Букварь

ответственность: решать, что нравится вашему унитазу, а что нет, не посоветовавшись

предварительно с ним. Крышка — ерунда! Бывали вещи и похуже. Причем "вещи", как

вы понимаете, всего лишь устойчивое вербальное обозначение нематериальных, но

очень неприятных инцидентов. Будь я на ее месте, он бы услышал:

— Не падай на меня, перебрав лишнего!

— Не задевай меня ногами, когда спросонья вваливаешься в ванную, пожалуйста!

— Не откидывайся на мой бачок, когда запираешься в туалете, ведь я не кресло -

качалка!

Уверен, с этим-то ему трудно было бы поспорить. Но она, похоже, избрала тактику

проще. Аргументы не самые убийственные, но очень частые. Неплохо, но примитивно.

Напоминает манеру боя начинающего боксера. Левой-левой, а потом простенькая

"двоечка". Изысков в этом нет, но победа, — при условии, что противник слабо

подготовлен, — гарантирована. Нет, я не совсем дилетант. Мы с хозяином не пропускаем

ни одного боя. Телевизор он поставил у стиральной машинки небольшой, но с

качественным изображением. Глядя на мускулистые и блестящие в закутке ринга тела

негритянских боксеров, я, знаете, даже жалею о том, что я белый. Хотя, раз уж мы

разговариваем как на духу… Чего уж там.

Среди унитазов я — Эминем.

В душе — абсолютно черный. Понимаю, что это в очередной раз вызовет у вас улыбку.

Вам, белым, так приятно поиронизирогвать над кем-нибудь. Неважно кем, лишь бы он

не был похож на вас. Унитаз, негр, гомосексуалист, — вам бы все зубы скалить. Тем не

менее. Повторяю, среди унитазов я — черный. Такой же раскрепощенный, такой же

грациозный, такой же пластичный. Хозяйка думает, что я неустойчивый, и даже пеняет

хозяину на то, что он выбрал "тюльпан" со слишком тонкой ножкой. Ничего она не

понимает. Я просто подслушиваю, как в такт дороге приплясывают стены домов, и

пытаюсь им подыграть.

— Унитаз шатается, — говорит она, — надо его поменять…

Удивительно, до чего вы, люди, пластичны в моральном смысле! То, что вы

собираетесь вышвырнуть унитаз на помойку, как надоевшего кота или собаку, не

мешает вам в преддверии этого веселенького для вас дня делиться с ним, унитазом,

самым сокровенным. Не буду о естественных отправлениях — это, простите,

естественно. Я имею в виду куда более интимные вещи. Записки, порванные наспех, и

смытые в унитаз, желчь, льющаяся из вас против вашей воли после вчерашней

неудавшейся вечеринки; слюна, слюна после поцелуев; камни, которые вы

вытряхиваете из себя, как рыбешку из сетей, волосы, лобковые волосы; утренние, и

потому самые честные, мысли.

Все это — прошлое, и объединяет.

Вы доверяете все это мне, а потом, походя, говорите человеку, с которым вы живете в

одной квартире:

— Унитаз шатается, надо бы его заменить.

И он соглашается, не задумываясь о самом важном. О том, что человек, с такой

легкостью отказывающийся от старых вещей, откажется и от него самого. Да, да.

Наконец-то он, — в смысле я, — не выдержал, и пошел на сравнение. Признаю, я не

прав. Унитаз, который возомнил о себе лишнего, и начал умничать, скажете вы. И

повторите мою ошибку. Ведь сравнивать нас нельзя. Между унитазами и людьми нет

ничего общего. И разница между нами проявляется во всем. Примеры?

Нас совсем не злят открытые крышки.

Фея

Маленькая фея, — по имени Мелюзина, — живет в цветочном горшке на широком

подоконнике моей квартиры. Две комнатки на пятом этаже. Практически чердак, о

котором мечтали бездомные французские поэты, сбежавшие в 16 лет от скучных "папа

и мама". Как зачем? Покорять бездонные и потому кирпичные колодцы старого

Парижа. Впрочем, мои познания об этом городе ограничиваются воспоминаниями

Хемингуэя. Их он мне, как и многим другим своим читателям, рассказывал в своих

воспоминаниях. Еще мои познания о Париже ограничены фильмом о кабаре с Николь

Кидман в главной роли, и некоторыми историческими деталями. Например, я знаю, что

в 11 веке под стенами Парижа, — тогда еще деревеньки, — зимовали лагерем венгры-

кочевники.

Больше, к сожалению, в книге "100 занимательных исторических фактов" о Париже

ничего нет.

Я, в отличие от юных поэтов, никуда ниоткуда не сбегал, и жил в этой квартире всегда.

С 1962 года, в котором строители ударного комсомольского отряда, прибывшего в

Кишинев из Ленинграда, построили район Ботаника. Дом, в котором я живу, — ну, и не

только я, а фея, но о ней позже, находится прямо в центре Ботаники. Теперь уже она

называется Старая Ботаника. Наш дом был построен первым, и отличается от

остальных тем, что крыша у него покатая. Через месяц, — а дом построили именно в

такие рекордные сроки, — выяснилось, что такая крыша стоит слишком многих

стройматериалов. И теперь все дома Ботан6ики сверху выглядят плоскими, как

фантастические грибы, сплющенные сапогом небрежного гиганта. Кстати, о гигантах.

Книжку "Путешествия Гулливера" я тоже читал.

К сожалению, многие хозяева этой квартиры при переезде забирали книги с собой. Тем

не менее, мне иногда удается спрятать книжку — другую в чулан, и, сколько они ее не

ищут, остается она в доме. Читать приходится по ночам, при свете фонаря, который

торчит как раз напротив окна в детскую комнату. Днем читать, — когда все ушли, -

конечно, можно. Но опасно. Ведь вернуться хозяева могут в любой момент. А я, знаете

ли, увлекаюсь чтением. Необыкновенно. Помню, в 1976 году, зачитавшись случайно

забытой сыном хозяев, студентом, "Легендой о Беовульфе", я расслабился, и потерял,