Бунтарь. Мамура

Стрельцы угрюмо переглядывались, разводили недоумённо руками.

– Всё будто по нашей воле определилось, и Иоанн Алексеевич на столе сидит царском, и царевна ходит в правительницах, а радости нету ни им, ни нам. Пошто так вышло неладно?

Слова эти подхватывались языками и бережно, как таинство, передавались Софье.

– Обойдётся! – крестилась она. – Всё образуется. Не променяют стрельцы меня на Никиту!

Голицын целиком разделял уверенность царевны:

– Только улыбнись, херувим, кивни стрельцам ласково, тотчас отрекутся они от еретиков.

За два дня до венчания царей староверы, по уговору с князем Хованским, отправились в Кремль на соборные прения.

Впереди толпы, подняв высоко над головой восьмиконечный кипарисовый крест, грозно вышагивал Пустосвят. Рядом с ним, с Евангелием в трясущихся руках, смиренно шествовал «новый Илья» – отец Сергий. Позади, то и дело поворачиваясь к народу и благословляя его иконою Страшного суда, ковылял хромой поп Савватий.

Перед кремлёвскими воротами соборяне остановились и обнажили головы. Багровея от натуги, Пустосвят рявкнул многолетие дому Романовых.

Иоанн Алексеевич, опираясь на посошок, сунулся к окну.

– А ты, сестрица, кручинилась, – распустил он слюни. – Чать, слышишь здравницу? То нам, дому царствующему.

Но Софья не слушала брата. Сдавив руками виски, она с тревогой заглядывала в глаза Ивану Михайловичу и ждала ответа на свой немой вопрос.

Василий Васильевич раздражённо бегал по светлице.

– Попытайся, вступи с ними в спор! – вдалбливал он всем присутствовавшим. – Как пить дать – верх возьмут над попами над нашими! А одолеют – погибель нам! Весь народ за собой поведут, из Русии же моленную раскольничью сотворят!

После мучительной думы Софья решила пойти на хитрость. Она сказалась больной и через Хованского передала раскольникам, что переносит собор на 28 июня.

– А к двадцать восьмому поумнеют наши попы? – грубо спросил князь Василий.

Царевна хитро сощурилась:

– Главное, венчанью царей не чинить помехи. А там видно будет.

Хованский вышел к толпе и объявил приказ «государей Иоанна и Петра Алексеевичей».

Пустосвят подозрительно оглядел Ивана Андреевича.

– Уж не нарочито ли занедуговала царевна? А и ты не поддался ли никонианам?

Хованский гневно сжал кулаки.

– Мне ли сказываешь сие?!

– Тебе! – потряс крестом Пустосвят. – Не ты ли обетованье дал учинить собор до венчания государей на царство?

Ещё мгновение – и князь, всей душой сочувствовавший раскольникам, рассказал бы им правду, но боязнь выступить открытым врагом Милославских вовремя удержала его. Чтобы выйти как-либо из неприятного положения и успокоить толпу, он решился на рискованный обман:

– А ещё сказывал государь Иоанн Алексеевич, повелит-де он патриарху творить помазание по старому чину.

Никита потребовал клятвенного подтверждения слов Хованского. Только когда князь совершил обряд крёстного целования, Пустосвят увёл народ из Кремля.

В день венчания царей Пустосвят пошёл в Успенский собор со своими просфорами. Однако в Кремль ему пройти не удалось. Толпы переряженных языков и подьячих оттеснили его от ворот и не слушали ни угроз, ни уговоров.

Полузадушенный, в изодранной рясе, Никита, плюнув на все, ушёл восвояси.

– Толико народу толпится у Кремля, – сообщил он поджидавшим его начётчикам, – что не токмо просфору донести к собору не мог, душу едва уберёг.

Родимица так сдружилась со стрельцами, что проводила в их избах почти все своё свободное время. Там, где появлялась она, неизменно лилось рекою вино, сыпались гостинцы и деньги семьям стрелецким, дрожали стены от плясок, разудалых песен, шуток и хмельного хохота. Постельница не уступала в попойках никому из мужчин, глушила вино, как воду.

Патриарх роптал на то, что Родимица обирает его казну, и требовал помощи от Милославского и Голицына.

Но Иван Михайлович только жалко сутулился и сиротливо вздыхал:

– И рад бы подсобить тебе, владыко, да где уж! Сам гол как сокол. Что на мне, то и моё.

Голицын же, не задумываясь, полной рукой давал всё, что требовал от него Иоаким.

Озлобленные поведением никониан, пытавшихся всеми средствами привлечь на свою сторону стрельцов, раскольники перешли к решительным действиям.

Поймав на площади попа Савву, защищавшего перед народом троеперстие, они потребовали чтобы он отступился от своих слов.

Савва испуганно попятился к церковной ограде.

– Отрекаешься ли от словес своих, холоп двурожного зверя? – зарычал Пустосвят.

– Всякий крест есть знамение Спаса пропятого, – уклончиво ответил священник.

Освирепевший Никита затопал исступлённо ногами.

– Ехидна! Ответствуй прямо, или убью!

И, вытащив из-за пазухи камень, изо всех сил бросил им в голову Саввы.

Священник упал замертво и исчез под ногами взбесившихся изуверов.

Глава 22 ГОЛОВА ПУСТОСВЯТА

В Успенском соборе уже отходила служба, когда в Кремль, с ведома Хованского, неожиданно ворвалась толпа буйствующих раскольников.

Большой отряд стрельцов-староверов занял все входы. Раскольники остановились у Архангельского собора и заявили, что живыми не уйдут из Кремля, все, как один, сложат головы, но добьются открытых споров о вере перед всем народом.

Наскоро закончив службу, патриарх укрылся в ризнице, а к «ревнителям» выслал с увещеванием протопопа.

– Брат Никита! – напыщенно изрёк посол, но тут же оборвался и отскочил к церковной двери: на него накинулись разъярённые стрельцы.

– Ты ли, антихристов опаш, брат честному чаду Христову?! Сгинь!

Удар кистенём в грудь сразил протопопа. На паперть, трясущиеся от страха, выползали монахи, отправленные на помощь священнику.

Пустосвят подскочил к ним, легко, как былинку, поднял над головой одного из монахов и, потрясая им в воздухе, обратился к толпе: