Бунт

Ну и, конечно же, деньги во многом подпитывали рвение бандита. Причём Нарушевич так извернулся, что взял деньги за душегубство сразу и с Хованского, и с Петра Толстого. Пётр Иванович Толстой, когда получил недвусмысленное задание от царевны Софьи, разве что только на Красной площади не стал кричать, спрашивая, кто же станет исполнителем такого злодеяния, как убийство слишком говорливого и активного стрельца.

Так что Толстой был несказанно счастлив, когда Семён Нарушевич согласился исполнить поручение царевны Софьи. А до этого Иван Хованский просто-таки приказал своему слуге исполнить то, для чего и вовсе держал при себе шляхтича. Впрочем, что это сама царевна приказала, бандит не знал.

Десяток Нарушевича, сбитая и опытная банда, в миг подобрался, как только главарь поднял вверх руку. Головорезы, некоторые из которых уже с ленцой прислонились к стенке дома, занятого бандой Нарушевича загодя, встали и подошли к своему главарю. Главарь наблюдал за небольшой площадью перед стрелецкой усадьбой через чуть приоткрытую дверь.

Сонный, уже практически уснувший бандит Васька-Душегуб чертыхнулся, когда чуть не упал, споткнувшись о мёртвое тело старика-хозяина. Это был дом однорукого бывшего стрельца Пантелеймона, здесь же жила его дочь — и двое внуков должны были быть, но, по счастливой случайности, гостили у тетки. Вот только насколько случайность «счастливая»? Дочка Пантелеймона была вдовой и тоже уже немолодой, но, божьим проведением, сохранившей красоту. А муж её погиб, будучи в составе Первого стрелецкого полка.

Три года тому это случилось. Сотником был зять Пантелеймона. Нашёл он большую банду разбойников, промышлявших на Коломенской дороге. Тех побили, да и зятя Пантелеймона ранило. Не шибко, но начался антонов огонь, и сгорел дюжий сотник.

Вот и выходило, что дом, который стрелецким товариществом решили оставить старику и вдове, располагался аккурат рядом с вратами в стрелецкую усадьбу. Дочка Пантелеймона — красавица, которая, став вдовой, всех мужей отваживала. Думала, что едва свою дочку выдаст замуж, так и в монастырь пойдёт. А оно вон как…

— На всё про всё тридцать ударов сердца. Должно убить десятника, который нынче же подъехал на телеге. По приказу моему! — вновь, уже в который раз, наставлял своих подельников Нарушевич.

Он всё ещё хмурился. Семёну не было приятно то, что пришлось сделать, чтобы организовать засаду. Они тайно зашли в дом, убили старика и его дочку. Шляхтич, ставший на преступную дорожку убийцы и вора, вполне искренно поблагодарил Бога, что в доме не было детей. Он знал своих бандитов: девочку, почти уже невестившуюся, они бы снасильничали. Говорили, что та ещё краше своей матери. Той вдовы, что не далась, кинулась на нож, когда поняла, что с ней собираются делать…

У Семёна была мечта, осуществление которой, как он считал, было теперь очень близко. Вот для чего он шел на любое преступление. Он хотел вернуться в родную Литву. Только уже не безземельным шляхтичем, у которого только и было в наследстве, так не лучшего качества сабля. Нарушевич собирался стать уважаемым в городе человеком, может, выбраться в магистрат. И лучше всего — в своём родном Пинске.

Вот сейчас выполнит заказ, потом ещё половит рыбку в мутной воде стрелецкого бунта, да и отправится в Литву.

— Нынче же! — поднял вновь руку кверху Нарушевич.

Он смотрел в приоткрытую дверь на то, что происходило возле ворот. Более всего смущало наличие солдат из полка нового строя. Стрельцы же оставались в малом количестве и отчего-то не выходили за пределы усадьбы. Наверное, не хотели мешать общению пожилого стрелецкого сотника и того, кто должен сегодня умереть.

И вот немцы развернулись и, будто бы удирая от преследователей, спешно направились прочь, оставляя десятника.

— Пистоли готовь! — набравшись решимости, резко командовал Нарушевич. — Пошли!

Глава 11

Москва. Стрелецкая слобода

12 мая 1682 года. Предрассветное время

Отец… Теперь у меня есть семья. Иван Стрельчин шёл мне навстречу, и даже издали, не столько рассмотрев глазами, сколько почувствовав, я видел его слёзы. Это мужские слёзы. Человека, который искренне рад видеть меня. Поди чуть ли не похоронил в своих мыслях меня.

— Не верил старый вояка, что так скоро вернусь! — сказал я, но не так громко, чтобы кто-либо услышал.

Мимо, словно с пробуксовкой, промчалась телега моих сопровождающих. Вояки спешили покинуть наши края. И даже рубль, то есть ефимку, забыли взять. Ну, да поняли они всё, что Первый стрелецкий полк уже бунтует. Ошибаются… первый стрелецкий полк, может, и бунтовщики, но с приставкой «анти». Мы восстаём — но против бунта.

— Всё ли добре, сыне? — смахнув предательскую слезу, с улыбкой спрашивал отец на подходе ко мне.

— С Божьей помощью, батюшка! — сказал я, стараясь не хромать, но это было тяжело без этого.

Отец увидел, что не так уж со мной всё в порядке. И дело не только в хромоте. И кафтан мой местами порван, да и сам не могу быть эталоном свежести и отдохнувшего человека.

— А что с тоб…

— Ложись! — крикнул я в сторону отца, перебивая его.

Я услышал щелчок в почти полной тишине — и понял, что сейчас случиться. От момента срабатывания спускового крючка на пистолете до вылета пули из ствола есть, может, секунда или чуть менее её. А ещё и какая-то доля секунды, чтобы пуля пролетела расстояние. И я почти что навзничь упал в грязь.

— Вжух! Вжух! — надо мной пролетели две пули.

Перекатываюсь в сторону, срочно меняю позицию. С больной ногой, да еще и с налипшей грязью, мне было тяжело ворочаться. Но жить захочешь — извернешься.

— Отец, ложись! — кричу я, краем зрения замечая, что мой родитель всё еще смотрит в мою сторону.

И уворачиваться от пуль, хоть бы согнуться, он не собирается.

— Бах! — ещё один выстрел, пуля уходит в лужу рядом со мной, поднимая небольшой фонтанчик воды.

Привстаю и ломаным шагом, а он и так у меня был не четкий, устремляюсь вперёд, где обнажил свою саблю отец, ожидающий честной драки на клинках. Схоронись, Иван Данилыч! Схоронись же, ну! Этот бой уже не может быть честным, пока в нас стреляют исподтишка, из-за угла. Бандиты, а любой, кто вот так нападает — бандит, прячутся за дверью недалеко стоящего дома, в метрах пятидесяти, или чуть меньше. Но метко же бьют, скоты!

Нога… Если бы не она, я уже стоял бы рядом с отцом. И лучше так, встретить грудью пулю, чем валяться в грязи, когда твой отец принимает удары судьбы. Глупо, безрассудно ведет себя сотник Стрельчин, но мужественно и стойко.

— Бах! Бах!

Замечаю, как один из пятерых вышедших из соседнего дома бандитов направляет пистолет именно в сторону отца. Да неужто всё равно тебе, по ком палить? Расстояние — метров двадцать пять. Выхватываю из подкладки кафтана нож и, насколько хватает мочи, кидаю в сторону бандита с пистолетом.

Нет иллюзий, что смогу поразить врага. Задача — отвлечь. И бандит замечает, как в его сторону летит нож. Он делает два шага в сторону. Я на бегу и не вижу выражения лица бандита, но почему-то мне кажется, что в этот момент он ухмылялся. Мол, идиот, глупо же надеяться поразить меня с такого расстояния.

Если это и так, то умом стрелок не блещет. Своим броском ножа я выгадал несколько секунд. Выстрела в сторону отца не последовало. Я уже рядом.

— Стреляй же! — с недоумением выкрикнул я в сторону отца. — Достань пистолеты и стреляй!