Буду завтра. Встречай (сборник)

Почти бегом я вернулась в спасительную прохладу теткиной квартиры.

Что дальше? Разве у меня есть впереди какое-нибудь «дальше»?

Очень быстро стемнело. Я подошла к окну: южная ночь жила своей особой жизнью под усыпанными звездной пылью небесами, она была наполнена пением цикад, запахами и шорохами. Уличный фонарь вырывал из мрака качающуюся от легкого ветерка желто– зеленую ветку акации, очерчивал круг света, который постепенно стирала темнота.

Глядя, как зажигается свет в окнах напротив, я поискала глазами памятные окна. Да, там тоже горел уютный желтый свет. В этом доме я когда-то была своей, это была особая привилегия и особая радость… Жаль, что однажды я в великом гневе пообещала никогда и ни за что не возвращаться туда. Но это было так давно. А ведь даже судебные дела имеют срок давности. И я решилась…

«Копченый дом» выстроил богатый купец Полторацкий, который держал обширные рыбные промыслы, имел собственные коптильни и лабазы. То ли потому, что огромный двухэтажный дом был сложен из темного камня, то ли потому, что ветер с коптилен часто дул в этом направлении, но местные жители прозвали дом «копченым».

Основатель династии купец Полторацкий сам был из босяков. Но благодаря трудолюбию, упрямству, жестокости по отношению к себе и окружающим сумел сколотить огромный капитал. Днем носил такие же порты и рубаху, что и его работники. По воскресеньям ходил в церковь и, начиная любое важное дело, приглашал батюшку служить молебны. Полторацкий-старший был плодовит и чадолюбив – пятеро сыновей приучались к делу с десяти лет, две дочери не сидели белоручками в роскошных залах особняка, а помогали на кухне, птичнике, в огороде.

Глава рода сошел с ума и скончался при темных обстоятельствах. Поговаривали, что с тех пор сумасшествие часто посещало семью Полторацких, передаваясь от родителей к детям. Так, один из сыновей Полторацкого-старшего, Демьян, заслужил свое прозвище Паук из-за непропорционально длинных рук и темных ночных делишек. Днем он работал в конторе, преумножая состояние рода, а ночью отправлялся в Матросскую слободку, развеселый квартал города, где подхватывал пьяную проститутку и уходил вместе с ней к морю. Утром рыбаки находили на берегу полуживую женщину. Все благородные семейства города почему-то игнорировали этот факт и с неизменным почтением относились к семейству Полторацких.

Черное здание с окнами в резных белых мраморных наличниках, с белыми же колоннами у входа притягивало внимание горожан, манило их необъяснимо. Отчего-то, несмотря на явные вспышки сумасшествия у наследников, всякий стремился породниться с родом купца Полторацкого. Дети и внуки купца успешно сочетались браком с зажиточными людьми, и с этих свадеб начинались адвокатские, врачебные и даже актерские династии Веденска.

Одной из самых интересных была актерская семья, зародившаяся под темными сводами «Копченого дома». Заезжий оперный тенор как-то попал на прием к богатым горожанам, которые всегда покровительствовали театру. Попал – и пропал, увидев среднюю дочь Анну, с ее вишневыми губами и волной темных густых волос. Тенор женился на ней и оказался плодовитым отцом. Все дети этой пары обладали красотой и отличными вокальными данными. Так родилась оперная династия, голоса которой звучали в великих залах мира…

Полторацкие продолжали владеть особняком – часть семьи разметало по свету, а кто-то оседал в Веденске навсегда. Оперное семейство владело домом незадолго до революции. Странные события преследовали семью: то Веденск обсуждал очередное рождение мертвого младенца, то вдруг молодого артиста одолевали эпилептические приступы перед самым участием в мировом конкурсе… Но дети из – Копченого дома– всегда выделялись своими способностями, быстрым разумом и трезвым взглядом на жизнь.

Когда Веденск охватило пожарами революции, большинство членов семейства были в разъездах. Кто-то отдыхал на водах, кто-то гастролировал в Турции, где у семьи были свои виллы под Стамбулом. Удивительным образом ни погромы, ни раскулачивание, ни репрессии не коснулись обитателей дома. Напротив, сразу же после октябрьского переворота особняк объявили памятником архитектуры, и дом был отдан семье Полторацких в пожизненное владение.

В то время владелицей дома была Анна Сладкопевцева, последняя из оперной ветви семьи. Она получила свое имя в честь дочери купца Полторацкого, а псевдоним – благодаря удивительному голосу. На ее концертах многие плакали, другие рассказывали о чудесных видениях. Анна все силы отдала своему сыну, который благополучно вырос и стал театральным работником. Он тоже прекрасно пел, начал успешную карьеру баритона, но неожиданно для всех отказался ее продолжать и ушел в концертмейстеры. Женился. Когда уже не было никакой надежды, в семье родился поздний ребенок, мальчик, который пошел по стопам отца – стал концертмейстером в театре. Судьба распорядилась так, что и этот отпрыск семьи Полторацких женился поздно. На свет появился мальчик, которого назвали Григорием. Увы, ему не досталось чарующего голоса, хотя он обладал абсолютным слухом и тонко чувствовал музыку. Отец оставил семью по неизвестным причинам и уехал куда-то на север за новым счастьем, когда мальчику было тринадцать лет. Через пять лет Григорий, или, как мы все его звали, Григ, похоронил мать и остался жить один в огромном опустевшем особняке. Никто не удивился, когда, окончив с красным дипломом Политехнический институт в крупном областном городе, он вернулся в Веденск, устроился на службу в театр, стал заведовать отделом звукорежиссуры.

Поколение за поколением Полторацкие накапливали удивительную коллекцию ценных вещей – картины, фарфор, китайские лаковые ширмы и вазы, французские гобелены, серебряные сервизы. Судьба была благосклонна к этому дому: в двадцатых годах один вор был задержан группой портовых рабочих, которые после ночной смены шли отдыхать в общежития, стоявшие на месте нынешнего «розового квартала»; во второй раз, в конце шестидесятых, кража не удалась из-за огромной немецкой овчарки, живущей в доме. Пять лет назад воровская шайка была остановлена сложной системой сигнализации, которую Григ сконструировал и совершенствовал год от года. Всякая электроника подчинялась ему, будто по мановению волшебной палочки. Ему требовалась пара минут, чтобы назвать источник проблем в любом аппарате, будь то стиральная машина или сложный медицинский томограф.

Григ – особая глава в моей жизни. В детстве он был прилежным, даже способным, но нелюдимым. Учился он на отлично. Одноклассники сторонились его, видимо, чувствовали в нем какую– то внутреннюю силу. С годами эта сила превратилась в полыхающий огонь, но не ровный, как в камине, а разрушительный, яростный пожар. Невысокого роста, очень худой, с длинными руками, длинными волосами, всегда убранными в хвост… В профиль Григ очень напоминал индейца. Этому способствовала некоторая смуглость кожи и неожиданный разрез карих, почти черных глаз. И в школе, и в институте его так и прозвали «индеец».

Григ никого не приглашал в дом. Этой чести удостоилась только я. В одной из пузатых напольных ваз в тетином доме наверняка до сих пор хранится ключ от особняка, который Григ однажды вручил мне.

Привязанности Грига были болезненными, видимо, поэтому он и сторонился людей. В шестом классе он сблизился с одноклассником. Но отец того мальчика был военнослужащим, и, когда семья переехала в другой город, Григ заболел. Он умудрился переболеть всеми детскими болезнями за полгода, его бедная мама не знала, что думать. Потом эту «высокую болезнь» Григ перенес на меня, в течение года терпеливо отправляя в Москву письма и ожидая лета, когда я снова появлюсь в Веденске и когда целыми днями можно быть вместе, расставаясь разве что на ночь.

Говорил Григ всегда мало. Но если брался рассказывать, то делал это бесподобно. Характеристики, которые он давал людям, были бы почти оскорбительными, если бы не его мягкое чувство юмора. Друзьями Григ так и не обзавелся. Зато читал запоем – в доме была громадная библиотека, в которой хранились прижизненные издания некоторых писателей. После смерти матери Григ жил замкнуто. Тетя упоминала, что он несколько раз сходился с женщинами намного старше себя, но вскоре расставался с ними без сожалений. Кстати, в городе к Григу относились так же снисходительно, как к любому отпрыску семьи Полторацких. Григ стал частью города, его достопримечательностью, такой же, как «Копченый дом».

Исчезни он – исчезла бы часть города, может, даже немалая его часть.

И вот я стояла перед такой знакомой величественной дверью из мореного дуба с заклепками по краям. Стояла и собиралась с мыслями. Неожиданно дверь распахнулась. На пороге стоял Григ. Он совсем не изменился.

Ох, Григ, незаживающая ссадина на сердце. В юности мы любили друг друга и одновременно мучили. Не роман, а «американские горки». То полное понимание и безудержное счастье, то выматывающие выяснения отношений и бесконечные ссоры… Иногда мне казалось, что Григ любит не меня, настоящую и живую, а некое свое представление обо мне. И если реальная девушка и идеальная конструкция вдруг не сходились, он начинал раздражаться. А в тот момент, когда я уже не могла сдержать слез от его придирок и нотаций, Григ кидался меня целовать, просил прощения, говорил о бесконечной, невозможной, невероятной любви… И снова, снова – по тому же самому кругу…