Булат Окуджава - поэтический сборник

Надеваю шинель главную одежду, понимаю сильней всякую надежду.

Замирает в тиши, чуткий, голосистый, телеграф моей души: нет телеграфиста.

Он несет свой синий кант по сраженьям грозным. Он уже прописан там. Там с пропиской просто.

Южный фронт. Бельэтаж. У конца дороги. От угла - второй блиндаж... Вытирайте ноги!

1959

x x x

О.Б.

...И когда под вечер над тобою журавли охрипшие летят, ситцевые женщины толпою сходятся - затмить тебя хотят.

Молчаливы. Ко всему готовы. Окружают, красотой соря... Ситцевые, ситцевые, что вы! Вы с ума сошли: она ж - своя!

Там, за поворотом Малой Бронной, где окно распахнуто на юг, за ее испуганные брови десять пар непуганных дают.

Тех, которые ее любили, навсегда связала с ней судьба. И за голубями голубыми больше не уходят ястреба.

Вот и мне не вырваться из плена. Так кружиться мне, и так мне жить... Я - алхимик. Ты - моя проблема вечная... тебя не разрешить.

1959

x x x

О.Б.

Мне нужно на кого-нибудь молиться. Подумайте, простому муравью вдруг захотелось в ноженьки валиться, поверить в очарованность свою!

И муравья тогда покой покинул, все показалось будничным ему, и муравей создал себе богиню по образу и духу своему.

И в день седьмой, в какое-то мгновенье, она возникла из ночных огней без всякого небесного знаменья... Пальтишко было легкое на ней.

Все позабыв - и радости и муки, он двери распахнул в свое жилье и целовал обветренные руки и старенькие туфельки ее.

И тени их качались на пороге. Безмолвный разговор они вели, красивые и мудрые, как боги, и грустные, как жители земли.

1959

x x x

О.Б.

Звезды сыплются в густую траву...

Я в деревне Лазаревке живу, где налево от ворот любых километры лесов голубых, где направо от любых ворот волчьих вотчин невпроворот.

Я в деревне Лазаревке живу, вдоль по Лазаревке странствую... Ты пошли мне, Лазаревка, жену, как ты, Лазаревка, ласковую, как ты, Лазаревка, крутую в мороз, как ты, Лазаревка, жаркую; чтоб звалась она Марфою, чтобы ей без меня не жилось, чтобы отражались в тихой заводи армии Марфиных соловьев, чтобы таял от тихой зависти синий снег под пимами ее.

А когда трактора приползают с марша, тарахтя на все голоса, чтоб маячила у околицы Марфа, тоненькая, как лоза.

1959

x x x

Раскрываю страницы ладоней, молчаливых ладоней твоих, что-то светлое и молодое, удивленное смотрит из них.

Я листаю страницы.

Маячит пережитое.

Я как в плену. Вон какой-то испуганный мальчик сам с собою играет в войну.

Вон какая-то женщина плачет очень падают слезы в цене, и какой-то задумчивый мальчик днем и ночью идет по войне.

Я листаю страницы,

листаю, исступленно листаю листы: пережитого громкие стаи, как синицы,

летят на кусты.

И уже не найти человека, кто не понял бы вдруг на заре, что погода двадцатого века началась на арбатском дворе.

О, ладони твои все умеют, все, что было, читаю по ним, и когда мои губы немеют, припадаю к ладоням твоим, припадаю к ладоням горячим, в синих жилках веселых тону...

Кто там плачет?.. Никто там не плачет... Просто дети играют в войну!

1959

БУМАЖНЫЙ СОЛДАТИК

Один солдат на свете жил, красивый и отважный, но он игрушкой детской был: ведь был солдат бумажный.

Он переделать мир хотел, чтоб был счастливым каждый, а сам на ниточке висел: ведь был солдат бумажный.

Он был бы рад - в огонь и в дым, за вас погибнуть дважды, но потешались вы над ним: ведь был солдат бумажный.

Не доверяли вы ему своих секретов важных, а почему? А потому, что был солдат бумажный.

В огонь? Ну что ж, иди! Идешь? И он шагнул однажды, и там сгорел он ни за грош: ведь был солдат бумажный.

1959

x x x

Б.А.

Рифмы, милые мои, баловни мои,

гордячки! Вы - как будто соловьи из бессонниц и горячки, вы - как музыка за мной, умопомраченья вроде, вы - как будто шар земной, вскрикнувший

на повороте.

С вами я, как тот богач, и куражусь и чудачу, но из всяких неудач выбираю вам удачу... Я как всадник на коне со склоненной головою... Господи,

легко ли мне?.. Вам-то

хорошо ль

со мною?..

1959

О КУЗНЕЧИКАХ

Два кузнечика зеленых в траве, насупившись,

сидят. Над ними синие туманы во все стороны летят. Под ними красные цветочки и золотые лопухи... Два кузнечика зеленых пишут белые стихи. Они перышки макают в облака и молоко, чтобы белые их строчки было видно далеко, и в затылках дружно чешут, каждый лапкой

шевелит, но заглядывать в работу

один другому не велит. К ним бежит букашка божья, бедной барышней

бежит, но у них к любви и ласкам что-то сердце не

лежит. К ним и прочие соблазны подбираются, тихи, но кузнечики не видят - пишут белые стихи. Снег их бьет, жара их мучит, мелкий дождичек

кропит, шар земной на повороте

отвратительно скрипит... Но меж летом и зимою, между счастьем и бедой прорастает неизменно вещий смысл работы той, и сквозь всякие обиды

пробиваются в века хлеб (поэма),

жизнь (поэма),

ветка тополя (строка)...

1960

x x x

Г.В.

Тьмою здесь все занавешено и тишина, как на дне... Ваше величество женщина, да неужели - ко мне?

Тусклое здесь электричество, с крыши сочится вода. Женщина, ваше величество, как вы решились сюда?

О, ваш приход - как пожарище. Дымно, и трудно дышать... Ну, заходите, пожалуйста. Что ж на пороге стоять?

Кто вы такая? Откуда вы?! Ах, я смешной человек... Просто вы дверь перепутали, улицу, город и век.

1960

СТАРЫЙ ПИДЖАК

Ж.Б.

Я много лет пиджак ношу. Давно потерся и не нов он. И я зову к себе портного и перешить пиджак прошу.

Я говорю ему шутя: "Перекроите все иначе. Сулит мне новые удачи искусство кройки и шитья".

Я пошутил. А он пиджак серьезно так перешивает, а сам-то все переживает: вдруг что не так. Такой чудак.