Букварь

как говорят в женских романах, — вот их часто забывают, но мне они, честно говоря не

по нраву, — счет времени. А студент вернулся домой. И застал нас врасплох. Меня и

книгу.

Как бы я хотел, чтобы он застал врасплох меня и Мелюзину…

Увы, фея, сколько я ни намекал на то, что два человека, проживших в одной квартире

черт знает сколько лет вместе, могли хотя бы поцеловаться, остается глуха к моим

мольбам и жестока. Сердце ее, как написано в романе "Мари и Жан", закрыто для меня,

как ворота самого неприступного замка. По утрам, стоя на краю цветочного горшка,

Мелюзина глядит в парк, на который выходят окна нашей с ней квартиры, и не

отзывается на мои тщетные мольбы.

— Мелюзина, — говорю я ей, — милая…

И так тридцать с лишним лет. Надо признать, за это время она совсем не изменилась.

Так же хороша, как и в день, когда я впервые увидел ее. Она прибыла в Кишинев

одновременно с бригадой строителей из Ленинграда. Тоже по распределению. Знаете,

ведь новые города нужно заселять не только людьми, новостройками и детскими

площадками, но и нами, существами из сказок. Кстати, многие люди это понимают.

Например, Кир Булычев. Да, да, несколько его книг у меня в чулане тоже хранятся.

Хозяева уходят на работу, я закрываю книгу, и сажусь на диван. Мелюзина стоит, и

глядит в парк, не отрываясь. Сегодня 22 сентября.

Вчера на тополь у дома в последний раз в этом году прилетели большие серые птицы с

желтыми ртами. Странно, но я так и не знаю, что это за птицы. А они и не говорят нам

об этом. Просто первые из них начинают прилетать в августе, и к сентябрю пролетают

последние. Сдается мне, это птицы Ганса Христиана Андерсена. Самые последние

птицы, остановившиеся у нашего дома отдохнуть на тополе, говорят нам:

— Счастливой зимовки, счастливой зимовки, счастливой зимовки вам, фея и

домовой…

И я чувствую необычайное тепло: как будто то, что нас с Мелюзиной упомянули

вместе хоть что-то значит. Увы, фея поджимает губы, и глядит в окно. Ей не нравится

этот город, говорит она подругам, когда болтает с ними по своему волшебному

телефону, он скучный и провинциальный, уж в Нью-Йорке бы она развернулась. Да

еще этот домовой, скучный, и весь в пыли от своих старых книг. Ничего, я привык.

Хотя, когда услышал это в первый раз, пошел в кладовую, и долго плакал.

— Он еще и плакса, — шепотом делилась на следующий вечер Мелюзина с

подружкой из, кажется, Торонто, — представляешь?! Он в меня так влюблен, бедняжка,

но, знаешь, идти у него на поводу я не могу. Не буду же я жить с каким-то домовым из

жалости?!

Потом она положила трубку и стала листать женские журналы. Ничего больше

Мелюзина не признавала. Само собой, услышав это, я решил быть чертовски гордым,

сильным и независимым. Стал регулярно заниматься плаванием и ежедневно

переплываю ванную поперек шестьдесят раз, отжимаюсь по пятнадцать раз каждое

утро и самосовершенствуюсь. Например, слегка согнул цыганскую иглу, и занимаюсь

кэндо — японским фехтованием. Паук из туалета в восторге.

Он говорит, не ожидал подобного владения мечом от существа с всего двумя руками.

А с Мелюзиной мы не разговариваем. Вот уже тридцать лет. В принципе, она могла бы

быть со мной ласковее. Браки между феей и домовым, — а такая пара проживает в

каждой квартире города, — не так уж и редки. Но что поделаешь, если моя фея

необыкновенно разборчива и придирчива. Честно говоря, я вынужден признать, что

она довольно банальна. О таких женщинах, — а фея ведь женщина, как и домовой

мужчина, — я частенько читал. Распространенный тип женщин в мировой литературе,

знаете ли. Банальные, примитивные, безмозглые красавицы, нуждающиеся лишь в

развлечениях. Все феи такие. Пустышки.

Но, что поделать, если я люблю пустышку?

В 1999 году нашу квартиру купил какой-то молодой человек, поставивший на

подоконнике печатную машинку. Она издавала необыкновенные, — а мы, сказочные

существа, знаем толк в необыкновенном, — шумы и грохот. Печатал он исключительно

по ночам, а днем спал на диване, застеленном стареньким клетчатым пледом. Я, честно

признаться, переживал, что Мелюзина влюбится в него. Знаете, тяга в богеме и все

такое. Но ошибался.

— У меня ужасно болит голова от его машинки, — поджав губы, сказала Мелюзина

утром окну, — ужасно…

Само собой, говорила она это мне. Ведь напрямую обратиться к како-то домовому фея

не могла… Я пожал плечами, и достал свою иглу — заниматься фехтованием.

— Вот если бы, — говорила Мелюзина, глядя в окно, — кто-то, кто постоянно говорит

о своей любви, смог бы что-то не сказать, а сделать…

Я взглянул на ее фигурку, — без сомнения, она специально надела эту короткую майку, -

и у меня перехватило дыхание. Конечно, тридцать лет мастурбации не могут повредить

домовому, который живет от пятисот до семисот лет, но все же… Мелюзина встала на

цыпочки, и потянулась. Она была без нижнего белья…

— Так вот, если бы он действительно что-то сделал, — сказала Мелюзина, — я бы,

может, и подумала, и согласилась делить с ним постель…

"Что-то"… Я усмехнулся и сделал выпад. В принципе, это не запрещено. Но и не

поощряется. Тем не менее, мы имеем право, — если, конечно, хозяева квартиры нас

очень не устраивают, — решить эту проблему по своему усмотрению. Ну, знаете, как

говорят: нелепая смерть, он поскользнулся в ванной, почему-то она умерла во сне,