изнутри дятел долбил. Жёсткое похмелье по сравнению с откатом — цветочки. Зато рёбра заживил. Ну, а что не успел, затягивалось медленно, будто у обычного человека — если в крови нет магии, иначе не выйдет.
Одана, конечно, устроила концерт. Как узнала у Стьефа, что такое канор, обозвала самоубийцей. Ну да, как же, убил бы я себя! Я жизнь люблю, хотя, не спорю, по краю ходил. Ещё одна доза — и всё, клиент собратьев по крови или анатомическое пособие для светлых. Хотя, чего в моём трупе необычного — две руки, две ноги, голова, полный комплект органов. Хвоста и рогов не имею, сердце тоже одно. Словом, скукота!
Данка… Пожалуй, в такие моменты и начинаешь ценить наличие жены. Нет, зудела, конечно, пользуясь моей беспомощностью, читала морали (не по возрасту, дорогая, чихал я на них), но ухаживала. Не брезговала убираться, менять бельё, тазики выносить, с ложечки кормила и поила, всё-всё делала. Разбаловала — даже придуриваться начал, чтобы жёнушка ещё что-то сделала.
Может, это и смешно, но мне приятна такая забота. Стьеф, Анже — это одно, а она — другое. То хорошее, к чему быстро привыкаешь.
Без неё ведь один бы лежал, мучился, сам себе помогая — а тут компресс холодный положит, отвар сделает, принесёт, почитает… Библиотекарь, куда ж она без книжек! Спасибо, не про любовные сопли. На свой вкус, разумеется, но спится хорошо.
После, когда был в состоянии что-то запоминать, заказывал определённые книги по магии из своих архивов. Читала — безо всяких возражений!