Бумажный тигр (II. - "Форма")

Лэйд не считал себя человеком, сведущим в архитектуре, и тему на счет мистера Бесайера, уже порядком ему надоевшего, не поддержал.

— Ну и что понравилось вам зарисовывать больше всего?

Вопрос был задан походя, больше из вежливости, однако взгляд Уилла загорелся, превратив, как это обычно бывало, его щурящиеся невыразительные глаза в горящие золотым светом плошки.

— Без сомнения, Вестминстерское аббатство. Бывало, я просиживал там целыми днями. Совершенно упоительный стиль, который не дано воплотить ни одной картине. Эти старые доспехи, недвижимыми стальными шеренгами замершие вдоль нефа… Восковые фигуры, эти молчаливые зрители давно ушедших веков, взирающие на тебя скорбными лицами… Но, конечно, самое потрясающее впечатление производят цвета. Их переходы, границы, композиции — это нечто невообразимое. Чередование ярких красок, то появляющихся, то будто тающих… это истинное эстетическое удовольствие, мистер Лайвстоун, чистое, как любовь Господа.

Лэйд был уверен, что доспехи и восковые статуи, этот исторический хлам, вынесли из Вестминстерского аббатства давным-давно, но счел за лучшее не перебивать Уилла — разговорившись, он, быть может, выложит что-то интересное, то, что он, Лэйд, впоследствии сможет использовать.

— Кажется, вы в самом деле проводили там немало времени, раз уж так прониклись.

— Еще бы, — Уилл улыбнулся, как улыбается человек, вспомнивший что-то приятное, — Мне иной раз приходилось проводить там всю ночь напролет!

Лэйд усмехнулся.

— Не боитесь призраков? Говорят, Вестминстерское аббатство прямо-таки кишит ими! Духи умерщвлённых британских королей, мстительные призраки властителей прошлого… Лично мне было бы немного не по себе, окажись передо мной во плоти Мария Стюарт или, чем черт не шутит, Генрих Седьмой собственной персоной [112] !

— Нет, — вновь улыбнувшись, заметил Уилл, — Подобные особы мне не попадались. У меня была куда более приятная компания.

112

Вестминстерское аббатство в использовалось для захоронения тел британских монархов.

Лэйд бросил в сторону Уилла настороженный взгляд, однако тот в этот момент безмятежно зарисовывал шпиль какого-то дома, быстрыми штрихами придавая ему объем.

— Вы говорите о компании призраков?

Поглощенный своей работой Уилл коротко кивнул.

— Честно говоря, мне редко приходилось об этом рассказывать, к тому же я привык, что люди реагируют на подобные рассказы весьма резко. Некоторые ученики мистера Бесаера, беспутные мальчишки, и вовсе клеветали на меня, утверждая, что призраки, которых я видел, явлены винными парами и лауданумом. Что ж, я никогда не вступал в споры. Я видел то, что мне было явлено и мне этого вполне довольно.

— И… что же вы видели? — мягко спросил Лэйд, делая вид, будто тоже поглощен этим дурацким топорщащимся шпилем, уродливой каменной пикой, всаженной в податливую плоть неба.

— Чаще всего я видел Его, — улыбка Уилла на миг обрела блаженное выражение, — Не Левиафана, конечно! Спасителя, шествующего в окружении апостолов. Я бессилен передать то, как это выглядело, и мои краски тоже бессильны. Это случалось изредка, обычно в те вечера, когда я допоздна задерживался и ощущал себя порядком измотанным. Сперва я замечал, что нечто странное, как будто, творится со временем. Минуты вдруг забывали про последовательность и начинали бежать как им вздумается, беспорядочно и врозь, точно беглецы с поля боя. Потом приходила боль в затылке, не сильная, но от нее у меня делалось сухо во рту, а еще я начинал слышать негромкое подвывание сродни тому, что издает иногда ветер. И тело делалось чужим, непослушным, тяжелым, таким, что я почти терял возможность управлять собственными членами. Ужасное, мучительное ощущение, но я безропотно переносил его — потому что знал, что неизменно последует за ним.

— Что?

— А после… После из стены выступал Он. Уверяю вас, я видел Его отчетливее, чем сейчас вас, вплоть до ремешков истоптанных сандалий на ногах. Он двигался вдоль нефа, молча и целеустремленно, окруженный одиннадцатью молчаливыми скорбными спутниками. Его роба была ветхой и истрепанной, Его волосы — грязными и спутанными, но ступал он уверенно, как солнце уверенно пересекает небосвод. Звучала музыка. Нет, музыка — это оскорбительно примитивное выражение, которое я вынужден использовать, чтоб передать хотя бы мельчайшую часть своих ощущений. Это ощущалось так, будто чья-то огромная рука перебирает струны бытия, извлекая те ноты, что звучали в миг сотворения мира. Вы, наверно, считаете такое сравнение напыщенным? Но уверяю вас, моя душа обмирала от этих звуков и замирала, парализованная. Иногда я ловил Его взгляд. Этот взгляд не предназначался мне, но на миг — миг, который длился длиннее тысячелетия — я видел взгляд Иисуса Христа. Взгляд, который служил искуплением за все мои грехи, прошлые, настоящие и будущие.

— Ага. Что ж, ясно.

Яснее ясного, мистер Лайвстоун, добавил он мысленно. Ты ведь думал об этом, думал еще до того, как впервые увидел Уилла на пороге собственной лавки. И вот пожалуйста. Безумец. Человек, одержимый видениями, зрительными галлюцинациями. Может, он не буен, не хватается за нож, не одержим болезненными маниями и идеями, но одного только этого достаточно для того, чтобы понять — разум его, несомненно, поврежден. Он и раньше ощущал в нем что-то такое — в его манере внимательно слушать, в болезненном любопытстве, в каком-то особенном блеске глаз, который он списывал на собственную мнительность.

Пожалуйста, мистер Лайвстоун. Человек, не желающий покидать Новый Бангор, должен быть безумцем — теперь у вас есть надлежащее тому подтверждение.

Только едва ли оно делает ситуацию легче, отрешенно подумал Лэйд, делая вид, что внимательно слушает спутника. Я обещал полковнику Уизерсу, что посажу его на корабль. Который, к слову, отправляется завтрашним вечером. В нашем договоре не было ничего на счет рассудка и вменяемости того единственного пассажира, который должен покинуть остров — первым в истории Нового Бангора…

— Иногда мне являлись не Господь со своими учениками, а монашеская процессия. И что это была за процессия! Облаченные в грубые рясы, монахи беззвучно шли друг за другом, и шествие это завораживало. И что там были за люди! Не простые монахи, нет. Я видел их скорбные лики, взгляды, устремленные в блаженную пустоту — Ральфа Невилла, сосредоточенного и торжественного, исполненного христианского достоинства Роберта Бернелла, изможденного Стивена Гардинера… Отцы нашей церкви шли друг за другом, вздымая пыль своими сутанами, пыль, в которую обратились земные правители, шли, пока не растворялись в полумраке… Обычно я приходил в себя через несколько часов. У меня ужасно раскалывалась голова, во рту стояла смертельная сухость, и чувствовал я себя так, будто мне заживо переломали на дыбе все кости. Но поверьте, мистер Лайвстоун, это ощущение стоило того. Я и по сей день уверен, что эти видения, живущие под сенью Вестминстерского аббатства, предназначались мне и отчаянно пытаюсь найти их смысл. Жаль, мне не дано отобразить хотя бы отсвет этих видений на холсте, однако поверьте, я упорно бьюсь над этой задачей и когда-нибудь, быть может…

— Давно у вас начались такие видения? — осведомился Лэйд, стараясь держать себя безразлично, а вопросы задавать таким тоном, будто они были порождены только лишь вежливостью, — Скажем, в детстве, или…

— Нет, — безмятежно ответил Уилл, — Впервые это сталось со мной в четырнадцать. Подмастерья мистера Бесаера хулиганили и случайно столкнули меня с лесов, где я устроился, головой вниз. Голова, как видите, уцелела, хоть и порядком пострадала. Но знаете, я не в обиде на них. Я…

Лэйду уже порядком надоела вся эта болтовня. Чтобы не отпустить какую-нибудь остроту, он набрал воздуха и грудь и продекламировал:

Окраска их была багрово-черной, И мы, в соседстве этих мрачных вод, Сошли по диким тропам с кручи горной. Угрюмый ключ стихает и растет В Стигийское болото, ниспадая К подножью серокаменных высот. И я увидел, долгий взгляд вперяя, Людей, погрязших в омуте реки…

А, холера, как там дальше… Что-то про нагую толпу и знатную потасовку…

Он сбился на полуслове, но все равно заслужил восхищенный взгляд Уилла.