Буковый лес

Ни бабушек, ни дедушек на фотографиях не было. Несколько штук Вальдемара в школе и ни братьев, ни сестёр, ни друзей. Может они в другом альбоме? Жена Вальдемара Клава, выглядела гораздо старше своих лет. Была она невысокого роста, пышная, как ядром кормленная. Оказывается Линда жестоко ошиблась, когда решила, будто Клава ухаживает за собой так интенсивно по настоянию супружника. «Майструни» всякого рода приглашались по личной инициативе.

Можно сказать, что ухаживание за собой у Клавы вообще вылилось в культ. Тут были её фотографии и в парикмахерской, и в разных нарядах со школьными экскурсиями за границей. Она действительно оказалась учительницей младших классов, часто вывозившей на каникулы детей. Она ещё давала частные уроки, одним словом – старалась подработать как могла, чтоб соответствовать статусу мужа и ещё быть независимой. Похвально! Очень похвально! Оказывается, он на самом деле старше её на пятнадцать лет, почти как Линда старше Эндрю. Только в отличии от брака Линды тут полная идиллия, полное взаимопонимание и любовь. Вон Вальдемар как рот откроет, так каждое второе слово:

– Где ж моя Клавушка? Куда ж она попала? Как она там? – Канючит иной раз даже не по-мужски, типа не он только что командовал Линдой. Очевидно Клава – его слабость.

Линда сжалилась, успокоила Вальдемара, рассказав, что жена его попала в «нормальную семью» без «алкоголиков и тунеядцев», и в «нормальный дом», но всё равно время от времени замечала, как Вальдемар вдруг глубоко задумывался, и взгляд его становился отрешенным. «Страдает человек, но держится», – отметила Линда про себя и зауважала Володю ещё больше.

В этот день съёмки были только дома. Линда убирала двор, кормила красивую овчарку кашей с торчащим из котелка, неимоверным мослом. Мосол был страшен и огромен как динозаврский, и было боязно, что из леса вот-вот выскочит разъяренная стая и отомстить за него.

Ближе к полудню они с Вальдемаром очищали грядки от веток, в изобилии разбросанных ветром по всему участку вокруг дома, жгли старые листья, и вместе с этим горьковатым, густым белым дымом в душу лились благолепие и покой. Всё самое грустное, самое страшное и нехорошее осталось далеко позади, и Линда ощущала себя большой змеёй, меняющей шкурку. Она почти совсем выползла из противной, потёртой старой, а под отставшими кусочками уже лоснятся и переливаются яркие, свежие чешуйки. Жизнь здесь. Она здесь и сейчас. О том, что всё это закончится даже думать без боли невозможно.

А Вальдемар продолжал удивлять! Он вечером привёз Линде белые шикарные кроссовки.

– Почему белые? – Линда была растрогана до слёз.

– Тебе не нравятся? – Он обнял её за плечи, – Я не угадал?

– Очень нравятся! Очень угадал!

– Я думал, ты туфельки только белые носишь.

Линда положила голову ему на плечо.

С их знакомства прошли только сутки. Одни только сутки, двадцать четыре часа! Он дал себе слово её удивлять. Удивлять, поражать, завоёвывать, Всего двадцать четыре часа, а казалось, она тут прожила всю жизнь. Всю жизнь на окне стояла корзинка с домашним виноградом, всю жизнь тёплый ковёр щекотал босые ступни, и четырнадцатилетняя Машенька была её родным ребёнком.

Поздно вечером снова записывали «дневники». Интересно, что спрашивали у Вальдемара и у Машеньки? Узнать это невозможно. Камеры не выключаются ни на мгновение, только когда Линда и Инка одновременно ложатся спать. Даже двумя словами с Вальдемаром перекинуться невозможно. Это начинает жутко нервировать, ведь так хочется с ним поговорить. Задать ему вопросы, на которые Линда долго сама искала ответа, спросить совета, похихикать в конце концов. Хочется узнать, каким он был в детстве, кем были его родители, где он познакомился с Клавой, счастлив ли он с ней? А эта его красавица, улетевшая в Салоники, ценит его, любит? Нет, скорее всего, она не до конца понимает кто рядом с ней живёт. Она не может знать его истинную цену. Любительница пластмассовых когтей, путешествий и собственной персоны, сидела бы при родном муже и берегла его, чтоб ненароком никто не увёл. Надо поросить завтра к Вальдемара посмотреть его школьный и армейский альбомы. Машенька сегодня их так и не вытащила.

«Интересно, у него в классе была кличка? Прозвище было?» Вот у меня было много. В школе я была «жиртрест», «чучело». Это уже потом в Медицинской Академии Русик Алборов назвал меня «Марго», от «Королева Марго». Вальяжная кличка! А ещё называли «Маргошка». Одногруппникам так больше нравилось. Ещё была «Жужа». «Марго круче. Бабушку со стороны отца звали Маргарита. Так что мне это имя не чужое. А если б я с Вальдемаром училась в классе, как бы его назвала? Скорее всего, от фамилии – „Мирон“. „Мирошниченко“ – очень красивая фамилия.»

Что спрашивали у Линды ночью на «дневниках»? Опять ерунду. Что она думает о семейной жизни Вальдемара? Как она считает – нашли ли общий язык Эндрю и Клава, они ведь ровесники? Что ей не нравится в Машеньке? Как ей Вальдемар? Типа она за него замуж выходит. Какая разница «как»?! Уж разницы если никакой, то можно говорить всё что угодно. Только немигающий взгляд Инки, ощущаемый Линдой даже сквозь, бьющие в лицо, мощные прожекторы, не даёт врать. Линда выкладывает, как на духу, всю правду, такую правду, от которой сама в шоке. Она завороженная в комнате без света говорит, как во сне.

Второй день реалити

Ночью, после «дневников» Линда долго не могла уснуть. От Иннескиных вроде бы ничего не значащих вопросов стало не по себе. На самом деле эти вопросы заставляли Линду задумываться о вещах, на которые раньше ей ни разу не пришло в голову обратить внимание. Зато теперь эти неприметные мелочи упорно всплывали в памяти сами по себе, медленно протискивались на передний план, не давая мыслить о другом, становясь значимыми и важными.

Она снова и снова пересматривала, перемалывала, проживала съемочный день. Как только её оставляли в покое с бесконечными беседами, Линда мысленно выносила на анализ и критику деталей происшедшего. Она именно так работала, делая переводы неизвестных греческих авторов и, анализируя тексты, составляя портреты и биографии. Здесь, на съёмках Линда каждое мгновенье совершенно реально ощущала, что всё, ранее казавшееся ей незыблемым, монументальным, все основы её мироздания, базис, на котором держался мир, с грохотом раскалывается на огромные мраморные глыбы белоснежного Парфенона, а камень помягче уже почти перемололся и превратился в песок. Её мир рушился на глазах.

Утром снова подняли в шесть, снова они вдвоём шли спортивным шагом по уже знакомым тропинкам, только на этот раз на ногах Линды сверкали белым лаком новые шикарные кроссовки – как ей объяснили – «первый» подарок «любимого супруга», намекая на то, что возможен и «второй», и «третий» в обмен на примерное поведение. Она шла, то и дело, бросая восторженные взгляды то на свои ноги, то на партнёра по съёмкам.

В лесу около купели они встретили двух знакомых, или незнакомых Вальдемара, этого Линда понять так и не смогла. Потом они все вчетвером, разложившись на пне, пили горячий отвар из термоса, и от густых клубов пара шёл терпкий запах лесных трав; мерно беседовали странными словами, предлагали друг другу «отведать». Потом «лесные братья» ушли. Вальдемар снова полез в купель в костюме Адама, снова Линда категорически отказалась от омовений, снова он был зол на неё за неповиновение. Но Линда так остроумно шутила, так классно скалилась своей честной улыбкой, что по возвращению домой Вальдемар перестал дуться и даже предложил:

– Майне Гелибт! – Хоть хозяин леса и брал частные уроки немецкого языка с преподавателем, произношение у него пока явно хромало, – Гелибт! – Повторила она, – А не сходить ли нам с тобой погулять на Китайскую пустынь? Это куда я тебе вчера обещал сводить. Я отпросился с работы и сегодня совсем свободен.

«Какая разница куда идти?! Так хочется центр Киева посмотреть, но «Китайская пустынь» так «Китайская пустынь».

– Кстати, – чувствуя ответственность момента, Вальдемар даже перестал перекатывать во рту очередной пищевой комок, – ты знаешь, почему она называется именно «Китайской»?

Ой, как стыдно опять отвечать «Нет»! Ну, прямо снова как греки двадцать восьмого октября 1940 года. Так там Бенито Муссолини был, а тут совсем другое. «Хоть бы бегло перед отъездом просмотрела в интернете самые исторически значимые места Киева. Нормальные люди, когда куда-то собираются так и делают.»

– Охи! – Линда включила «дуру».

«Дура» – очень проверенный и гениальный способ уходить от ответа.

– А ты сам, птичечка моя, помнишь что такое «охи»? Я тебя вчера утром учила греческому языку, когда ты в купели полоскался. Нука-а-а, отвеча-а-а-ай…