Бумер-2
Шрифт:
Если бы Куба был трезвым, то не позволил этому хмырю, хозяину закусочной, так легко сломать себе нос, да еще ногу повредить. Завтра же надо топать к врачу и делать рентгеновский снимок, если нет перелома, трещину в кости обязательно обнаружат. Наложат гипс, и два месяца Куба, как последний урод, будет ковылять, опираясь на палку.
Мягкая кровля закусочной оказалась неровной, бугристой, бутылки не хотели стоять, все падали. Стоило только чуть наклонить горлышко, бензин, смешанный с соляркой, вытекал из бумажных затычек. Горючка уже облила рубаху и штаны Кубы. Руки сделались скользкими от солярки. А бутылки все падали и падали, пока он не догадался не ставить их на кровлю, а сразу сбрасывать в вентиляционную
— Ну, мать твою через ухо, — Куба злился на свою забывчивость, на проклятую погоду, на темную ночь, на тупость своего друга и на весь мир в целом. — Падла долбанная…
Проклятый дождь сеялся с неба, ветер дул в лицо. Огонь фонарей на трассе сделался каким-то тусклым, далеким.
— Эй, ты чего там, заснул что ли, задница? — голос Жлоба казался тихим и слабым. — Или спички потерял? Слышь, ты где есть?
— Да пошел ты, — заорал в ответ Куба. — Пошел знаешь куда?
Закрывая огонь зажигалки от ветра, он прикурил сигарету, жадно затянувшись, бросил ее в вентиляционное отверстие. И отступил в сторону, дожидаясь, когда вспыхнет бензин. Но ничего не произошло. Он прикурил новую сигарету и повторил свои действия. Хоть бы что. Ни огня, ни дыма. Видно, от тлеющей сигареты огонь не займется.
Спички, спички… Вот он выход из положения. Куба всегда таскал с собой коробок, чтобы при случае поковыряться в зубах. Отломив фильтр, он прикурил новую сигарету, вставил ее в спичечный коробок, закрыл его и бросил в вентиляционную трубу. Отличная идея, жаль, что она не пришла в голову раньше. Как только сигарета догорит, воспламенятся спичечные головки, от их тепла горючка точно вспыхнет. Нужно лишь немного подождать. Куба отошел в сторону, досчитал до десяти. А потом еще раз до десяти. Сигарета должна была истлеть. Что за чертовщина?
— Ну, чего ты там возишься, задница? — крикнул снизу Жлоб. — Я тут совсем задубел. Задница проклятая…
— Пошел ты на хрен, — проорал в ответ Куба. — Кретин, недоносок.
Блин, у Жлоба не только с мозгами проблемы, у него и словарный запас, как у последнего педика. Только задница, задница… Другим словам не научился. Тьфу, и этот фокус с сигаретой не получился. Куба стал раздумывать, что же делать дальше.
Он подошел к вентиляционной трубе, наклонившись, глянул в темноту и отпрянул. Из трубы с шипением вырвался столб пламени, какой высокий, что моментом осветил асфальтовую площадку автомобильной стоянки, кусок шоссе и все пространство вплоть до леса. Обожгло лицо грудь, вспыхнули брюки. Не помня себя, Куба закричал в голос, побежал к краю плоской крыши. Поскользнулся и упал, но тут же вскочил на ноги и закричал еще громче. Он потерял ориентировку в пространстве, не знал куда бежать, что делать, где искать спасения.
Дядя Миша пришел в себя от каких-то диких нечеловеческих криков, способных поднять из могилы покойника. Шубин лежал в мокрой траве на дне неглубокой канавы, он промерз до костей, голова раскалывалась от боли, а ноги онемели. Кажется, стояла ночь, небо оставалось темным, но вокруг светло, как днем. Выглянув из своего укрытия, Шубин и сам захотел закричать, но сдержал крик. Вся крыша закусочной была объята пламенем, горело и внутри, и жар был такой, что трескались витринные стекла.
На краю крыши стоял человек, объятый пламенем, он истошно кричал, но слова выходили неразборчивые. Человек спрыгнул вниз с четырехметровой высоты и, кажется, неудачно приземлился, видно, сломал ногу. Дважды он пытался встать и снова падал на асфальт. Другой человек накинул на бедолагу то ли кусок брезента, то ли
шерстяное одеяло. На шоссе остановился «жигуленок», водитель побежал к закусочной.Оттолкнувшись руками от земли, Шубин попытался подняться на ноги, но снова оказался на земле, голова закружилась, будто он каким-то чудом оказался на детской карусели, которая разгонялась, крутилась все быстрее. И снова мир погрузился в темноту.
В салоне «опеля» стояла нестерпимая вонь. К запаху бензина и солярки примешивался тошнотворный дух подгоревшего мяса и еще какой-то запах, отвратительный, непередаваемый словами, от которого выворачивало наизнанку. Плохо соображая, что делать дальше, куда рулить, Жлоб решил, что без врача все равно не обойтись, но вести лучшего и единственного друга в районную больницу — это все равно, что его, а заодно и себя, прямиком на кичу отправить.
Врачи обязаны сообщать ментам о таких делах. Едва Кубу обследуют в приемном покое, завалится дознаватель. И начнется такая канитель, что тошно станет. К тому моменту, когда Кубу положат на операционный стол или куда там кладут обгоревших людей, менты пробьют насчет пожара в закусочной, поговорят с Шубиным, если он жив. А он наверняка жив, потому что такие типы легко не подыхают. И хрендец на ровном месте. Кубу отправят в тюремную больничку, а Желабовского прямой наводкой в СИЗО, в тухлую камеру на тридцать рыл.
Углядев указатель и жестяной щит на столбе, Жлоб резко вывернул руль, съехал с трассы и погнал «опель» по дороге через лес. В дачном поселке Масловка жил Николай Николаевич Кучушев, знакомый доктор из районной больницы. Пару раз он штопал Жлоба, когда его порезали ножом какие-то залетные отморозки. И Кубе тоже как-то помогал. Хороший мужик. Главное, цену не ломит, берет по-божески. И умеет держать язык за зубами.
Глава четвертая
Мобильник зазвонил в тот момент, когда, вцепившись мертвой хваткой в руль, Жлоб на темной узкой дороге разогнал тачку до девяноста километров. Пришлось сбавить газ. Услышав голос Постникова, Жлоб поморщился. Как некстати этот разговор именно сейчас.
— Ну, где вы пропали? — выпалил Постный. — Какого хрена не звоните? Я жду как опущенный, а ты язык проглотил.
— Вот как раз хотел, — пролепетал Жлоб.
Но Постников не стал слушать.
— Или вы стали настолько крутыми, что и докладываться не надо?
— Да, Павел Митрофанович, — невпопад ответил Жлоб, он не успевал следить за темной дорогой.
— Что «да»? Крутыми, мать вашу заделались?
— То есть, нет, Павел Митрофанович.
— Что ты ладишь: Пал Митрофаныч? Говори, как дела?
— Все плохо. Куба обгорел. Сильно очень. Когда вспыхнул огонь, он оказался рядом… Сейчас его к доктору везу. К Кучушеву на дачу.
— Я не о здоровье Кубы спариваю, — заорал Постный. — Я спросил: как наши дела? Ты что, тупее материной задницы? Уже русских слов не понимаешь?
— Забегаловка сгорела. Дотла. Все тип-топ.
— Ну, с этого и надо было начинать, — тон Постникова смягчился. — Отвезешь Кубу к коновалу, а потом обязательно мне звякни. В любое время, хоть ночью, хоть утром. Только в больницу не суйтесь. Понял меня? В больницу ни ногой.
— Все понял, — отозвался Жлоб.
Кроткие гудки. Жлоб бросил трубку на пассажирское сидение и увеличил скорость. Дорога сделалась чуть шире, в просветах между деревьями открылось небо. Еще два поворота, и они на месте.
— Шестьсот долларов, — громко и внятно сказал с заднего сидения Куба. — Слышь? Шестьсот…
— Чего шестьсот? — проорал в ответ Жлоб.
Он чувствовал, что в груди бешено молотится сердце, руки сделались слабыми и вялыми, а на глаза наворачиваются слезы.
— Баксов наварили… Шестьсот баксов… За мою жизнь…