Булгаков

«М. А. – сцена за сценой – намечает пьесу. В какой театр?

– С моей фамилией никуда не возьмут. Даже если и выйдет хорошо» [21; 37].

Как в воду глядел… Его громкая слава все больше и больше сходила на нет. И тем не менее в последний день уходящего 1934 года Елена Сергеевна написала в дневнике: «И вот, проходя по нашим комнатам, часто ловлю себя на том, что крещусь и шепчу про себя: Господи, только бы и дальше было так!» [32; 403–404] Запись эта очень показательна. Никаких особенных литературных либо театральных удач 1934 год Булгаковым не принес, а нервов попортил немало, но все же они были вместе, воспитывали Сережу, у них был свой дом, были работа и устойчивый заработок, Булгаков продолжал писать новые пьесы и переделывать старые, с удовольствием играл в «Пиквикском клубе» судью, здоровье его после лечения гипнозом несколько улучшилось, и после страшных встрясок конца 1920-х – начала 1930-х годов, после травли, разлуки, бездомья в жизнь вернулась стабильность, которую так ценил и к которой так стремился наш герой.

Более того, именно в эту пору в судьбе Булгакова произошло еще одно изменение, которое не дает сегодня покоя интерпретаторам булгаковской биографии и заставляет высказывать самые фантастические версии в связи с одним не до конца проясненным жизненным сюжетом. Речь идет о том, что начиная с 1933 года Михаил Афанасьевич Булгаков вошел в моду в узкоэлитарном кругу иностранных дипломатов, которые жили совершенно особой, неповторимой жизнью в сталинской Москве. Полуопального драматурга стали приглашать в американское посольство, он приглашал американцев к себе, и, переиначивая известное выражение, можно так сказать: если Булгаков не пошел за границу, то заграница пришла к Булгакову.

Началось все с того, что «Дни Турбиных» понравились новому, и более того первому в советской истории, американскому послу Буллиту – человеку очень яркому и неординарному: достаточно сказать, что ровесник Булгакова Уильям Буллит в годы Первой мировой войны был одним из самых блестящих военных журналистов, в марте 1919 года он встречался в Кремле с Лениным в качестве посланника американского президента Вильсона; Буллит дружил с Фицджеральдом и Фрейдом, был знаком с Хемингуэем и сам занимался литературным трудом, написав роман «Это не сделано». Помимо Буллита самым необычным советским драматургом заинтересовался американский журналист Лайонс, а также приехавшие в Советский Союз американские актеры, которые играли у себя на родине «Турбиных», и Булгаков с ними не раз в Москве встречался.

Елена Сергеевна в своем дневнике с удовольствием все вехи булгаковско-американских отношений фиксировала.

«19 декабря (1933) …американский посол Буллит был на „Турбиных“ и в книге Театра написал: прекрасная пьеса, прекрасное исполнение» [21; 33].

«3 января (1934). Вечером американский журналист Лайонс…» [21; 35]

«25 января. Ужин у Лайонса – почти роскошный. Жена его говорит на ломаном русском языке. Музыкальна, играла на гитаре и пела, между прочим, песенки из „Турбиных“ – по-английски» [21; 36].

«27 марта <…> Дома нашли записку: приходил какой-то служащий Интуриста, просит дать экземпляр „Турбиных“ для американского Буллита» [21; 41].

«13 апреля <…> Фишер из Берлина прислал вырезку – „'Турбиных' играли где-то под Нью-Йорком“, „пьеса для Америки мало интересна, но какая-то madame Юрка играла великолепно“» [21; 41].

«4 мая. Оля передала присланные Бертенсоном из Америки две рецензии. Одна – насчет „Турбиных“ с Бланш Юрка. Другая, что в Америке идет „Белая гвардия“ по переводу некой Фреды Блох» [21; 43].

«11 мая… На адрес МХАТа письмо из Америки: Йельская университетская драматическая труппа запрашивает оригинал „Турбиных“» [21; 44].

«15 августа …Часов в десять вечера – Жуховицкий и Вельс – американский режиссер, ставивший в Нью-Хевене в Йельском университетском театре „Дни Турбиных“ в марте этого года <…> Рассказал, что скоро в Москву приедут Бланш Юрка – Елена и актеры, игравшие Алексея и Лариосика» [21; 50].

«31 августа. Были с М. А. у Вельса. Флигель во дворе (Волхонка, 8). Стеариновые свечи. Почти никакой обстановки. На столе – холодная закуска, водка, шампанское. Гости все уже были в сборе, когда мы пришли.

Американский Лариосик – румяный толстяк в очках, небольшого роста.

Алексей – крупный американец, славянского типа лицо.

Кроме них – худенькая американка-художница и двое из посольства Буллита. Говорила с ними по-немецки. Американцы пили очень много, не пьянели. Потом оба секретаря (Боолен Чарльз и Тейер) уехали…» [21; 53]

«2 сентября …Программа – американская – „Турбиных“. В ней: „Your production of Mikhail Bulgakov's 'In the days of the Turbins' will be, I am sure, a landmark in the cultural and artistic approachment of our two countries.

A. Trojanovski.

Ambassodor of the USSR“» [94] [21; 54].

«6 сентября. <…> В следующем антракте Буллит опять подошел к нам. Он сказал, что смотрит пьесу в пятый раз, всячески хвалил ее <…> Четвертого вечером у нас Коля Лямин и Патя Попов. Их распирает любопытство – знакомство с американцами» [21; 54].

«8 сентября. <…> В „Литературной газете“ интервью Бланш Юрка. „Ей очень нравятся 'Турбины', сколько в них лирической теплоты, как женственен образ Елены…“» [21; 56]

94

Ваша постановка пьесы Булгакова «Дни Турбиных», я уверен, станет вкладом в дело культурного и театрального сближения двух наших стран. А. Трояновский. Посол СССР (англ.).

«10 сентября. У нас вечером девятого: московские Турбины, американские Турбины (актеры, играющие в пьесе. – А. В.), Жуховицкий, конечно; Калужские. Ужин при свечах, пироги, икра, севрюга, телятина, сласти, вино, водка, цветы. Сидели уютно до четырех. Станицын хорошо показывал Станиславского, Немировича, Тарханова, Ершова, Булгакова <…>. М. А. сказал, что вечер похож на постройку Вавилонской башни – одновременно говорили на русском, английском, французском и немецком языках. Хмелев на чудовищном французском языке доказывал американскому Алексею, что на Западе не существует искусства, что оно есть только у нас. В доказательство приводил пример – Станиславский…» [21; 58]

«12 сентября. …Вечером Жуховицкий – просит какие-то сведения о М. А. для Вельса. Вельс хочет писать статью о Булгакове – в Америке» [21; 58].

«17 сентября. …Вельс с художницей Милли – пришли прощаться <…> Очень милы. Все время говорят о том, как хорошо будет, когда М. А. приедет в Нью-Йорк» [21; 59].

После этого в отношениях между Булгаковым и американцами настал полугодовой перерыв, но в апреле 1935 года

Булгаковы снова принимали у себя в Нащокинском американцев – на этот раз сотрудников посольства.

«11 апреля. Утром позвонил Жуховицкий. Когда же мы можем назначить день – Боолену (секретарю посла) очень хочется пригласить нас обедать. М. А. вместо ответа пригласил Боолена, Тейера (тоже секретаря) и Жуховицкого к нам сегодня вечером.

Ужин – икра, лососина, домашний паштет, редиски, свежие огурцы, шампиньоны жареные, водка, белое вино.

Американцы говорят по-русски. Боолен совсем хорошо» [21; 83].

Буллит, к сожалению, никаких воспоминаний не написал (хотя это могла бы быть одна из самых захватывающих книг в истории мировой мемуаристики), а вот его непосредственный подчиненный советник американского посольства Чарльз Боолен оставил мемуары, в которых писал о своем новом московском знакомом: «Одним из русских, с которым я познакомился и в определенной степени подружился, был Михаил Булгаков, в то время – выдающийся драматург России. У него было круглое украинское лицо, красный вздернутый нос и общительный характер. Привлекали ясные, полные мысли глаза. Он без колебания высказывался по поводу советской системы. Его карьера в советском театре была необычайно успешной, но противоречивой, а пьесы сохраняли стойкую популярность, хотя он непрерывно конфликтовал с советской цензурой. <…> Он умер, будучи либреттистом и консультантом в Большом театре в Москве. В более свободном обществе Булгаков, несомненно, был бы признан великим драматургом» [127; 300–301].