Будьте как дети

Покладов и до Дуси, едва приняв сан, был подавлен той массой зла и греха, которая на него обрушилась. В храме было столько горя, страдания, безнадежности, что за ужином, вернувшись со службы, он жаловался жене, что вспоминает гимназию как райский остров. Коллеги, ученики, кого ни возьми, будто на подбор теперь кажутся ему людьми добрыми, умными, порядочными - главное, полными идеалов. Конечно, отец Николай был еще очень неопытен, плохо знал, как священнику следует вести себя на исповеди, что и как должно на ней говорить. Кроме того, он был человек мягкий, деликатный и многое принимал чересчур близко к сердцу, главное же, пока не умел быть посредником между Богом и человеком, на его исповедях человек, пусть и при Боге, каялся, открывал душу другому человеку, и от него же ждал милости и прощения. Неудивительно, что каждое появление Дуси стало для отца Николая мукой.

Про Дусю правильно будет сказать, что она девочкой уже была блядью. От своих фантазий, от того, что происходило во время исповеди между ней и батюшкой, она ловила настоящее наслаждение. Она хотела, и, кажется, ей это удавалось, чтобы он видел все столь же живо, как и она, тоже с ней грешил, а не спокойно, безучастно ее выслушивал. Подобно мужчине, что приспосабливается к новой партнерше, не сразу, но начинает понимать, что и как на нее действует, Дуся подлаживалась к Покладову. Тут ей помогали и умение подбирать детали, и легкая реакция.

Однако по временам происходившее в храме Дусе приедалось, переставало хватать, и она, созвонившись по телефону, знакомой дорогой отправлялась к Маше домой. Та, хоть и была уже на сносях, располневшая, немного вялая, встречала подругу с прежней радостью. Ее визиты были для отца Николая еще мучительнее исповедей. С юности любя игру, хорошо понимая ее законы, Дуся, увлекшись, делалась совершенно безжалостной.

Когда-то в бытность учителем Покладов очень чтил словесную эквилибристику, считал ее отличным подспорьем для занятий. На уроках он менял в какой-нибудь истории одну-единственную приставку, частицу или предлог - и сразу же все становилось с ног на голову. Еще больше ему нравилось читать монологи из известных пьес, предупредив гимназисток, что на самом деле герой знает финал и просто на публике валяет дурака. После этого любая невинная реплика превращалась в едкий сарказм или издевательство. Сейчас за чаем в гостиной Дуся показывала, что ничего не забыла.

Однажды, отчаявшись, отец Николай даже решился переговорить о Мухановой с женой, но, опасаясь за Машино здоровье, отложил раз, потом второй, а через год с облегчением узнал, что его мучительница помолвлена и скоро уезжает. Впрочем, батюшка был достаточно умен, чтобы видеть, что Дусины посещения - не просто месть, она явно в него влюблена.

Замужеством все и оборвалось. Дуся будто выложилась, а дальше устройство собственного гнезда, рождение первого ребенка надолго сделали ее примерной женой. К своим гимназическим подвигам она почти не возвращалась, если же случайно на них набредала, то удивлялась себе, но в сущности, считала за ерунду - детские шалости, которые не стоят выеденного яйца. Лишь когда она узнала, что на фронте муж крутит роман уже с третьей медсестрой, и тоже завела любовника, давние отношения с отцом Николаем снова начали ее тревожить.

Про те исповеди она говорила всем своим духовникам - и старцу Пимену, и епископу Амвросию, допытывалась, как ей вымолить за них прощение, но от епитимий, что они накладывали, облегчения не наступало. По-настоящему помочь Дусе сумел один Никодим. Когда он стал требовать от нее, чтобы она рассказала ему всю свою жизнь до последней капли, покаялась в каждом грехе чуть ли не от колыбели, и неважно, грешила она в мыслях или наяву, в сущности, для Дуси его слова были прощением. Получалось, что на исповеди у отца Николая она и вправду ничего не должна была скрывать, ни о чем умалчивать.

Дуся с детства была весьма экзальтированна, пожалуй что, склонна и к мистицизму. Отец был членом Синода, в доме много и за обедом, и просто так говорилось о церкви, но то, что она слышала, увлечь ее не могло. Клиром управляло обычное министерство - без духа, без веры и, естественно, без Бога. Отец Дуси к Христу относился с сочувствием, однако считал, что Его паства плохо поддается контролю, и Он уже по одному этому смотрится анархистом.

Конечно, в церкви почти две тысячи лет была своя субординация, и сейчас шли разговоры, чтобы вновь достроить ее до целого - учредить патриаршество, но те, от кого зависело решение, по натуре были людьми светскими и не хотели ничего менять. Они были искренни, когда повторяли, что церковь и по сию пору штука антигосударственная. Христос когда-то сказал: Богу - Богово, а кесарю - кесарево, то есть согласился терпеть государство, но отнюдь не любить его. Не случайно столько семинаристов теперь прямиком идут в революционеры-бомбисты.

Подобные вещи обсуждались вполне прозаически, бывало, не без цинизма. В разговорах, которым она чуть не с пеленок была свидетелем, ни на грош не было уважения ни к приходским священникам, ни к монахам, ни к епископату - лишь бесконечные истории об интригах, взятках и подковерной борьбе. Она тоже на церковь именно так и смотрела, когда же ей стало не хватать Господа, вспомнила не о ней, а о старцах. Старчество в застольных разговорах отца почти не поминалось и, по-видимому, то был последний живой осколок веры, которая вела свой род от Иисуса Христа.

Примерно лет с пятнадцати она начала все более и более напряженно интересоваться ушедшими в скит затворниками и отшельниками, однажды даже призналась матери, что хочет, чтобы какой-нибудь старец начал ею руководить. Очень много дала Дусе поездка с крестной в Оптину, когда ее брак с Петром Игреневым был уже решен. В обители она прожила полтора месяца, через день ходила исповедоваться к очень уважаемому монаху старцу Пимену.

Вещи, которые он ей тогда сказал, она помнила потом до конца жизни, повторяла их и нам. Об исповеди: никогда не надо стыдиться открывать свои грехи; чем безжалостнее каешься, обличаешь себя, тем больше будет облегчение. О том же - и о жизни: всю ее он считал беспрерывным круговоротом душ: одни спускаются вниз к вновь рожденным, а другие - только что скончавшихся поднимаются для суда к престолу Господню. И если грехи человека были не слишком тяжелы - обновленная, светлая, забывшая о прежних страданиях его душа однажды оказывается в Раю. В другой раз Пимен ей сказал, что жизнь, вся она, есть уход от Господа чистыми и возвращение к нему грязными, черными от ненависти, зла и новое очищение в Нем. Это большое спасение, а малое - исповеди с их раскаянием и милостью.

От него же Дуся знала, что нужен пастырь, иначе покаяние может не успеть. Без руководителя никогда нельзя точно знать, идешь ли ты верным путем или уклоняешься туда, где опасно и томительно для духа. К последней теме он возвращался при каждой их встрече. Говорил, что у духовного отца много духовных дочерей, а старец он для одной-двух. Тут-то и тайна - вокруг да около можно ходить годами, а проникнешь в нее или нет, бог весть. Однажды она начала допытываться, как узнать, есть ли хоть какой-нибудь знак, и он, улыбнувшись, стал Дусю успокаивать, сказал, что если Бог сподобит ее получить старца, она, где бы ни была и что бы ни делала, будет чувствовать его рядом с собой.

От Пимена же она впервые узнала, что в послушании, если следовать духовнику - греха ни в чем нет, а если уклоняться, действовать самочинно, наоборот, один грех, и что литургия старца - океан милости. Во время нее у Господа можно вымолить все. Однако как Дуся его ни молила взять ее под свою опеку, Пимен тогда отказался, да это было и правильно. Навещать Оптину ей удавалось нечасто, хорошо, если пару раз в год. Правда, каждую неделю она старцу обязательно писала.

Связь прервалась только в конце семнадцатого года. Ее письма до Оптиной доходили редко, почта работала из рук вон плохо, но главное - осенью Пимен тяжело заболел и, по словам келейника, отвечать Дусе ему сделалось трудно. Тем не менее, оказавшись на распутье, - дело было спустя семь лет - она снова к нему поехала и старец ей помог.

В семье Дусю очень любили, но считали пустышкой. Равно смотрели и на ее поездки в Оптину и, так совпало, на начавшееся тогда же, в семнадцать лет, увлечение театром. В тринадцатом году, уже после венчания, она переехала во Псков, где муж получил должность чиновника по особым поручениям при губернаторе. Недалеко от города, по правому берегу реки Великой у Игреневых было большое имение, а по соседству снимал на лето дачу Слипавский, известный театральный режиссер. Они познакомились, подружились, и Дусе удалось уговорить Слипавского помочь им с постановкой “Короля Лира”. Сама она играла в ней Корделию.