Бунт

Хотя можно было и по другому месту ударить, чтобы девчонок не портил. Вон, опять приходит в себя девочка, присела и осматривается, видимо, не понимая, что происходит. Уже даже соображения нет у нее прикрыться. Глаза стеклянные.

— Гляди-ка, и на сабле постиг науку сечи! — упав в самую навозную жижу, сказал мужик. — Но сие не послужит тебе. Сам до смерти забью батогами!

В это время в хлев зашли человек десять. Все в красных кафтанах — стрельцы, разновозрастные. Но все больше в годах, с длинными бородами, невысокого роста, но плечистые. Одни мужики смотрели на девушку, которая пришла в себя и, сидя в навозной жиже, вновь пыталась ошметками своей измызганной в крови и грязи одежды хоть как-то прикрыться. Другие не сводили глаз с меня. Были и те, кто крутил головой и пробовал в смятении рассмотреть всех действующих лиц.

— Что зыркаете, стрельцы? Али работы более на вас нет? Пошли прочь! Выход ваш, жалование у меня. Не отдам! — требовательным тоном кричал насильник, вставший из навозной кучи. — Полковнику Горюшкину рассказать о неповиновении? Аще полгода жалование получать не будете!

Горюшкин? Меня как переклинило.

— Горюшкин? — выкрикнул я, вставая. — Где он?

Молчание. Все уставились на меня. А вперед вылезла старушка, опиравшаяся на клюку. Это она, наверное, и стрельцов привела.

— Воскреся из мертвых! Помер жа! — недовольным голосом сказала старушка, что стояла неподалеку, потом она повернулась к стрельцам и словно оправдывалась, продолжила: — Вон тама и лежал, мертвее мертвого. Я все видела.

Мне показалось, что она даже разочаровалась, что я жив.

— Живой! Крест нательный, святой, сдержал пулю! — нашелся я, понимая, что момент не самый лучший, чтобы молчать.

Если я в эпоху существования стрелецкого войска, то тут такие дремучие суеверия должны быть, и одновременно религиозность. Что как бы ещё не сожгли на костре меня за то, что не помер.

Ведь если был мёртв — значит, нежить.

Наверное, то, что кафтан красный, мне даже на руку. Меньше видна кровь, и они не поймут, что ранение было смертельным. Ну а про крест я сказал — и… Все перекрестились. А бабулька, только что казавшаяся немощной, так отчаянно плюхнулась на колени, что я удивился, как не разломалась. Я и сам перекрестился, да и не раз.

— Попал я в него! Было за что палить, руку поднял на меня! — выкрикнул насильник. — Лежал он в луже мертвым.

— А ты… Девочку избил и хотел изнасиловать, — обвинил я голого, во всех смыслах, навозного, мужика.

И мои обвинения имели подтверждения. Мужик — голый, девчонка — в крови, прикрывается ошметками порезанного платья.

Но реакция от стрельцов удивила. Многие стыдливо попрятали глаза. Как будто лишь засмущались женской наготы. А вот то, что перед ними насильник и педофил, это что, норма?

— А чего, мужики… э… — я запнулся, понимая, что если я в другом времени, то и значение слова «мужик» тут иное. — Стрельцы! Братья! Подлеца этого под стражу взять нужно. Он же насильник! И в меня стрелял… Первым.

Молчание было мне ответом.

— Взять под стражу десятника Егора Стрельчина! Он саблю обнажил супротив меня, полуполковника вашего! — приказал голый, вонючий мужик.

И… его послушались.

— Не серчай, Егорка, токмо полковник Горюшкин с полуполковником сродственники, — сказал один из стрельцов.

— Поговори еще! Что сказано! Завтра выдавать жалование буду. За год и более! — привел, как я посмотрю, убийственный аргумент полуполковник.

Вперед вышли трое стрельцов с явным намерением исполнить приказ этого «полупопкина». А у меня из головы никак не выходила фамилия… Горюшкин… Кто же это так со мной зло шутит? Я не знаю еще этого полковника… Горюшкина, но уже его ненавижу.

— Вот так, значит, стрельцы! Правды нет у вас! А ну, стоять, сучье племя! — говорил я, пятясь.

— Егор, ну ты это… не серчай. Но слово полуголовы супротив твого… Не дури, положь сабельку! — говорил один из стрельцов, на вид самый старший, из тех, кто не спешил выполнять приказ подполковника. — А батька твой — сотник, он и рассудить поможет.

— И сотника того Стрельчина я також высеку! — упивался своей властью подполковник.

Стрельцы с недоверием посмотрели на своего командира. Не вмещалось, значит, в их головах, что Стрельчина можно высечь. А меня, значит, можно? Ну, это еще посмотрим.

— Дядька Никанор, ты ж и дядька десятнику Егору. Вот так все и спустишь? Забьют жа десятника. А как посля батьке оного в глаза смотреть будете? — у меня появился и защитник.

— Все так, дядька Никанор. Как же спустить такое злоупотреб… непотребство такое? — решил я поддержать порыв «защитника».

Вот только этот стрелец был молодым, на лице ещё пушок носил. Вряд ли такой имеет авторитет среди остальных служивых. Да и говорил этот стрелец так, чтобы не услышал подполковник, наконец, решивший надеть портки. Но клочок информации мне был подарен. У меня, ну, у того, кто я сейчас, есть отец, и он — сотник. А сотник должен быть серьезным офицером. Это капитан, ну или ротмистр.

И еще информация. Я во времени, когда еще не случилась военная реформа Василия Голицына. Еще не появились в русской армии иностранные звания. Или могли по старинке так называть… Но полуполковников путают с полуголовами.

— Что медлите, стрельцы! Да я за обиды и так накажу! Моя воля над вами и дядьки мого, полковника Горюшкина, — сказал подполковник и стремительно направился в мою сторону.

Он стал заносить саблю для удара. Делает шаг… Я ухожу в сторону и направляю свой клинок в живот насильнику. Сработал на автомате в стиле японского кен-до. Быстро, одним движением… Раз! Ого. Похоже, создал себе еще больше проблем.

Полуполковник смотрит на свою рану, видит, как плоть раскрывается и начинает литься кровь. Потом он удивленно, с недоверием смотрит в мою сторону, после — на других стрельцов, не веря в то, что случилось. Наверное, был убежден, что неприкасаемый.

И с этим видом и заваливается в навозную жижу.

Полное молчание… Все взоры уставились на меня. Даже чуть было не изнасилованная девчонка — и та забыла о своей наготе, с интересом наблюдает за происходящим. Стрельцы замерли… И они не верят.

— Убили! — заорала бабка, что всё ещё стояла на коленях, прерывая свою молитву.

И что теперь? Биться со всеми стрельцами и вновь погибнуть? Без боя не дамся.

Я и умирать не хочу. Это неприятная процедура.

Глава 3

Решение остаться.

Москва

11 мая 1682 года

Ко мне стали подходить стрельцы, а я всё направлял в их сторону саблю.

— Егорка, не дури! Ну не можно так… Зарубил жа полуголову, — принялись меня уговаривать. — Видели мы, яко он первым на тебя напал. Отец твой защиты у Долгоруковаго взыщет, гляди же, да не погубят еще.

— Мы все покажем, что ты не по умыслу, что сам полуголова Фокин злодейство измыслил, — сказал еще один бородатый стрелец в годах.