Булгаков и Маргарита, или История несчастной любви Мастера

Конечно, для главы семейства на первом месте всегда забота о семье. Но есть, на мой взгляд, явное несоответствие между высоким титулом и занятием торговлей — потомственный аристократ как-то не сочетается с купчишкой. С другой стороны, не так все странно, если разобраться, — этот торговый дом занимался поставкой сельскохозяйственных машин. А связи депутата дворянских собраний двух уездов, с учетом влияния отца Киры Алексеевны на Орловщине, могли оказаться исключительно полезны для торговли. И вот, добывая деньги на прокорм семьи, наш дворянин взял на себя роль усердного посредника. Маловероятно, что в этом деле преуспел, но… Но всякий труд вызывает уважение. Впрочем, случилось это накануне войны и в любом случае очень недолго продолжалось.

А что вы скажете, если время для той таинственной записи в дневнике Булгакова выбрано было вовсе не случайно? В ночь с 20 на 21 декабря Михаил Булгаков сделал запись в дневнике, а накануне вечером милая К., Кира Алексеевна, сидя за праздничным столом в своей парижской квартире, отмечала день рождения. Не исключено, впрочем, что было это вовсе не во Франции, а в Бельгии, но суть этого события в другом — тут важно время, а не место.

Можете говорить мне что угодно, но никогда я не поверю, будто это всего лишь стечение обстоятельств, простое совпадение. И неужели найдется человек, который станет утверждать, будто случайному знакомому сообщают дату своего рождения? Нет, что-то между ними было — что-то такое, о чем не забывают или хотя бы очень долгое время никак не удается… да просто невозможно, немыслимо забыть!

Итак, в доме № 6 по Обуховому переулку жила Кира Алексеевна. В соседнем доме в те же годы жил врач-психиатр Михаил Кутании, возможное участие которого в судьбе Булгакова мы выше обсуждали. А напротив, в крохотной комнатушке полуразвалившегося двухэтажного дома, в 1924 году ютился будущий создатель «закатного» романа и, сидя ночью над рукописью «Роковых яиц», заново переживал события конца 1916 года, когда чудесный случай свел его с княгиней. Как раз в конце 1916 года и чуть позже Булгаков ездил в Москву, пытаясь добиться освобождения от военной службы и тяжкой обязанности служить сельским врачом в уездном захолустье. Как же это было? Если учесть, что в том же Обуховом переулке на углу с Пречистенкой жили его дядья, врачи Николай и Михаил Покровские, и что именно у них он останавливался, приезжая иногда в Москву, то следует признать, что встреча с Кирой Алексеевной была вполне возможна. Тем более что в то время осталась она практически совсем одна — малые дети не в счет, муж на войне, свекор помер, а со свекровью они никогда не ладили. Очевидно, что молодая женщина отчаянно нуждалась в поддержке, в нежном друге, с которым можно было бы поговорить о наболевшем, посетовать на трудности военного времени да просто скоротать время — не вечно же заниматься хозяйством и детьми. И встреча с симпатичным молодым человеком, к тому же бойким на язык и способным хотя бы развлечь смешными рассказами милую женщину, — это было очень кстати. А если учесть, что ее муж, судя по всему, был не из тех, в кого можно до беспамятства влюбиться, то… Впрочем, о том, что между ними было, не берусь судить. Просто пока фактов слишком мало.

Но вот что странно — в дневнике сестры Михаила Афанасьевича есть запись о том, что в сентябре он вместе с женой приезжал по делам в Москву. А Варламов, перечисляя основные даты жизни Булгакова, пишет еще и это — «1916, декабрь — поездка в Москву». Опять декабрь. Ошибка или совпадение?

Шел 1914 год. Князь Юрий Михайлович отправился добровольцем на войну. Судя по всему, в лейб-гвардии Конной артиллерии воевал неплохо, поскольку удостоился чина подпоручика. Не думаю, что его фамилия на это повлияла. Скорее, можно допустить, что даже пролил кровь на полях сражений, попал в госпиталь. Ведь именно летом 1916 года случился знаменитый Брусиловский прорыв, в начале которого особая роль принадлежала артиллерии — артподготовка длилась шесть часов! Однако какое наступление бывает без потерь? Только ранеными армия потеряла около четырехсот тысяч солдат и офицеров. И кстати, там, в прифронтовом госпитале в районе Каменец-Подольского или Черновцов, примерно в это время могла состояться случайная встреча доктора Булгакова с раненным на поле битвы князем. А тот, узнав, что врач собирается в Москву и даже жить будет на Пречистенке, передает с этой оказией письмо для своей жены. Вполне возможный вариант знакомства Булгакова с княгиней.

Тем временем Кира Алексеевна нянчила своих детей. Да кабы знать, что впереди война, потом революция и вновь война — так, может быть, и не рожала бы. Теперь же все, что оставалось, — это ждать весточки от мужа и молить Бога, чтобы невзгоды миновали и мужа, и детей. И вновь приходим к выводу, что своими переживаниями княгиня просто должна была с кем-то поделиться.

Увы, с соседями ей не повезло. Известный фабрикант дамского белья. Некий граф, вроде бы родом из Эстляндии. Наследник «железнодорожных королей», все занятия которого сводились к лазанию по горам и летом, и зимой. Кстати, еще до переезда Киры Алексеевны в этот дом наследник отличился — следуя на автомобиле, «сшиб с ног неизвестную женщину, переходившую через мостовую, и, выехав на тротуар, придавил мужчину, стоявшего у заграждения магазинного окна». Знай об этом Кира Алексеевна, вряд ли бы поселилась здесь. Однако, судя по всему, наследника простили — подобное не редкость и сейчас.

Своеобразна и поучительна история рода того самого графа, Баранова Александра Павловича. В середине XVI века один из его новгородских предков участвовал в войне с Ливонским орденом и после взятия города Дерпта (Юрьева-Ливонского, нынешнего Тарту) был пожалован государем поместьями в его окрестностях. Увы, через двадцать лет шведы захватили город, а вместе с ним и земли, принадлежавшие Баранову. Помещику ничего не оставалось, как стать шведским подданным, дабы не потерять обширные угодья. Но к 1710 году русским войскам вновь удалось завоевать и Эстляндию, и Лифляндию. Пришлось Барановым, теперь уже фон Баранговым, снова присягать на верность русскому царю. Возможно, это стало бы не последним изменением гражданства, но в 1918 году жизнь графа и его сыновей трагически оборвалась.

Еще жил в этом доме архивист, составитель родословных для сиятельных особ и собиратель «смехотворных» басен. Были там судейский, доктор медицины — этих даже два. И вот один из них заслуживает того, чтобы о нем рассказать более подробно. При этом Кира Алексеевна должна возблагодарить судьбу, что избежала близкого знакомства с ним, и даже более того — предчувствие возможной встречи могло подтолкнуть семейство к скорому отъезду из Москвы в Европу.

Предмет нашего пристального изучения — некий приват-доцент Императорского Московского университета, статский советник, врач. Время тогда было трудное, поэтому пришлось подрабатывать — в Московской Синодальной типографии, в Иверском обществе сестер милосердия. Естественно, не наборщиком или медицинским братом, а врачом. Но как-то обошлось — в отличие от Булгакова, на фронт приват-доцента почему-то не послали.

Перенесемся на десять лет вперед. «Приват-доцент» к этому времени уже профессор, даже удостоился чести быть лечащим врачом такого светила медицины, как директор Института мозга Бехтерев. После внезапной смерти академика именно он назвал причину — «желудочное заболевание». Случилось это вскоре после того, как на вопрос о возможной болезни великого вождя Бехтерев будто бы имел неосторожность произнести страшное слово — «паранойя».

В 1929 году, в период «обострения классовой борьбы», возникло мнение о необходимости искоренения чуждого элемента в среде врачей. Чистка началась и в Московском университете. Характерна судьба известного терапевта Дмитрия Плетнева, лечившего Ленина и Крупскую. До революции он не скрывал, что родом из потомственных дворян. Но в середине 20-х годов ему пришлось подкорректировать свое происхождение. Увы, не помогло. Причина в том, что в 1925 году ректором 1-го Московского университета назначили Андрея Януарьевича Вышинского. И он, и Плетнев в прежние времена состояли в партии меньшевиков, при этом разделяя взгляды конституционных демократов. Однако в отличие от Вышинского, напялившего одеяние ортодоксального большевика, Плетнев не старался демонстрировать лояльность новому режиму. Более того, фактически самоустранился от участия в чистке, в результате чего был снят с должности заведующего клиникой при университете. На его место заступил — кто бы вы думали? — наш «приват-доцент».

А летом 1937 года в газете «Правда» появилась статья без подписи под заголовком «Профессор — насильник и садист». Речь в ней шла о том, что во время осмотра некой пациентки профессор Плетнев укусил ее за грудь, после чего несчастная дама «лишилась трудоспособности, став инвалидом в результате раны и тяжкого душевного потрясения». Позже в многотиражке Московского областного клинического института появилась заметка, в которой ставился вопрос: «Знаете ли вы учреждение в Москве, где нет и никогда не было портретов вождей?» И тут же был дан ответ: «Это 9-й корпус МОКИ профессора Плетнева». А уже через год Плетнев предстал перед судом. На этот раз Вышинский обвинял бывшего товарища по партии как соучастника убийства видных деятелей государства путем использования «вредительских методов лечения». Как вы, наверное, догадались, среди экспертов, подтвердивших виновность подсудимого, был и «приват-доцент». Речь на процессе шла, в частности, об «умерщвлении» Горького, Менжинского и Куйбышева, лечение которых, по мнению экспертов, «велось неправильно и преступно». Вот несколько отрывков из стенограммы заседания бухаринско-троцкистского процесса 9 марта 1938 года. Вопросы задает председательствующий на процессе, а отвечает на них профессор Бурмин, то есть наш «приват-доцент»:

«1. По умерщвлению A.M. Горького…

Вопрос.Допустимо ли вообще длительное, одновременное применение больших доз сердечных средств внутривенно, подкожно и внутрь, именно дигиталиса, дигалена (препараты наперстянки), строфантина и строфанта, а в частности, у тяжелобольного A.M. Горького, 68 лет, страдавшего вышеуказанным поражением внутренних органов?

Ответ.Абсолютно недопустимо.

Вопрос.Каковы могли быть последствия такого лечения у A.M. Горького при его последнем заболевании?

Ответ.Такой метод лечения вообще должен был привести к истощению сердечной мышцы, а в данном случае — мог обусловить смертельный исход.

Вопрос.Возможно ли допустить, чтобы врачи достаточной квалификации могли применить такой неправильный метод лечения без злого умысла?

Ответ.Этого допустить нельзя.

Вопрос.Можно ли на основании совокупности этих данных считать установленным, что метод лечения A.M. Горького был заведомо вредительским, направленным к ускорению его смерти, с использованием для достижения этой преступной цели специальных познаний, которыми располагали обвиняемые Левин и Плетнев?

Ответ.Да, безусловно можно считать установленным.

2. По умерщвлению В.В. Куйбышева.

Вопрос.Допустимо ли было назначение больному В.В. Куйбышеву, страдавшему приступами грудной жабы и распространенным артериосклерозом, длительных приемов больших доз дигиталиса (наперстянки)?

Ответ.Нет, недопустимо…

Вопрос.Можно ли на основании совокупности этих данных считать установленным, что метод лечения В.В. Куйбышева был заведомо вредительским, направленным к ускорению его смерти, с использованием для этого как специальных познаний, которыми располагали обвиняемые, так и метода умышленного оставления В.В. Куйбышева без медицинской помощи при очередном припадке грудной жабы?

Ответ.Да, безусловно можно считать установленным».

Трудно удержаться от несколько неожиданного вывода. Наверное, многим тут подумалось — вот какой жестокий и коварный был у нас режим. Но ведь режим сам по себе — ничто. В основе его — люди. Те самые, что в царское время не сумели сделать карьеру и потому записались в демократы, а изменилась обстановка — стали сводить счеты с бывшими коллегами и упорно лезли вверх и вверх. До тех пор, пока в кровь не расшибали голову. Но некоторым, вроде нашего «приват-доцента», повезло. А кто же надоумил его скрыть то, что отец был депутатом губернского дворянского собрания, брат — офицером царской армии? Осмелюсь предположить, что многие поступки в своей жизни «приват-доцент» совершал, следуя советам жены, многоопытной и мудрой Софьи Львовны. По счастью для Бурмина, до XX съезда КПСС он не дожил — вождь всех народов опередил его лишь на год.