Буревестник

Вечер удался на славу. Степаняна единодушно выбрали тамадой. Еще бы! Кто, кроме него, сможет придумать такие веселые и остроумные тосты, вовремя пошутить, успокоить слишком увлекшихся. Да и надо признаться, если бы не Нельсон, вряд ли вообще состоялся бы банкет — ведь самолет мог оставаться в Ленинграде еще и день и два…

Веселье было в самом разгаре, когда Степаняну вдруг передали радиограмму. Он внимательно прочел ее, нахмурил брови, а потом провозгласил очередной тост:

— Выпьем за здоровье виновников сегодняшнего торжества!

Все дружно откликнулись. Когда рюмки были выпиты. Нельсон продолжал:

— А теперь, виновники торжества, на гауптвахту на сутки!

Потом выяснились дополнительные подробности операции «Ангельский полет».

…Летчики прибыли в Ленинград вовремя и отправились с аэродрома за «боеприпасами». Пока перелили водку в канистру и закончили другие дела, солнце уже стало заходить. Сумерки в Ленинграде в это время длинные, темноты нет, но вылет из города уже был запрещен. Летчики примчались на аэродром и уже стали выруливать на старт, когда взвилась красная ракета, запрещавшая взлет. Правда, летчики уверяли, что они ее не видели, а то бы они обязательно остались, но дежурный по аэродрому придерживался на этот счет другого мнения. Самолеты на бреющем проскочили Невский и, найдя выход среди аэростатов противовоздушной обороны, ушли в море, а оттуда к своим. Вдогонку нарушителям полетела возмущенная радиограмма.

«Ангелы» отсидели на гауптвахте, но все были довольны: День авиации был отмечен достойно.

Из таких эпизодов, веселых и печальных, торжественных и комических, и складывалась фронтовая жизнь…

22

Наступление советских войск в Прибалтике продолжалось. Сначала, как уже говорилось, они освободили Таллин, потом Ригу. И, наконец, группа войск подошла к району Либавы — очень важному стратегическому пункту. Обстановка сложилась так, что к этому времени противник был лишен своих сухопутных коммуникаций и снабжение из Восточной Пруссии шло целиком через море. Гитлеровцы получали подкрепление через Либавский порт. Поэтому наше командование придавало такое огромное значение Либаве, и потому так важно было как можно быстрее взять ее. Вот тут-то огромная доля усилий легла на плечи, вернее, на крылья наших летчиков. Несколько недель подряд, почти не пропуская ни одного дня, летали наши самолеты на Либаву, бомбили порт, уничтожали суда и транспорты, пытавшиеся пробиться о порт. Полеты были не из легких: во-первых, портилась погода — приближалась зима; во-вторых, приходилось совершать в день по нескольку вылетов; в-третьих, противник сосредоточил здесь большие силы — у него было много авиации и зенитных установок. Фашисты прекрасно понимали, Либава — это их последняя карта и горе им, если она будет бита. Поэтому они изо всех сил старались удержать порт и в то же время готовили к эвакуации свои войска. Много вражеских кораблей подтягивалось к Либаве.

…14 декабря 1944 года. Наша разведка донесла, что к порту Либава идет большая группа судов противника. Здесь были и миноносцы и крупные транспорты, не говоря уже о сторожевиках, тральщиках и других специальных судах. Выло ясно, что необходим массированный удар с воздуха. Наше командование уделяло особое внимание этой операции, закодированной под названием операция «Артур». Выли подняты в воздух два полка штурмовиков. Одну группу вел подполковник Степанян, другую — капитан Пысин (к этому времени ему уже присвоили звание Героя Советского Союза), третью — Удальцов. Первая группа должна была подавить огневые средства противника, следующая — нанести удар по его кораблям и транспортам, а последняя группа — обеспечить выход. Сначала Степанян не должен был участвовать в этой операции. Но он упросил командира дивизии разрешить ему самому вести группу. Тот в последний момент разрешил. Обычно Нельсон Георгиевич, идя в бой, не надевал свои ордена, а носил планки, но на этот раз его китель украсили все награды. Уж очень ответственной была эта операция, и, видимо, хотелось Нельсону по старинному русскому обычаю идти в бой как можно торжественней.

Уже на расстоянии шести-семи километров от цели дали о себе знать истребители противника. Они появились перед нашими самолетами, но советские истребители прикрытия не допустили их до штурмовиков. Напрасно больше двух десятков «фокке-вульфов» стремилось прорваться к ИЛам, их надежды на неожиданность нападения не оправдались. Не только истребители, но и штурмовики включились в бой. В этот день выдалась на редкость хорошая, малооблачная погода, и море с кораблями противника было видно как на ладони. Зенитная артиллерия, растревоженная нашими бомбардировщиками, встретила штурмовиков ураганным огнем.

— Шарики, приготовьтесь к атаке! — скомандовал Степанян.

Ого шестерка вырвалась вперед. Самым первым шел самолет Нельсона. Он шел первым и принял на себя огонь. Трудно сказать, о чем думал Нельсон в те минуты — наверняка только не о том, что это были последние его мгновенья в жизни. Может быть, он еще раз вспомнил о сыне, мысль о котором не покидала его никогда, может, он всего себя вложил в ненависть к врагу, в стремление победить. Никто нам об этом не расскажет, да наверное, это и не самое главное. Главное то, что он, как всегда, грудью пошел на опасность, пошел туда, где всего тяжелее…

Его самолет потонул в огненном вихре. Вокруг ИЛа вспыхнул фейерверк огня. Истребителей прикрытия, сопровождавших в атаку Степаняна, связали боем вражеские самолеты.

Неожиданно от берега, на высоте 400–500 метров, выскочило несколько «фокке-вульфов» и ринулось снизу вверх на самолет Степаняна. Трудно сказать, что произошло — по-видимому, пуля оборвала жизнь отважного летчика, так как его самолет, оставляя за собой полосу черного дыма, резко пошел вниз. Если бы Нельсон был жив, то такой мастер, как он, нашел бы способ спасти машину и людей. А тут штурмовик стремительно падал вниз, как мертвый. Именно мертвый, ведь летчики считают свою машину почти живым существом. Недалеко от воды вспыхнул купол парашюта — это пытался выпрыгнуть бессменный стрелок Степаняна Алексей Румянцев. Но высота была уже слишком мала, и его тоже не стало…

Бой все разгорался. Испытанный прием бомбометания с малых высот и на этот раз оправдал себя — часть кораблей противника пошла на дно. То здесь, то там от места боя уходили, вспенивая волны, горящие вражеские суда…

После окончания операции наши вернулись на аэродром. Удальцов доложил командиру дивизии о гибели Степаняна, но никто не хотел этому верить. С аэродрома до самого утра не уходили летчики, механики и техники. Они не верили, что Нельсон погиб.

Верить не хотелось. Нельзя было поверить. Нельсон и смерть — оба понятия казались совершенно несовместимыми. Настолько жизнеутверждающим был этот обаятельный человек, что представить его мертвым было невозможно. А потом — как теперь будет жить полк без своего командира? Есть люди необходимые, без них просто нельзя.

Степанян мог быть суров, порою резок, и в то же время он был как-то по-детски добр и отзывчив. Говорят, глаза — зеркало души. В больших темных глазах Степаняна можно было увидеть его душу — так открыто и честно смотрел он на мир. А смеялся он так, как могут смеяться только очень хорошие люди, — громко и заразительно. Он всегда был с людьми, подтверждая мудрую пословицу, что «хороший человек один не живет, к нему всегда люди пристанут».

Здесь, на фронте, не раз и не два приходилось молча провожать взглядом адъютанта, уносящего вещи погибшего. Не раз и не два приходилось всем вместе сочинять письма, которые несли беду в чужой дом и ломали чужие жизни. Все это приходилось делать — шла война. И к этому не то чтобы привыкли — к такому не привыкают, — но принимали как неизбежное. Но сейчас, когда стало известно, что Степанян не вернулся, поверить не мог никто.

— Этого не может быть, он должен прийти, — твердили многие. — Степанян не может погибнуть!..

Но, увы, и утро не принесло никаких добрых вестей. Пришлось поверить в горькую правду…

Почти две недели полк не мог нормально летать, к полковому фотографу установилась очередь за фотографиями Нельсона, которые летчики брали с собой в самолеты и вешали над своими койками в общежитии. Товарищи поклялись жестоко отомстить врагу за погибшего друга и командира…

Операция под Либавой дорого обошлась врагам. В сводке Советского информбюро от 16 декабря 1944 года сообщалось:

«Локация Краснознаменного Балтийского флота 14 декабря наносила удар по транспортам противника в порту Либава. В результате бомбардировки потоплено 6 немецких транспортов водоизмещением 24 000 тонн и поврежден один транспорт водоизмещением 5000 тонн».

23

Прошло некоторое время, и снова жизнь полка вошла в привычную колею. Летчики-степаняновцы, как и вся Советская Армия, стремились побыстрее добить бегущих с советской земли фашистов. Но товарищам Нельсона предстояло выполнить еще один очень важный и тяжелый долг. Надо было послать письмо его родным и сообщить о случившемся. У этого письма было много авторов, был среди них и Николай Васильевич Пысин. Он не мог не написать несколько слов, ведь он тоже был там, под Либавой, где штурмовики 8-го гвардейского полка отважно бились рядом со своими товарищами. Николай тоже видел, как падал в море горящий самолет Степаняна, и ярость от собственного бессилия перехватила ему горло. Пысин вспомнил, что Нельсон очень хотел послать сыну в подарок аккордеон. Степанян сам как-то говорил ему об этом. Искали аккордеон долго, наконец нашли — трофейный. И отправили его вместе с письмом, в котором рассказали мальчику, каким был его отец. К сожалению, как выяснилось уже много лет спустя, эта посылка так и не дошла до адресата. От Балтики до Ташкента, где находилась семья Степаняна, была длинная дорога, не раз прерывавшаяся отголосками военной бури. Так где-то в пути затерялся этот аккордеон и письмо, рассказывающее о последнем бое Настоящего Человека.