Букет для будущей вдовы

– Женя! Девять часов вечера! И ещё учти, что Олег...

– Вот именно потому что Олег после того, что было утром, ясно дал понять, что считает меня шизофреничкой ненормальной.., - поверх колготок я надела ещё и теплые гетры.
– Именно поэтому мы и пойдем сейчас к нему! Я не хочу никакой там мести или защиты чести и достоинства. Просто мной овладело неодолимое желание срочно помочь следствию.

– Ага! Кому-нибудь другому рассказывай!
– Леха схватил со спинки стула мою замшевую юбку и спрятал её под подушку.
– А то я тебя не знаю... Да ты просто изнываешь от желания ткнуть Олежку мордой! Как же, её обидели! Усомнились в её умственных способностях! Нового врага себе нашла... Ты, Жень, мозгом, пожалуйста, подумай. Причем головным, а не спинным! Что у нас пока есть? Одни сплошные догадки и допуски. Кисточку же мы в "Ночном кафе" так и не нашли? Не нашли! К тому же, все это может быть простым совпадением. В общем, давай спокойно посидим и во всем разберемся. А завтра с утра в нормальное, рабочее время, если тебе так приспичило, позвонишь этому своему Карташову.

– Нет не завтра, и не Карташову, а сегодня и Селиверстову.

– О, Господи!
– для верности он оперся о подушку локтем.
– Да почему ты такая чокнутая-то?! Может, люди уже спать легли? Может ужинают? Может кино смотрят?

– Такие как твой Селиверстов смотрят только про Чака Норриса. А Чак Норрис, слава Богу, до программы время закончился!

В общем, так мы препирались минут пятнадцать, и Митрошкин сдался только после того, как я клятвенно пообещала уйти немедленно, в одиночестве, без юбки и до ближайшего милицейского поста.

– Чокнутая!
– ещё раз скорбно, но теперь уже убежденно сказал он, швырнул мне юбку и стал с усталым, горестным видом надевать поверх черной футболки серый, крупной вязки джемпер...

Олег Селиверстов жил в мрачной девятиэтажке со скрипучей дверью подъезда, вывернутыми на лестничных клетках лампочками и, к тому же, с неработающим лифтом. Так что до седьмого этажа мы тащились пешком.

– Женя, я прошу тебя: подумай!
– бубнил мне в спину Митрошкин.
– Куда ты рвешься, как ненормальная? Чего ты лично от него ждешь?.. Ну, хочешь я выйду на балкон и на весь микрорайон прокричу, какая ты умная и сообразительная?

– Не хочу!
– отвечала я, переводя дыхание и снова перепрыгивая через ступеньку.
– У меня нет мании величия, зато есть желание внести в эту историю ясность.

– С Шайдюком и его женой ты уже однажды такую ясность внесла!

– А ты, благородный рыцарь, теперь всю жизнь напоминать будешь?

Он угрюмо сопел и с досады попинывал на ходу железные перила, гудящие при этом на весь подъезд. Перед самой дверью, обитой черным кожзаменителем, Леха устало спросил:

– Ну, в общем, ты хорошенько подумала? Все решила, да? Ты находишься в здравом уме и твердой памяти и понимаешь, что в случае чего я тебя выгораживать не собираюсь?

– Да, - почти с вызовом ответила я и нажала на кнопку звонка. В прихожей разлился свистом и щелканьем электрический соловей, потом послышались громкие шаги.

"Рейнджер! Точно. Только он может так топать!" - промелькнуло у меня в голове, и я, естественно, оказалась права.

"Сейчас", - рявкнули за дверью, в замке повернулся ключ, на лестничную площадку упал золотой прямоугольник света и на пороге возник Олег Селиверстов собственной персоной. Даже дома он ходил в джинсах и клетчатой фланелевой рубахе. Правда, теперь рубаха была расстегнута и под ней виднелась черная майка, похожая на те, в которых обычно занимаются "качки" в спортзалах. Костюм "рейнджера" довершали резиновые пляжные шлепанцы и серебряный крестик, висящий на шелковом шнурке. В левой руке Селиверстов держал огромный бутерброд с сыром, кетчупом и колбасой. Из комнаты доносился звук работающего телевизора.

Нельзя сказать, чтобы наше появление хозяина обрадовало. Во всяком случае, поизучав мою физиономию с десяток секунд, на Леху он взглянул, как умирающий солдат на друга, предательски выстрелившего ему в спину.

– Что, опять?
– в голосе его послышались едва ли не истерические нотки.

– Олег, ты извини, - Митрошкин смущенно опустил голову и пнул ногой косяк, - но у нас тут опять появились... новости. Так, наверное, правильнее будет сказать?

– Ну, проходите!
– "рейнджер" неопределенно мотнул головой в сторону комнаты. А я со спокойной гордостью сообщила:

– Вообще-то, Леша просто пытается меня выгородить. Инициатива прихода сюда принадлежит мне: он упирался до последнего и не хотел никого беспокоить. Однако, я, на свой страх и риск, решила отвлечь вас от домашних забот и сообщить некоторые интересные детали. А там уж поступайте, как считаете нужным.

Речь была продумана мной заранее, по дороге сюда, и прочувствовать всю глубину сказанных слов Селиверстову полагалось не сразу. Потом, когда мы выложим ему все факты, касающиеся Ван Гога, когда я скажу и про "Ночное кафе", и про "Красные виноградники в Арле", когда... Интересно, что с ним произойдет? Подавится ли он своим многоэтажным бутербродом? Или разозлится, потребовав не лезть не в свое дело и прекрасно осознавая при этом мою правоту? А, может быть, у него хватит мужества признаться в том, что он недооценил мои дедуктивные способности и склонность к логическому мышлению?..

"Рейнджер" шел впереди нас по коридору, держа надкусанный бутерброд уже без прежней деликатности, и кетчуп стекал по его запястью густой красной струйкой, пахнущей помидорами и перцем.

В комнате мы плюхнулись на мягкий, обитый пестрой тканью диван. Селиверстов присел на край тумбочки из-под музыкального центра. Бутерброд он предварительно положил на "Спорт-экпресс", свернутый вчетверо. На свой невыпитый кофе, остывающий в огромном толстостенном бокале, взглянул с сожалением. Однако, нам ни кофе, ни чаю не предложил.

– Ну и?
– глаза у него были выпуклыми и несчастными, как у умирающей рыбы.

– Ну и начнем с самого начала, наверное?
– светски осведомилась я, сцепляя пальцы в замок и уже представляя, как вытянется через каких-нибудь пять минут "рейнджерская" физиономия.
– Скажите, пожалуйста, Олег: говорит ли вам о чем-нибудь фамилия Ван Гог, и, в частности, такая его небезызвестная картина как "Подсолнухи"?

Во взгляде Селиверстова промелькнуло что-то похожее на интерес. Я же иронически продолжала:

– В принципе, про "Подсолнухи", конечно, можно не знать, но о том, что Ван Гог отрезал себе ухо и после этого должен был ходить в повязке - в марлевой повязке!
– вы, по идее, должны были слышать?

– Женя!
– зловеще прошипел раздосадованный Леха. "Рейнджер" же достал из нагрудного кармана рубахи зажигалку, взял со стола пачку сигарет и невозмутимо закурил, глядя прямо мне в лицо. Меня это, однако, не смутило:

– И про то, что он курил трубку вы, конечно же, не знаете? И о том, что написал несколько автопортретов?

– Леха, убери её от меня!
– тихо и проникновенно попросил Селиверстов, все так же не сводя с меня глаз. "Чудище обло,огромно и лаяет" - отчего-то выдала моя память. Наверное оттого, что опер взирал на меня именно так, как богатырь Илья Муромец мог бы смотреть на какое-нибудь Лихо Одноглазое, прикидывая, с какой стороны его сподручнее шарахнуть дубинкой.

– И о том, что есть такой "Автопортрет с перевязанным ухом", который иначе называется "Автопортрет с трубкой" вы не слыхали?