Булочник и Весна
Шрифт:
Распалённый первой удачей дня, я оделся и вышел на улицу. Ну и пахло же там, я вам скажу, – весной, февральской масленицей! Это Коля топил, и лесной, берёзовый дым сдувало ровнёхонько на меня. С неба лился огонь весны. Я подставил лоб под солнечный прицел и почувствовал, как тепло прожигает дырку. Мысли плавятся, утрачивая остроту, и в сердце заливается радость.
Желая подкрепить нарождающийся оптимизм, я позвонил родителям, и не ошибся. Мама была в превосходном настроении и сообщила, что уже говорила с Лизкой. Сегодня суббота, до обеда Кирилл работает, а потом они все вместе поедут покупать кошку! Лиза хотела взять из деревни белую кошечку, но её убедили, что лишать животное вольной жизни немилосердно, лучше купить котёнка.
Решение было спонтанно принято вчера ночью и по телефону согласовано с мамой. Предполагалось, что кошка поживёт пока у моих – неизвестно ведь, как её встретит старая собака Кирилла.
«В общем, выторговала-таки своей крепостью!» – подытожила мама.
Пристукнутый солнцем, чувством счастливого поворота жизни, я вышел на улицу и огляделся. Милое, давно забытое зрелище ждало меня на том конце деревни: возле тузинского забора краснела запотевшей брусничиной машина Николая Андреича. Поднакренившись, она стояла на льдистой дороге, самого же хозяина не было видно. Скрипя по схваченной морозом снежной корке, я подошёл и осмотрел его старую клячу. Во всяком случае, она больше не была битой: Тузин поменял наконец дверь и крыло. Пока я оглядывал машину, из калитки показался и сам хозяин – красивый, бодрый, вовсе и не сутулый, словно жизнь вбила ему меж лопаток кол с перекладиной и растянула плечи. Он был в чёрном пальтишке и вольнодумных рыжих штанах, напоминавших чем-то наряды Пажкова. Из-под воротника торчало высокое «горло» свитера. Где вы, белые сорочки, строгие, как тетрадь, прозрачные, как лепестки жасмина? Да вот же – плывём облачками по небу Старой Весны! А шинель? Пожухшей травой лежит в полях, воротник на припёке скоро выпростается из-под снега!
– А, Костя! И вы тут
Тут наконец судорога оптимизма сошла с лица Николая Андреича. Улыбнувшись со старой печалью, он протянул мне руку:
– Боже мой, какая же тут у нас вокруг синева и разруха! Я как с войны вернулся!
– Ну, рассказывайте, – сказал я, пожав его холодную худую ладонь, по которой соскучился.
Серые, чуть присыпанные коричневой галькой глаза Тузина заскользили.
– А что рассказывать? – повёл он плечами. – Наберите меня в Интернете – почитайте, что пишут, порадуйтесь за друга. Только на спектакль не вздумайте приходить! Там у меня вместо Мотьки – барышня с подиума, в прозрачной сорочке. Такая, Костя, стыдоба, зажмуриться и провалиться!
На этих словах Тузин качнул головой, словно не веря, что с ним могла произойти подобная неловкость. Впрочем, тут же ободрился:
– Зато вот квартирку снял! Дивную, в модном чердачке! Чистые пруды по расценкам спальных районов! Мамина подруга захотела сдать, а посторонних пускать боится. Ну а я-то свой! Думал, буду пока своих на выходные привозить, пусть обвыкаются. А Миша год закончит – и переедем. Школу найдём хорошую. Ирину пошлём на какие-нибудь курсы – пусть себе чайники разрисовывает, лишь бы не маялась. И что вы думаете? – Он мельком обернулся на калитку и понизил голос: – Нет и нет! Даже смотреть не захотела. А сегодня и вообще на порог не пустила. Я стучу, а она через дверь: жди, мол, во дворе. Мол, вот уеду в Горенки, тогда и будешь хозяйничать, а пока тебе тут места нет. А? Как вам?
И Тузин жалко улыбнулся.
Я не знал, что и сказать. Два брата, стояли мы под солнцем Старой Весны. Где-то рядом, метрономом к синичьей песне, стучала капель. Колины берёзовые дрова кружили голову.
– Ну а у вас-то, Костя, что? – спросил Тузин. – Давно я к вам не заходил, не угощался поэтическим пирожком!
– Да некуда уже заходить, – усмехнулся я и рассказал, насколько это было возможно без упоминания Пети, про то, как нас закрыли.
– Ах, какая неприятность! – воскликнул Тузин, сокрушённо выслушав мой рассказ. – Не скажу, что беда. Но неприятность фирменная – русская! Хрен с крапивой, который не выведешь! Но вы, Костя, всё-таки не расстраиваетесь! Я знаете как предлагаю вам на это взглянуть? Перебравшись в Старую Весну, вы получили кусочек родной земли. Ведь так? Вы получили несколько великолепных людей в придачу! Не будем скромничать – великолепных! Разумеется, за такую гору благодати судьба кое-что списала с вашего счёта. Вы находите это несправедливым?
– Нахожу справедливым, – кивнул я.
– И потом, – продолжал он, вдохновляясь, – вам знакомо такое понятие: «разделить судьбу»? Не всегда можно победить. Иногда надо просто умереть вместе. Видите ли, Костя, человек может храбро сражаться, но не всегда это дуэль. Иногда это такая общая сеча, и как бы ты ни был храбр, тебе приходится разделить участь армии. Расслабьтесь! Убиты – так лежите. Между прочим, я давно заметил, ваша булочная очень подходит для рая. На том свете я к вам туда непременно зайду!
Я кивнул и прикинул, кто ещё зайдёт в мою булочную на том свете. От беглого этого взгляда мне стало спокойнее на душе.
– Ну так что же? Значит, теперь в Москву? – спросил Тузин, взглядывая на меня ободряюще. – Здесь-то вас уже ничего не держит!
Я пожал плечами.
– Как приедете – сразу звоните! Пересечёмся с вами где-нибудь в центре, за кофейком! Будем общаться. Главное – не пропадайте! Я вас поддержу всемерно, – и он с уверенностью первопроходца, по чьим стопам мне предстояло идти в столицу, тронул моё плечо.
Я хотел поблагодарить его, но тут на крыльце стукнула дверь и чужие женские шаги зацокали по дереву ступеней. Дружно мы с Тузиным поглядели в сад – на дорожку вышла Ирина. Я швырнул сигарету в снег и уставился: нет, погодите! Разве Ирина? Что за Ирина!
Она шла неторопливо, словно нарочно давая нам разглядеть свершившееся с нею преображение. Ирина состригла косы! Бледное, как фон старой фрески, золото её волос было изрядно подапельсинено. Вечные одеяния – платки и шали – заменил деловой костюм, тёмно-синий в полосочку, видный под расстёгнутым пальтецом – лёгким, в масть сегодняшнему неожиданно весеннему дню. Вскинутый подбородок, балетные ножки. Пленительная молодая женщина, вполне современная, к тому же отчётливо сознающая свою прелесть, выступила за калитку и насмешливо оглядела нас.
– Матушка, где это ты так обгорела? – ахнул Тузин, ослеплённый её оранжевой стрижкой.
– Там же, где и ты. Во грехах! – бойко отозвалась Ирина и пошла прямиком к машине – закинуть Мишин рюкзак. – Чемодан на крыльце! – обронила она не поворачивая головы.
Тузин потрясённо вошёл в калитку и двинулся к дому. Когда он достаточно отдалился, Ирина шепнула:
– Костя, не уезжайте пока, подождите пять минут! Я сейчас провожу Мишу и зайду. У меня к вам дело!
Я пошёл в сторону дома и, не дойдя до калитки, сел на Колину лавочку. Над головой моей синицы нахваливали синий и золотой день. И как-то вдруг всё сдвинулось в сознании от их голосов. И берёзовый дым, и звон, и Николай Андреич с его худым и холодным рукопожатием, и рыжая чудачка, которая придёт сейчас и начнёт меня мучить своей досадной любовью к Пете, и Илья, и моё теперь уже несомненное примирение с Кириллом, и Лизино счастье с кошкой, и даже гнусная, но столько раз облегчавшая мне одиночество сигарета – всё это были дары, которых не заметит только полный болван. Я был осыпан дарами! Со всех сторон меня обступил желанный Замысел, исполнению которого никак не могли помешать мелочи вроде закрытой булочной.
От сладостного помрачения меня разбудил хруст шин. Мимо проползла машина с Туз иным за рулём и Мишей на заднем сиденье. Я помахал им.
А минуту спустя к лавочке подошла Ирина. Она с трудом ковыляла в сапожках на каблуках, но держала обновлённую голову гордо. Я встал ей навстречу. Её лицо было в слюде подмёрзших слёз.
– Ну вот – отдала сына! Вольна, как ветер! – сказала Ирина и, оскользнувшись, схватила меня за локоть. – Мы сейчас встречаемся с Петей, – выравнивая сбившееся дыхание, проговорила она. – Он тут будет по каким-то строительным делам, в городке. Хотел заехать за мной, но я не велела. Нет, это было бы лишнее. Мы просто по-дружески пересечёмся. Он хотел что-то рассказать по поводу работы для меня, куда бы мне можно пристроиться… – она отвела тревожный взгляд к лесу и быстро прибавила: – Я сегодня, может быть, не вернусь. Может быть, в Горенки поеду, не знаю… – и, расстегнув сумочку, достала ключи. – Вот! Пожалуйста, Костя, можно вас попросить? Тишка на кухне, дверь в зимний сад открыта, там у него вода, еда, всё. Васька, наоборот, в доме. Там тоже у неё всё есть. Вы, пожалуйста, проведывайте их, если вам не трудно. Я вам буду звонить.
Всё это она проговорила, глядя мимо меня – на резко синий под солнцем лес и небо с проплывающими по нему белыми рубашками Тузина.
Слабая надежда появилась у меня: раз Петя договорился с Ириной, может, у него всё не так плохо? Может, зря я решил, что у Пажкова к нам – общий счёт?
Я взял ключи и спросил, не подбросить ли мне её до города? Всё равно я сейчас еду.
Ирина задумалась на мгновение и решительно возразила:
– Нет, я сама. Поеду на автобусе, как независимый человек. А там, может, что-нибудь и переменится?
Она простилась со мной улыбкой и зашагала к дороге. Новую оранжевую её голову растрепал ветерок. Отойдя на несколько шагов, Ирина обернулась:
– А Миша сегодня ночью летит! Вроде бы погоду хорошую обещают, ясно. Как вы думаете, всё будет в порядке?
– Сто пудов!
– Я тоже надеюсь – может быть, ничего? Господи помилуй! И пусть грехи мои не перейдут!.. Пусть все будут живы! – сказав так, Ирина перекрестила окрестность, небо с белыми облачками, а заодно, в порыве благословляющей щедрости, – и меня.
Я остался докурить, а она двинулась по раскуроченной дороге вниз. На колдобине у неё опять подвернулся каблук. Сумочка слетела с плеча на локоть, но Ирина устояла и с удвоенной осторожностью поковыляла к остановке автобуса. Сердце моё дрогнуло. Я сгонял в бытовку за документами, выехал и, подхватив её на подступах к Отраднову, принудительно довёз до городка.На расчищенной площадке у булочной, где, как обычно, я запарковал машину, стоял дух запустения. То есть вроде бы всё было в порядке – пахло солнцем, снегом, самую малость – бензином. Недоставало только хлеба. Его тёплый ветер исчез. Я отпер дверь и вошёл в холодный коридор. Слева кабинет, справа пекарня – всё заперто, глухо. Созерцая этот булочный склеп, я уже подумывал, не сбежать ли, как вдруг у меня на мобильном заиграл Петин звонок. Я обрадовался ему как шансу на освобождение.
– Здравствуй, брат! Ты в деревне? Или в булочной? – спросил он очень ровно, без эмоций.
– В том, что было булочной, пока ты не стал пить с ворами! – ответил я от души.
Он перемолчал мою реплику и продолжил:
– У меня к тебе просьба. К парковке у перехода, там, где «Макдоналдс», должна подойти Ирина…
– Да она уж там давно – я её подвёз! А ты-то где шляешься?
– Так вот, ты послушай… – терпеливо продолжал он. – Съезди за ней и отвези в деревню. Очень тебя прошу!
Я помолчал и спросил:
– Петь, что?
– Да ничего для тебя неожиданного. Утром звонит секретарь, вызывает срочно в офис. Ну пришёл, а мне – приказ об увольнении. До Пажкова дозвониться пока не смог. В общем, съезди за Ириной, прошу тебя.
– А сам почему не хочешь?
– Мне надо выяснить. Неужели непонятно? – сказал он, слегка раздражаясь.
– Петрович,
всяко бы лучше…– Ты что, дурак? Я не могу к ней в таком виде явиться! – сорвавшись, заорал он, впрочем, сразу утих. – Приеду вечером. Или завтра. Я ей сейчас позвоню, скажу, чтоб она тебя подождала. Ты там её успокой. Скажи, что считаешь нужным…
– А сам куда?
– Куда! Ловить Михал Глебыча!На шоссе, отойдя немного от перехода и прибившись к уличным столам «Макдоналдса», оранжевая Ирина глотала шоссейную муть.
– Значит, это бесы меня водят! – сказала она, когда я, смягчая, где можно, объяснил ей Петины обстоятельства. – Ох, давайте сядем!..
Она опустилась за железный столик и, обхватив себя за плечи, ссутулилась. Подстриженные волосы дымились растрёпанно, узел шёлкового платка съехал на плечо. За какие-то минуты трезвость, сокрушение и мрак овладели ею.
Я сидел напротив, курил и слушал рёв шоссе, диким оркестром лёгший под Иринин солирующий голосок.
– Бесы водят меня! – повторяла она, чуть покачиваясь. – Мишу отпустила. Ребёнка моего без меня – на самолёт! – и, встрепенувшись, положила ладонь на рукав моей куртки. – Костя, миленький, а вам не надо сегодня в Москву? Вы отвезли бы меня! Отвезите, я вас прошу! Мне очень надо! Хоть на самолёт его провожу!
Я ничего не мог поделать с её умоляющим взглядом – «зелёный шум», талый лёд, и вот-вот уж польются слёзы. Конечно, у Майи совсем другие глаза. Но, видно, есть у меня что-то вроде долгового обязательства в отношении женщин с детьми. Я сказал:
– Ладно, поехали.
– Ах нет, не надо! – тут же передумала она. – Не надо. Там всё в порядке. Я взрослею. Взрослею, беру себя в руки… – и приложила пальцы к вискам. – Отвезите меня домой!Довезя Ирину до калитки, я загнал машину в ворота и, в нелепой надежде встретить Пажкова, спустился с холма. Горели солнцем сваи лыжных подъёмников, купол аквапарка, кое-где обсыпанный снегом, сверкал бриллиантово, а внутри уже бурлила вовсю зелёная вода. Я не стал прорываться на территорию, тем более что пажковской машины не было на стоянке. Да и что бы ей делать здесь? Проект почти закончен, на очереди десятки других.
Подчиняясь направлению дороги, я двинулся к монастырю и, свернув на снеговую тропу, через арку в крепостной стене, мимо хозяйственных построек, подошёл к храму. Я раньше не особенно разглядывал его – церковь как церковь. А теперь поднял голову и увидел на внешних стенах стёртые фрески. Может быть, такой же Илья, как наш, в незапамятные времена работал над ними. Эта мысль меня увлекла. Я стоял, задрав голову, и чувствовал, что моя жизнь стала на несколько веков длиннее.
А затем поднялся на крыльцо и, отворив по очереди две тугие двери, оказался в полумраке внутреннего помещения. Густо пахло цементом, краской, бог ещё знает чем. Ильи видно не было. Наконец я разглядел его в алтаре – он словно растворялся в напитанном побелкой воздухе. А на стенах уже зацветало что-то нежное, яркое – проступающие из вечности фигуры в хитонах!
Я смотрел на выглянувшие в дольний мир лики святых, на их живые, струящиеся одежды и позы и понимал, что Илья уже не укроется в благодати безвестности. Маленькая судьба, внутри которой он блуждал безмятежно, порисовывал да постукивал молотком, закончилась. Вечно теперь на лесах, в колоколе сырого храма, он будет тратить себя, как краску.
– А похоже чем-то на акварель! – сказал Илья, заметив меня. – Краска слоями!
В последние месяцы он не приветствовал меня при встрече. В том смысле, что без разлуки незачем и здороваться. Как будто каким-то краем между нами беспрерывно тёк разговор. Я видел – сомнения оставили его. Он был весь, с головой и сердцем, погружён в эти «слои». На шее у него висели наушники.
– Петя подарил! – объяснил он, выйдя со мной на пару минут – подышать. – Вот слушаю – Рахманинов «Всенощное бдение». Так мне нравится! А то я с Димой всё ругаюсь и думаю потом не о том. А тут включил – и хорошо.
– Ну как Архангелу Михаилу «лик» пажковский пошёл?
– Да не стал я всё-таки, – тихо сказал Илья и оглянулся на двери храма. – Подождал, когда все разбредутся, ну и сделал по-своему. Крику потом было, конечно. Но не сбивать же – и так опаздываем! Я тут подумал, – продолжал он, переходя на обычную громкость голоса. – напишу Михал Глебычу что-нибудь от души, в качестве компенсации! Уже даже сделал эскизы. Только время теперь найти и хоть картон какой подходящий.
– А ты что же думаешь, это нормально – после всего, что он учинил, картиночки ему рисовать?
Илья запрокинул голову. С карниза упорно и весело, толкая друг друга, на снег слетали капли. Понять его взгляд было нетрудно. Предвесенняя оттепель говорила русскому художнику о подлинно важной роли весны и о приходящей роли Михал Глебыча, на которого не стоит так уж сердиться.
В это время под сводами крыльца скрипнула дверь и в щель крикнули:
– Илья! Опять ты бродишь! Не видишь, у тебя стена сохнет!
– Ладно. Помчался! – кивнул он мне и, шустро надев наушники, канул в туман и свет своей нынешней мастерской.
Пора и мне было идти. Но почему-то я не ушёл, а шмыгнул в двери, разыскал залитую побелкой скамеечку и, постелив картонку, сел в уголок смотреть, как работает Илья. Артельные поглядывали на меня косо, но прогнать не решались. А потом кто-то попросил меня помочь переставить лестницу.
С этой минуты и до самого вечера я таскал вёдра, переставлял стремянки, сбивал у восточной стены леса. Это было глупо и на первый взгляд унизительно. Выходило, что я работаю на Пажкова! Он закрыл нашу булочную, и теперь у меня есть время поспособствовать реализации его амбициозных идей. И всё же после встречи с Ильёй двусмысленность ситуации не смущала меня. Как будто власть Михал Глебыча была лишь досадным недоразумением, чуть заметной складкой на вечности творенья.Когда я выглянул из храма на тёмный двор, мир переменился. За часы, проведённые мной внутри, антициклон отошёл, уступив место тучам и тёплой сырости. Я сошёл с крыльца и упал в март. Запах сырой штукатурки, которой я до кашля надышался в храме, сменился паром скотного двора. Из бытовки за монастырской стеной доносился спор подвыпивших рабочих. Хрустя раскисшим снегом, я шёл домой по освещённому новенькими фонарями пути и думал, что провёл время неплохо, разве что слишком щедро по сегодняшним обстоятельствам. За остаток вечера мне предстояло выяснить ещё как минимум три вопроса: как там Петя? Что у Ирины? Довольна ли Лиза кошкой?
Я решил, что начну с Ирины, и, не заходя к себе, направился в сторону Тузиных. В конце концов, сегодня я вызволил её – пусть поит меня чаем после трудового дня! Пока я шёл по деревенской улице, начался дождь. Он быстро усиливался и, когда я взбегал на крыльцо, полил густыми струями.
Ирина впустила меня в дом и, сосредоточенно шепнув: «Я молюсь!» – ушла на второй этаж. Я потоптался в холодной, выстуженной безлюдьем гостиной и без спросу пошёл на кухню – там растоплена была старая, в треснутых изразцах, печь. Огонь стучался в огнеупорное стекло дверцы. В его тепле и гуле мне сразу стало спокойно.
Ирина не спускалась долго – держала молитвами летящий в Будапешт самолёт. Я сел, положил голову на стол и поддался дрёме. Меня разбудила далёкая мелодия на Иринином мобильном.
Вскоре счастливая, с весёлым блеском слёз на щеках, хозяйка вошла на кухню. В её руках был свёрток.
– Вот, осенью ещё купила Мише на костюмчик. Глядите, какая прелесть! Сошью!
И положила передо мной на стол светло-серую ткань. Плотно сложенный отрез был похож на книгу.
– Долетели? – спросил я.
– Слава богу! – улыбнулась она. – Знаете, Костя, главное, чтобы ребёнок был жив-здоров. Остальное – суета! – и, порхнув по комнате, достала из книжного шкафа стопку потрёпанных журналов с выкройками. Я понял, что чай мне не светит, и, сказав, что как раз заходил узнать про Мишу, отправился восвояси.
Сыро, густо лил дождь, месил снег и глину старовесенней улицы.
На ночь глядя мне позвонил Кирилл. С трудом раскапывая под событиями дня утренний разговор с мамой, я спросил, купили ли они кошку. Он ответил, что кошку, да, купили – белого котёнка, девочку. Но главное – он уже может сказать кое-что определённое насчёт мамы Ильи. Дело в том, что, оказывается, у его хорошего приятеля на Пироговке… Я не стал выслушивать подробности, а сразу переслал ему два телефона – Ильи и его сестры Оли. Пусть общаются напрямую!
Из какого-то внутреннего упрямства я не сказал ему спасибо, но и без моей благодарности у Кирилла был вполне воодушевлённый голос.
День опять оказался слишком полон – высыпался из горсти. Я уже не стал звонить Пете. Зато в утреннем сне мне привиделся Пажков с крохотными оленячьими рожками. Он стоял на заляпанном побелкой церковном крыльце, и Илья, робея и расстраиваясь, объяснял ему, что на земле нет такого православного храма, где бы можно было запечатлеть его «лик».81 Вот теперь «Макаров»!
Проснулся же от сильного стука в дверь. В первый момент мелькнуло: это Илья прибежал из нового дома. Но ведь, ёлки-палки, дома-то нет! Илья ночует в монастыре.
Я вскочил и, одевшись наспех, отпер дверь бытовки. Хлынул белый зимний свет, и в тот же миг его заслонил ввалившийся через порог Петя.
Он глянул на меня бессолнечными глазами и усмехнулся от облегчения – добрался! За недолгое время, что мы не виделись, его лицо осунулось, проступили скулы, потускнели вихры и легли на лоб тёмной соломкой.
– Ну что? – спросил я, закрывая за ним дверь, и сразу мне захотелось снова её открыть – слишком много мрака приволок с собой Петя.
Он плюхнулся на стул и расстегнул куртку.
– Дай, что ли, кофейку.
Я послушно включил чайник.
– Говорил с Пажковым?
Петя качнул головой и, вытянув ноги, поглядел на свои превосходные чуть заснеженные ботинки.
– Я так чувствую, он и вообще со мной беседовать не намерен, – проговорил он. – Со мной теперь только банк его будет работать… Я всё-таки не могу понять – за что? А хотя плевать! Теперь одна задача – это всё надо принять как справедливую плату и выстоять с честью. Не ныть! – заключил он и поднял на меня вполне героический взгляд.
Он держался как воин в начале осады – когда ещё есть силы и мощь врага не сломила дух, но только обострила решимость.
Я разболтал ему кофе. Он морщась отпил пару глотков.
– Ну, пошли, что ли? – и поднявшись, зябко запахнул куртку, как будто ветер уже успел проморозить его. – Мне, брат, понадобится твоё свидетельское присутствие. Чтобы потом не казалось сном… Вставай, к Ирине идём!
– А не рано? – спросил я, взглядывая на часы.
Петя усмехнулся.
– Не рано… Как бы не поздно!.. Я ей звонил, когда подъезжал. Встречаемся у Колиной лавки.