Бунтарь

С этими словами он уходит, и я жалею, что так и не спросила его имени. За эту ночь он единственный, кто не был мудаком, и мне хотелось бы поблагодарить его за то, что он не отнесся ко мне как к куску мяса.

Я снова одна на кухне и даже решаю навести порядок, потому что, стоя здесь без действия, с каждой минутой начинаю раздражаться все сильнее. Прислонившись спиной к кухонному островку, я смотрю на часы.

Проходит пять минут.

Затем десять.

Затем двадцать.

Люди залетают, хватают напитки и выходят из кухни, не замечая меня. Зеваю и снова смотрю на часы. Я даже не знакома с Зейном де ла Крузом, но уже уверена, что он гигантский мудак, потому что устроил возмутительно неприятную вечеринку среди недели, и потому что заставляет меня ждать. Это, я уверена, он делает специально.

И еще эти истории.

О, он король историй.

Он единственный, по словам тети Рут, кто все время устраивает какие-то проделки. Я слышала об этом каждую неделю во время наших телефонных разговоров по вторникам.

Тетя Рут утверждает, что он стал проблемой, как только переехал в их маленькое закрытое сообщество. И, как президент «Ассоциации домовладельцев Лагуна-Палмс», она получала удовольствие, имея с ним дело каждый раз, когда он отказывался подстригать свою изгородь до требуемой по договору высоты. Или, когда он покрасил свою входную дверь в цвета команды. Или, когда в три часа ночи он открыл дверь с носком на своем члене и с ухмылкой на лице, когда тетя Рут прервала его секс втроем.

Она утверждала, что этот парень не будет играть по чужим правилам, только по своим, и это чудо, что «Гейнсвилльские Пумы» еще не выкинули его на обочину.

Неудивительно, что тетя Рут терпеть его не может, потому что он поставил себе цель — жить жизнью неповиновения правилам их ассоциации.

Я сдуваю прядь волос с глаз и расцепляю руки. Больше не могу стоять здесь, ничего не делая. Складываю красные пластиковые стаканы друг в друга и выбрасываю их в переполненную корзину для мусора в конце кухонного островка. Затем перехожу к пустым пакетам из-под чипсов, сминая их и выбрасывая туда же.

Остальную часть пространства заполняют разнокалиберные тарелки и столовые приборы. Я аккуратно складываю их и помещаю в левую часть кухонной раковины, а затем ищу в шкафах бутылку с моющим средством, чтобы убрать потеки на стойке.

Наконец, с чистой тряпкой в руке я нагибаюсь, чтобы убрать беспорядок на полу и вытираю пролитое пиво и вино, благодаря безумным эксгибиционистам покрывающее темный деревянный пол.

Кто-то откашливается.

— Мне сказали, что горничная придет не раньше полудня.

Я смотрю вверх, и мой взгляд натыкается на выпуклость размером с Техас, под облегающими, выцветшими на солнце оливково-зелеными брюками-чинос.

Загорелая рука с широко раскрытой ладонью опускается вниз.

Глотая сухой ком в горле, я вкладываю свою руку в его и позволяю себя поднять. Моим легким не хватает воздуха из-за восхитительного древесного аромата, наполнившего пространство вокруг, и я пошатываюсь, пытаясь обрести равновесие.

Этот мужчина источает сексуальную привлекательность. Ему даже не нужно ничего делать, только стоять и смотреть, как сейчас — и мои колени подгибаются.

Никто, и я именно это и имею в виду, никто никогда не делал такого со мной.

На самом деле, я довольно смущена, и мои щеки выдают это.

Перевожу взгляд на накрахмаленную белую рубашку, которая облегает его торс достаточно плотно, чтобы Зейн мог хвастаться своим брюшным прессом. Затем смотрю на загорелую грудь, подчеркнутую V-образным вырезом. Только такой мужчина мог устроить все это, нарушая правила сообщества домовладельцев.

Откашлявшись и собравшись с духом, я отвожу плечи назад и упираюсь руками в бедра. Возможно, я выгляжу так, будто хочу начать сражение.

— Я Зейн, — представляется он со странной ухмылкой, которая демонстрирует глубокую ямочку на правой щеке. — Ты искала меня?

Мой разум наполняется мыслями, которые никогда не приходили мне в голову, и я изо всех сил пытаюсь составить внятное предложение в компании мужчины, который выглядит как… Он.

Под легкой щетиной я могу разглядеть ямочку на подбородке. Уголки его полных губ приподнимаются и медового цвета глаза смотрят в мои. Зейн небрежно кладет одну руку на бедро, а вторую на край кухонного островка, приподнимает брови и ждет, когда я заговорю.

Пытаясь сохранить самообладание, я делаю вдох и напоминаю себе, что пряник, черт подери, лучше кнута.

— Ты что, обычно останавливаешь частные вечеринки других людей и начинаешь убирать их кухню? — В его голосе слышится смех. — Или ты сбежала откуда-нибудь? Должен ли я позвонить властям? Кто-нибудь ищет тебя?

У меня отвисает челюсть. К черту пряник.

Сейчас он ощутит на себе кнут.

Чувствую, как мои слова, наполненные злобой, поднимаются вверх, по пути обжигая горло.

— Расслабься, красотка.

Он обхватывает мое плечо, полностью его накрыв. У парня немного большие… руки. И он назвал меня красоткой. Хотя мне повезло, и я достаточно умна, чтобы понять, что он, вероятно, не это имеет в виду. И уверена, его уловка, черт возьми, не ослабит мою решимость.

— Я шучу. Но реально, тебе не нужно убирать мою кухню. Я плачу за это другим людям.

Его спутанные темные волосы выглядят как произведение искусства. Они оттеняют бронзовую кожу, чувственный взгляд и ослепительную улыбку. Из-под воротника виднеется кончик татуировки, а мускулистые, обвитые венами предплечья, покрывают черные рисунки.

— Я просто пришла, чтобы попросить тебя убавить громкость. — Скрещиваю руки на груди и делаю шаг назад. — Я живу рядом и пытаюсь заснуть. И мне тяжело это сделать из-за шума. Не мог бы ты попросить гостей зайти в дом?

Мы оба бросаем взгляд в окно, где в бассейне группа парней отбивает пляжный мяч над сеткой для волейбола. На их плечах сидят одетые в бикини девушки. Звук их смеха на фоне ритмичной музыки доносится до кухни.

— Ты внучка Рут? — спрашивает он.

— Внучка. Да.

— О… — Он оценивающе осматривает меня с головы до ног. Его плечи поднимаются и опускаются, он прищуривает глаза. — Далила, верно?

Кончики моих пальцев инстинктивно касаются ключицы, желая поиграть с цепочкой, которой там нет.

— Откуда ты знаешь мое имя? — спрашиваю я.

— Рут сказала мне, — говорит Зейн, приподняв брови, как будто ответ и так очевиден.

Я закатываю глаза, стараясь не засмеяться. Могу себе представить, что именно говорила эта семидесятипятилетняя женщина, озвучивающая все, что у нее на уме.