Бунт женщин

Я жду Дениса у окна в коридоре. Выйдет из кабинета и сразу увидит меня. Хоть сегодня даст он себе передышку? Дождь кончился, и, может, мы пойдём куда-нибудь?

Полчаса тянутся веком. Не спрашивает же физичка его за весь год?!

Наконец выходит. Голова опущена. Быстрым шагом идёт к лестнице. Провалился?

Чуть не бегу за ним. Останавливаюсь.

Не хочу бегать за ним, как Люша бегала за отцом. Если он захочет меня видеть — придёт.

Мама, к моему удивлению, сегодня дома.

— В больнице — санитарный день, меня не пустили.

Интересно, что такое — санитарный день: баня или травля тараканов? Не успеваю переодеться, как раздаётся звонок в дверь.

Денис?!

Бегу переодеваться. Надену розовую пушистую кофту — Ангелина Сысоевна подарила!

— Ну, сдал? — мамин молодой голос.

— Я получил «отлично», хотя знаю на «тройку», и мне совсем это не понравилось. Теперь придётся доучивать до «отлично», а у меня времени нет.

Денис улыбается, когда я выхожу в своей новой розовой кофте.

— Давайте, детки, обедать. — Мама накрывает на стол.

Мы сидим друг против друга, совсем как в моих видениях будущего. Мама рассказывает о девочке-шестикласснице, вырастившей в комнате берёзу, берёза подобралась к потолку.

Денис рассказывает об экзамене — физичка гоняла его по всем темам без исключения, а то, в чём он путался, начинала объяснять.

— Никогда не думал, что стыд — такое липкое чувство. Бр-р. Мерзкое.

Я смеюсь.

Над потешным видом Дениса? Над его проблемой? Или над тем, как быстро сбылось то, что я расписала по дням своего будущего?

— Ты чего? — спрашивает мама.

— Ты чего? — спрашивает Денис и смотрит на меня своими узкими добрыми озерцами.

Разве объяснишь… Несу чушь о мудрости учительницы, которая объяснила ему сложный материал, о своих экзаменах и сочинениях. Я — болтаю. Я — дома. У меня есть семья. И Денис смотрит на меня. Он слушает меня очень внимательно — ему всё это тоже придётся сдавать, а я купаюсь в его внимании. Я даю ему лист с задачами по математике, которые нужно уметь решать, называю темы сочинений и книги, которые прочитала и которые нужно прочитать ему…

По горящим полешкам скачу словами — Денис смотрит на меня.

В этот день я не занималась совсем. И мама не готовилась к урокам. Денис ушёл около одиннадцати, мы с мамой сразу легли спать.

Мой смех живёт теперь в нашем доме. Я летаю от дома к школе, от школы к дому Ангелины Сысоевны — принести ей книжку из библиотеки, цветы, фрукты, от Ангелины Сысоевны — домой. Скорее, скорее: а вдруг Денис забежит?

У Дениса через месяц математика. Вся.

Потерпеть остаётся совсем недолго. Сдадим выпускные экзамены и — в путь. А пока самой нужно заниматься.

Мне легче, чем Денису. Я в последнем классе и полгода, что пропустила, почти догнала.

Встречаясь с Денисом в коридорах, мы здороваемся, перебрасываемся ничего не значащими словами, и Денис бежит дальше — что-то сдавать, что-то слушать, что-то учить. И я бегу дальше — держа перед собой его взгляд.

Пролетает месяц, как один день. И отец всё-таки возвращается домой.

Привыкнув к мысли о бегстве с мамой и Денисом в мой Город, я вычеркнула отца из своей жизни. Буйный, эгоистичный… — сами пороки его вкупе с пьянством освобождают меня от любых обязательств перед ним и от мук совести. Мы с мамой имеем право удрать от него, как удирают люди от камнепада, от раскалённой лавы из потревоженного вулкана! Я решила перетерпеть наше совместное житьё под одной крышей, как бурю, как грозу.

И всё-таки от одной мысли «отец возвращается» рука моя застывала над сочинением, буквы в книге расползались тараканами.

Привезли отца мама и Ангелина Сысоевна.

Отец вошёл в дом бочком. Вошёл и сразу повис мешком на стуле, глаза — мутны. Он зарос — борода и усы.

— Об уколах я договорилась, — говорит Ангелина Сысоевна. — Такую женщину пришлю! Комар укусит — больнее, чем её уколы. Не будет ни флегмон, ни воспалений. Мотя же поможет и в остальном. Сделает всё, что попросишь. Берёт совсем немного.

— Садись с нами, Геля, — приглашает мама.

Отец ест жадно. Еда вываливается у него изо рта, вместе со слюной виснет на нижней губе, спадает на стол или тонет в кудрявой бороде… Ни на кого не смотрит, видит только еду, хватает с тарелки сразу два пирожка или сразу два куска ветчины. Не жуёт. Что, он все эти месяцы не ел? Ежедневно мама приносила ему обед и ужин!

Отец молчит.

— Спасибо за вкусный обед, — говорит Ангелина Сысоевна. — Ну, я пошла. Смотри, прервёшь уколы, пеняй на себя.

Когда мама уносит остатки еды и посуду на кухню, отец поднимает голову. Видела бы сейчас Люша это бессмысленное существо с отвисшей нижней губой, не погибла бы!

Но вот отец встаёт и включает телевизор — дом наполняется криками, смехом, болтовнёй, громкой музыкой, угрозами, злобой. Несогласованные звуки взрывают нашу с мамой жизнь.

Раньше мы любили читать, сидя за обеденным столом, теперь разбегаемся по комнатам. Мама пристраивается за тумбочкой в спальне, я — у себя за столом. Но звуки вездесущи, чуть притушенные, они буравят уши своей настырностью, и я не могу сосредоточиться. Иду в гостиную, делаю чуть тише. Отец снова до отказа выворачивает колесико звука обратно.

Так и начинаем мы с мамой жить — в какофонии чужой жизни, оккупирующей нашу и лишающей нас возможности работать дома.

О том, что отец может преподавать, даже мысли не возникает. Мешком сидит он целый день перед орущим телевизором. И во время еды не выключает. Телевизор мы с мамой выключаем, лишь когда отец засыпает. Волочём отца к дивану — тут же, в гостиной — до спальни нам его, двухметрового и тяжёлого, не дотащить.

Наступает день, когда прямо из школы я иду в библиотеку. Но в библиотеке голова тоже не работает — я слишком устала.

Дом Ангелины Сысоевны далеко от библиотеки, дальше нашего. Ранец набух дождём, тянет всё больше и больше — переломлюсь сейчас назад и затылком грохнусь о землю.

Может, случилось чудо и дома тихо? Но наш дом издалека грохочет стадионом, хоккейным матчем.

Скорее к Ангелине Сысоевне.

Едва тащусь.

Наконец добрела. Дом — трёхэтажный, зелёный, с террасами вверху и внизу. Словно в первый раз вижу, какой он красивый. В нём есть комната для меня. Сейчас отдохну.

Уже поднимаю ногу на крыльцо, вдруг вижу Пыжа на насыпи, с затянутыми мутной плёнкой глазами.