Бумажный домик

— Конечно!

— Никогда!

Сцепляются двое бородатых.

— Ему это было совершенно ни к чему. Слово…

— Но когда он говорит о полевых лилиях, он имеет в виду…

Вот они снова, мои полевые лилии. Приходится признать, что их подают под самыми разными соусами. Сейчас начнутся сплошные общие места: Иисус был гуру, битником, у него и в мыслях не было зарабатывать себе на жизнь, апостолы — все сплошь его приятели, и Рамакришна сказал… Чего только тут не намешано: пижонство и невежество, самомнение и искренняя увлеченность, социальный протест и лень. Сын парикмахера мечтает о буддийском монастыре, сын промышленника — о перманентной революции. По крайней мере, в эту минуту они рядом. А может, это одна из наиболее «стоящих» минут их жизни? Кто знает? Конечно же, их мечта — уехать всем вместе в Индию, создать там братскую общину, — скорее всего так и останется мечтой, к тому же она зиждется на приятной уверенности, что в любое время дня и ночи двери родительского дома для них всегда открыты. Но кто знает, какой силой обладают мечты наших детей? И может, кто-то из них и в самом деле уедет, бросив учебу или отцовскую лавку… И вернется, скорей всего, разочарованным, или больным, или с экзотической супругой на руках (я видела и такое), чье очарование улетучится быстрее, чем аромат из открытой коробки с пряностями. А потом он превратится в местную достопримечательность и будет развлекать публику своими воспоминаниями: немножко йог, немножко шаман, отныне его место среди отверженной богемы — от безработных художников до всякого рода целителей, среди всех тех, кого называют «неудачниками».

Меня всегда удивляло, что слово «неудачник» несет в себе оттенок презрения. Непризнанный художник, писатель, не нашедший читателей, дирижер без оркестра, изобретатель без диплома, мистик без церкви — «неудачники», все они притязали на многое. Кто назовет «неудачником» разбогатевшего коммерсанта? Или богатого бездельника, или безликого чиновника? Однако кто знает, чего бы они могли достичь в науке, в искусстве, в любви? И все-таки неудачник — это тот, кто пытался найти себе место в обществе и не сумел. В этом обществе, которое считает себя культурным, духовным, христианским, внутреннее богатство, личная отвага в расчет не берутся. И что тут удивительного, если сари, гуру, йога так притягательны для пылкой, но утратившей надежду молодежи? Иисус — неудачник в качестве Царя Иудейского. Вот если бы он захватил власть и пожил подольше, тогда бы жизнь его удалась. Тогда и римляне отнеслись бы к нему с уважением. На самом деле, когда мы объявляем себя «римскими католиками», мы гораздо больше римляне, чем католики. Бодлер — неудачник с претензиями, Ван Гог и святой Бенуа Лабр — неудачники из породы клошаров. Эдисон и Дени Папен, Бернар Палисси и ваш сосед, которому так и не удалось услышать исполненной свою симфонию или увидеть напечатанной свою рукопись, — все те же неудачники, во всяком случае при теперешнем «положении дел». Всех их меряют одной меркой, судят одним судом — счет в банке, фотография в «Пари-матч» или благоволение Людовика XIV. Фенелон, который был крупным писателем, политическим и религиозным деятелем, ревностным пастырем, верным другом, любил детей, сады, справедливость и Бога, для большинства критиков остается неудачником. Почему? Потому, что Людовик XIV в припадке самодурства лишил его своих милостей. Он пекся о церкви, о ее процветании? Ну и что! Тесный круг друзей, сомкнувшийся вокруг него, стал настоящим храмом веры и любви, и их письма еще и сегодня волнуют нас? Ну и что! Его прекрасные, проникнутые верой книги достойны пера Шатобриана, а политические трактаты обошли всю Европу? Ну и что! — говорю я вам. Ведь он не участвовал в королевских лотереях, которые с таким блеском проводил Боссюэ. Он не был зван в пустой, скучный Марли, где Король-Солнце согревал свою старость на чахлом огне старческого садизма. Он не сумел взять верх над Боссюэ, не смог противостоять влиянию Людовика XIV в Риме, ему пришлось довольствоваться лишь уважением достойнейших из достойных, но что это в сравнении с Марли? Сразу становится понятно, что имеют в виду его критики. И заметьте, что речь ведь идет о священнике, и к нему — это общепризнано — неприменимо понятие «успех» в его традиционном значении. И это «христианская цивилизация»? Так неужели бы вы сами не мечтали уехать в Индию, если бы вам было двадцать, а впереди только треск арифмометров?

А значит, да здравствуют сари, они такие яркие, красивые и стоят недорого; да здравствуют друзья, которые обмениваются друг с другом безумными идеями и свитерами. И если уж Иисус был гуру и битником, то надо сказать, что прежде всего он был неудачником.

— И все же, — говорит X., — попади вы сами в число неудачников, вы бы по-другому заговорили. Вы-то сумели выплыть на своем корабле.

— Но это вовсе не означает, что я люблю воду.

Я читаю в переписке Тейяра де Шардена:

«…Взойдя на эту вершину, вы поймете, что ничто не существует само по себе и ничто не бывает ничтожным, презренным, так всякое мыслящее существо — отражение всей Вселенной, и оно не может совершенствоваться, не совершенствуя все вокруг себя».

Нет ничего ничтожного, ничего презренного… Вот что я хотела бы сказать Габриэлле Ленуар. Но я опоздала, я вспомнила эту цитату слишком поздно.

* * *

На улице Сент-Андре-дез-Ар, прислонившись к стене дома, одетая по-домашнему, я жду Жака, который зашел в винную лавочку сдать бутылки. Ко мне подходит высокий молодой человек в довольно растерзанном виде.

— У вас не будет ста франков?

Я в игривом настроении:

— Как раз хотела попросить их у вас.

Он:

— Да? Возьмите.

И он кладет мне на ладонь маленькую монетку, которую я, совершенно растерявшись, принимаю.

Я долго хранила эту монетку, пока кто-то из детей не стащил ее у меня и не обратил в леденцы. Я разглядывала ее в задумчивости. Я не так наивна и восторженна, чтобы прозревать за этим даром некие возвышенные добродетели. Это не «лепта вдовицы», о которой говорится в Евангелии, — священная милостыня, поданная бедняком нищему. В этом жесте нет ни жертвы, ни самоотречения; это всего лишь милая шутка, внутренняя раскованность, презрение к благам мира сего, без особого, впрочем, риска. Но за неимением высоких добродетелей стоит ли относиться свысока к этим приятным достоинствам? Порой они — лишь первая ступень. И даже если они просто немножко украшают жизнь, это уже немало.

Мадам Жозетт и молодежь

В прошлое воскресенье мадам Жозетт принимала гостя. Старого приятеля, который живет в пригороде.

— У него там очень миленький особнячок, я видела фотографию: на краю лужка — амбар, совсем по-деревенски. С некоторых пор стало шумновато, но это только ему на пользу.

— Шумновато из-за машин, мадам Жозетт?

— Да нет, что вы. Просто в мае прошлого года он приютил у себя несколько молодых людей, у них были неприятности с полицией из-за каких-то листовок, они то ли битники, то ли хиппи, точно не скажу — (мадам Жозетт всегда очень скрупулезна по части исторических реалий), — вот они и прижились у него. Сейчас живут то трое, то четверо. Ему с ними веселее. Я просила его прислать мне кого-нибудь из них.

— Хиппи?..

— Или битника, мне все равно. Мне будет интересно узнать точку зрения этих молодых людей на современные события. Я считаю, что ни радио, ни телевидение, ни «Монд» не дают им высказаться до конца.

Я с некоторым удивлением пытаюсь представить себе хиппи в малюсенькой столовой мадам Жозетт, под оранжевым абажуром, у бретонского сундука.

— Так что же, он придет, мадам Жозетт?

— Конечно. В воскресенье. Я приготовлю ему свои коронные креветки в сухарях и шоколадный торт. Как вы думаете, это подойдет? Что они вообще едят, эти хиппи? Может быть, они вегетарианцы?

— Наверное, среди них попадаются всякие.

— Мне бы не хотелось его шокировать.

Мадам Жозетт готовится к приходу «своего» хиппи, как к визиту посла. Она приготовила «свои» креветки в сухарях и список вопросов. Что для них означает лозунг «Живите мечтой!»? Почему они скандируют: «Выбирать — предавать»? Что он вообще думает о системе выборов, и тому подобное.

— Знаете, мадам Жозетт, этот юноша может вообще быть не в курсе всего этого! Он же не министр!

— А вы полагаете, что министры в курсе всего, да? — возражает она, затыкая мне рот.

Я не без опаски ожидала их встречи. Придет ли вообще этот хиппи? Не найдем ли мы потом мадам Жозетт с перерезанной глоткой? Или им обоим будет очень неловко друг с другом? Похоже, мои опасения не оправдались. Хиппи зовут Марком. Он американец, но бежал из Америки, чтобы не воевать во Вьетнаме. У него длинная борода и длинные волосы.

— Очень, очень интересный молодой человек, — говорит мадам Жозетт искренне. — Охотно ответил на все мои вопросы. Кстати, он привел с собой друга, и могу вам похвастаться — мои креветки прошли на «ура».

— Наверно, вам не понравилось, что он привел с собой еще и друга?

— Вовсе нет. После ужина они спели мне несколько очень интересных песен о мае, на социальные темы. Вообще-то эти молодые — люди серьезные.

К великому моему удивлению, «хиппи» продолжают иногда по воскресеньям навещать мадам Жозетт. Почему они приходят — из-за креветок? Возможно. Только это слишком уж примитивно. А дело, наверное, в том, что этим молодым людям нужно, чтобы их не только приютили и накормили, но еще и выслушали. Найдутся ли родители, которые будут с таким вниманием, «на равных» слушать своих детей, как мадам Жозетт? Честь и хвала ей за это.

— Я получаю информацию, вот и все, — объясняет она с достоинством. — Взглядов их не разделяю, но рада, что они мне теперь известны.

Да, у мадам Жозетт есть дар общения. А вот не испытывает ли она еще и материнских чувств к Марку и Жан-Пьеру, интересуется ли она их романами, переживаниями, здоровьем?.. Спросить об этом у мадам Жозетт невозможно, она бы сочла это полнейшей бестактностью.

Одно крайне любопытное соображение Даниэля