Бумажный тигр (II. - "Форма")

— Значит, канцелярские крысы и безумные рыбоголовые чудовища по своей сути — иксы и игреки? — насмешливо осведомился Тармас, не замечая устремленный на него гневный взгляд Графини, — Превосходная теория.

— Я говорю не об этом! — раздраженно произнес Архитектор, — А о том, что Новый Бангор — это место, где все известные нам законы проистекают по неизвестным нам правилам. Но там, где есть правило, всегда есть закономерность. Надо лишь выявить ее. Сделать зримой. И единственный инструмент, который может нам в этом помочь, это анализ. Беспристрастный сухой анализ, холодный, как лабораторное стекло. Нам не нужно противостоять Новому Бангору, нам нужно разгадать его! Вытащить наружу корень уравнения, спрятанный за жуткими декорациями.

Поэт фыркнул. Должно быть, представил себе что-то столь же нелепое, что и сам доктор Генри в этот момент — как благообразный Архитектор, вооружившись куском мела, отбивается от наседающих на него теней в строгих похоронных костюмах…

— Значит, единственное, что нам требуется — это… решить уравнение? — холодный голос Графини запнулся, — Именно на это нам отводится время?

— Да, — подтвердил Архитектор с непонятным достоинством, — Логика и анализ — вот наше вернейшее оружие в этой ситуации. Конечно, бой будет непрост. О, еще как непрост! Дело в том, что для того, чтоб приблизиться к решению, надо отстраниться от великого множества вещей, которые наше скудное человеческое мышление возводит на пути. От продуктов нашего воображения, искажающих зрения и путающих мысли. Надо без устали пропалывать данные, избавляясь от ложного, наносного, субъективного, обратиться бесстрастными и сосредоточенными на поиске истины приборами, неподвластными порочной субъективности!

— Вы предлагаете всем нам сделаться арифмометрами? — холодно осведомилась Графиня, — Бесстрастными цифровыми аппаратами, отринувшими человечность во всех ее проявлениях?

— Да! — неожиданно жарко воскликнул Архитектор, — Если потребуется, да! Пока ваша хваленая человечность будет мешать нам решить уравнение, она будет нашим врагом! Союзником выдуманного вами Левиафана!

— Заманчивая перспектива… — пробормотал Поэт, то ли фиглярствуя, то ли искренне, — Не могу отрицать оригинальности подхода, но…

— Спасибо, мистер Уризель, — поспешил сказать доктор Генри, — Это заслуживает внимания. Кто следующий? Мистер Тармас, быть может?

— Ну, если вы желаете…

Скотопромышленник осторожно шевельнул плечами, будто проверяя на прочность пиджак. Когда с его лица сошла привычная сардоническая усмешка, оно сделалось почти незнакомым, а сам Пастух словно мгновенно сменил личину, став удивительно спокойным, серьезным и даже внушительным. Словно явил сидящим за столом свое истинное лицо.

Лицо человека, который никогда не плыл по течению, напротив, стремился все течения изогнуть под себя. Доктор Генри подумал, что в этом лице есть что-то от римского центуриона. Такой способен хладнокровно планировать и воплощать планы, но если потребуется, он самолично поведет легион в бой, первым встав в строй.

— Я привык уважать цифры, — Тармас кашлянул, — В конце концов, на них зиждилось мое состояние. Но я не думаю, что Он ждет от нас разгадывания алгебраических ребусов. Если он чего-то и ждет для нас, так это сделки.

— Сделки? — Графиня приподняла аккуратную тонкую бровь, — Впрочем, я уже не удивлена. Математик талдычит об уравнениях, а делец всегда остается дельцом.

Тармас не удостоил ее колкое замечание ответом. Этот новый Тармас был слишком серьезен, чтобы отвлекаться на пикировку, настолько, что данное ему доктором Генри прозвище уже не казалось подходящим. В нем не было кротости Давида, скорее, тяжелая решимость изготовившегося к бою Голиафа [95] .

95

Согласно Библии, Давид, сразивший Голиафа, был в юности пастухом.

— Он — могучая сила, — спокойно произнес он, — Но это не какой-нибудь никчемный математический парадокс. Парадоксы бесстрастны, а Он испытывает жажду нового, иначе не призывал бы к себе гостей. Эта жажда и есть ключ к его

познанию.

— Ну-ка, ну-ка… — пробормотал Поэт, но так тихо, что было непонятно, насмешка это или живой интерес.

— В моем представлении Он сродни туземному божку. Знаете, из тех, что полли сооружают при помощи валунов, коры и кокосовых орехов. Как и полагается таким божкам, он алчен, расчетлив и хитер. И еще, к нашему несчастью, могущественен. Этакий дикарский Зевс, отхвативший от мироздания кусок и обустроивший там себе уютный уголок. Да, он разумен. Безусловно, разумен. Вещи подобной сложности невозможны без содействия разума. Проблема лишь в том, что разум его нечеловеческий, поскольку зиждется на нечеловеческих же силах.

— Значит, злое божество, — констатировала Графиня с легкой усмешкой, — Надо же. А я полагала, что люди сродни вам — убежденные материалисты!

— Я и был таковым, — серьезно кивнул Пастух, — Пока хорошенько не задумался. Знаете, мне ведь в прошлом и самому приходилось бывать богом. Например, когда я выгрузил первый паровой двигатель для своей лесопильни на одном из Соломоновых островов. Поверьте, когда он заработал, моя божественная мощь была несомненна в глазах местных полли. К тому же, мы с ними редко понимали друг друга, даже когда общались на одном языке. Между нами была такая же пропасть, которая ныне разделяет нас самих с Новым Бангором, пропасть, рожденная несоотносимым могуществом одной из сторон. Однако наше положение не столь уж беспомощно, как может показаться. Мистер Уризель, без сомнения, прав, логика — один из могущественных инструментов в мире, но есть закон не менее могущественный. Воздвигающий и разрушающий империи, уничтожающий народы или возвышающий, изменяющий очертания целых стран… Извечный закон спроса и предложения, господа. Сущность его крайне проста даже для того, кто не читал работу «О природе капитала» [96] , и сводится к нехитрой максиме. Предложение и спрос неизбежно найдут друг друга.

96

«О природе капитала» — книга Адама Смита, шотландского экономиста XVIII-го века, основоположника общей экономической теории.

— Ну и что же вы намерены предложить Ему взамен на свою душу? — желчно поинтересовался Поэт, — Пару бушелей зерна? Может, стадо хайлендских коров?

— Да уж всяко не груду исписанных стишками салфеток! — огрызнулся Пастух, на миг возвращаясь в привычное обличье, — Вот и вопрос, джентльмены. Он могущественен, но всякое могущество ограничено. Когда у него возникает потребность в том, что лежит за его пределами, наступает время для предложения. В том вся и штука — понять, что ему нужно. Определить цену нашей с вами свободы.

— Значит, вам не терпится заключить сделку с богом?

— И сказал Бог — возьми единственного сына твоего, которого ты любишь, Исаака, и пойди в землю Мориа, и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе. Авраам встал рано утром, оседлал осла своего, взял с собою двоих из отроков своих и Исаака…

Поэт скривился.

— Довольно! Делец, читающий Библию — слишком противоестественное зрелище даже для этого острова!

— Достаточно лишь понять, что мы можем предложить Новому Бангору. Увы, для этого бесполезно читать биржевую колонку «Луженой глотки», Он явно не считает нужным публиковать там свои запросы. Однако должны быть другие способы. Обязаны быть. Если мы их найдем… Вам, мистер Ортона, кажется, не по вкусу моя теория? Что ж, буду только рад выслушать вашу собственную. Уверен, она по-своему примечательна.

— Лучше сперва мою! — внезапно произнесла Графиня, не дав Поэту ответить, — Уверяю, после нее никакая другая уже не покажется вам смешной.

К удивлению доктора Генри, она взяла почти опустошенную винную бутылку и сделала из нее протяжный глоток, прямо из горлышка. Скривилась — едва ли дешевое вино пришлось ей по вкусу — но легко выдержала взгляды сидящих за столом. Даже с некоторым удовольствием, как показалось доктору Генри.

Он подумал, что женщине, наделенной подобной красотой и манерами, не впервые оказываться в центре мужского внимания. Даже в окружении обломков и грязи, сидя на старом стуле, с бутылкой дрянного вина в руке, Графиня все равно выглядела так, будто присутствовала по меньшей мере на званом обеде у министра. Однако, вместе с тем, он замечал и ее переменчивость. То, как легко на ее лице благожелательность сменяется отчужденностью, а человеческая теплота — холодной отстраненной красотой фарфоровой куклы, которая привыкла взирать на мир с высоты каминной полки.

Что в жизни этой женщины должно было произойти, чтоб наделить ее подобными качествами? Доктор Генри этого не знал — его познания о Графине и ее прошлом не простирались за пределы острова.

Она обвела взглядом всех присутствующих, прежде чем начать. Точно арфистка, выжидающая полной тишины в зале для того, чтобы коснуться струн.

— Уважаемый мистер Тармас полагает Его божеством и, хотя мне редко случается разделять его мнение в силу многих причин, в этой ситуации, как ни странно, мы сидим по одну сторону стола — во всех смыслах этого слова. Но это не бог-делец, не рехнувшийся от вседозволенности Плутос [97] , ждущий свою сделку, это божество другого порядка. Другого… рода.

97

Плутос — древнегреческий бог богатства.