Бунт женщин

— Нет! — кричу я, а получается шёпот. — Ты не должна ехать.

— Он не может жить без меня. Он погибнет.

— А мы с тобой чуть не погибли из-за него. — Голос мой теперь слышен во всём доме, хозяйка наверняка стоит в коридоре и ловит каждое слово. Но шёпот больше не получается. — И сколько из-за него уже погибло?! Нет, мама, пожалуйста! У тебя — твоя жизнь. Ты за два дня помолодела на двадцать лет.

— Я купила шампанское, — говорит Инна. — И я хочу есть.

Мы послушно садимся за стол. Пьём шампанское, едим.

— Представляешь, я и не знала, что существует женское движение. Есть убежища, в которых прячутся женщины от мужей, отцов и любовников, это специальные дома, далеко за городом, никто не найдёт. А когда избитая женщина приходит в себя, ей помогают найти работу. Правда, этих убежищ ещё очень мало у нас. Там и с детьми можно, потому что пьяные избивают и детей, а то и убивают. — Инна говорит с полным ртом, из некоторых фраз получается каша.

— Мама, а что ты ждала? Ему нужно время, чтобы пережить удар. Пожалуйста, подожди что-то решать.

— Не надо жалеть мужиков! — приходит мне на помощь Инна. — Не просто так вы убежали, — говорит она маме. — Достал ведь. Такая, как вы, просто так не убежит. — Инна обнимает мою маму за плечи. — Пожалуйста, дочку пожалейте, она без вас была замороженная, вы у неё одна, она нуждается в вас. А ты перестань реветь, это — шампанское, оно всегда выжимает слёзы, совсем развезло тебя!

— А ты, часом, не психотерапевтом работаешь? — улыбается наконец мама.

— Я работаю парикмахером, мне все в парикмахерской жалуются на жизнь, я утешаю.

— Вот я и говорю.

— Я купила «Снежинку». — Инна бежит к холодильнику, достаёт большую коробку с тортом. — За ней все гоняются. Хрустит и тает.

Звенит звонок.

Руслана. Остановилась в дверях, заняла весь проём.

— Здравствуйте! Простите, что помешала. Инна говорила, должны прибыть. Я заскочила на минуту, у меня ещё много дел. Важная информация: завтра к нам приезжает президент женского движения столицы. Их организация покруче нашей. Вам будет интересно, я уверена.

Наверное, Руслана ещё долго продолжала бы стоять в дверях и говорила бы бесконечно, а Инна бесконечно горела бы факелом, вытянувшись к ней, если бы мама не сказала:

— Пожалуйста, присаживайтесь к столу.

— С удовольствием. — Руслана уселась на наш четвёртый, и последний, стул. — Я очень люблю поесть.

На Инну она даже не взглянула, жадно, по очереди, смотрела то на маму, то на меня. В её крупной голове наверняка уже строились планы о нашем вступлении в женское движение и о нашей работе. Руслана разглядывала нас с мамой и ела. Не прошло и пяти минут, как она, порозовевшая, удоволенная, откинулась на стуле и снова заговорила:

— Положение женщины в нашей стране известно: мужское правление и религия отвели женщине роль служанки на работе и дома, с мужем. И самое трагическое в положении женщины: она сама не замечает, что не человек. Процесс разрушения личности происходит подспудно, незаметно, как незаметно формируется в организме человека рак.

Наверное, так блестели глаза у Савонаролы, когда он кричал, что мир погибнет в огне.

— Способности, идеи, творческий потенциал погибают прежде всего. Дольше всего держится инстинкт самосохранения: женщина учится отключаться, когда её обижают. Но всё равно постепенно в ней формируются рабская психология и депрессия.

Меня раздражает Руслана, и я иду в коридор.

Носом к носу сталкиваюсь с хозяйкой. Через плечо у неё перекинуто полотенце. Она на глазах розовеет, но тут же находится:

— Иду поздороваться, вот, соскучилась, хочу познакомиться с твоей мамой.

Я не понимаю, что она говорит. Но её голос снимает моё напряжение. Обнимаю её, целую в щёку.

— Я тоже соскучилась.

— У вас гостья, я в другой раз, — говорит хозяйка и исчезает в своей комнате. А я бросаюсь к телефону.

Насколько позволяет провод, утягиваю трубку подальше от нашей двери и зову:

— Ангелина Сысоевна! Как хорошо, что вы дома! — На ответный крик «Доченька!» я прошу: — Приведите к отцу Валентину. Она училась в моём классе. Она — мудрая, она что-нибудь придумает. Она умеет найти выход из всех ситуаций! Попросите Витю связаться с ней, объяснить ей, что случилось, что я прошу её вывести отца из депрессии. Умоляю, сделайте всё, чтобы мама осталась со мной.

— Я делаю, доченька, что могу. Прибежала покормить своих мужчин, сейчас бегу обратно.

Ночую там, готовлю там. Отлучаюсь только в магазин и покормить своих. Я так боюсь… В школу не пошёл. Звонил завуч, почему не явился на практику, ну, я объяснила — тяжело заболел. Я стараюсь, доченька. О Валентине ничего не знаю.

— Он танцевал с ней весь вечер. Может, она сумеет расшевелить его. Только не давайте ему выпивать. У него ампула.

— Я знаю, доченька, я помню. Как вы там?

— Если бы не отец, чудесно. Маме дали квартиру и работу в школе, я подала документы. Завтра будем устраиваться.

— Сделаю всё, что зависит от меня, доченька. Я даже бюллетень взяла.

— Если нужно, да: имеете право уничтожить виновника терзаний без жалости, как без жалости он порабощал вас, — встречают меня слова Русланы. Она возвышается над столом могучим своим торсом, пылает щеками.

Откуда Руслана всё про нас знает? Почему я перед ней, как кролик перед удавом? Стоило столько времени высвобождаться из-под власти отца, чтобы здесь подпасть под власть Русланы. Не хочу. Пусть она тысячу раз права, пусть так всё и есть, как говорит она, но выход мы с мамой найдём сами.

— Зависеть надо только от себя! Жалость и пресловутое чувство долга — самые мерзкие чувства, они рушат личность, а жизнь — одна: возьми её удовольствия, и она станет подарком.

— Я хочу спать, — прерываю я Руслану, хотя то, что она говорит, мне на руку!

— Ну и что делать? — тихо спрашивает мама.

— Ой, мне давно пора, — смотрит Руслана на часы и встаёт. Очевидно, она выбрала из нас двоих маму и будет со всей своей истовостью обрабатывать её.

— Делать?! Это хороший вопрос. — Руслана усмехается. — Есть что делать. Прежде всего — то, что хотите вы! Только вы! — Не взглянув на Инну, Руслана выходит из комнаты.

Инна начинает плакать. Плачет она навзрыд, как грудные, без остановки.

— Что ты, девочка? — спрашивает мама.