Буриданы. Сестра и братья

– Что ты стоишь, садись!

София не спешила следовать совету мужа, дождь перестал, а она знала, что кабина сырая, и в ней воняет бензином. Разумнее было подождать, пока Эдичка не совершит обычный ритуал, то бишь протрет тряпкой оба стекла, переднее и заднее, днем к этому добавлялись еще капот и крылья, но сейчас, в сумерках, можно было надеяться, что муж немного умерит свой пыл. На самом деле, Софии аккуратность нравилась, пожалуй, что Эдичка перенял ее у нее, София всегда имела привычку ухаживать за вещами, не потому, что поклонялась им, а поскольку знала: все стоит денег. Была ли она скрягой? Если да, то лишь чуть-чуть, но она была уверена, что одну черту никогда не переступит – люди для нее должны были оставаться важнее вещей. Она до сих помнила, как папа приехал спустя несколько дней после бомбежки Тарту и обнаружил ее на руинах дома, где она пыталась найти хотя бы столовое серебро. «Не огорчайся, у тебя есть голова на плечах, это твое главное имущество!» – утешил ее папа, и Софии сразу стало легче – если уж отец смог быть выше потери еще одного дома, то что жаловаться ей, молодой женщине?

Снова стало капать, и София, не имея желания возиться с зонтиком, все-таки влезла в кабину, где в нос ей, как и можно было ожидать, ударил запах бензина. После того, как она оглохла, ее обоняние улучшилось, даже чересчур, нарушители режима боялись ее, как огня, София из любой части санатория улавливала, когда кто-то ходил тайком покурить в парк или – упаси боже! – опустошить с приятелями бутылку на троих. Запахи медикаментов ей нравились, ароматы некоторых блюд тоже, но когда Эдуард весной удобрял картофельный участок навозом, она зажимала нос, да и запаха пота терпеть не могла, к счастью, Эдуард следил за чистотой своих рубашек, тут Софии трудно было бы его упрекнуть, если по чести, это должно было входить в ее обязанности, разве папа хоть раз в жизни стирал свои носки, но папа с утра до вечера работал, содержал большую семью, так и она была загружена выше головы, ее рабочий день длился двенадцать часов, кроме лечащего врача она числилась еще и радиологом, потому и многие домашние хлопоты словно сами собой легли на Эдичку, муж как будто был даже этим доволен, вот и он приносит пользу, зарплату-то он получал маленькую – нет, Эдичка все-таки был ей хорошим другом.

«Друг» тем временем, убедившись, что сколько стекла не вытирай, очередные капли снова оставят на них пятна, отказался от дальнейших попыток и тоже сел в кабину. Чистка машины, его, кажется, согрела, он сразу стащил куртку, оставшись в тренировочном костюме, и даже бросил кепку на заднее сидение, обнажив череп, который блестел, как скамейка в большой круглой аудитории тартуского университета; впрочем, сарказм ее неуместен, с ее красивыми темными пышными локонами тоже произошли бесповоротные изменения, правда, волосы не выпали, однако поседели. Вид у мужа был, как всегда, когда он садился за руль, сосредоточенно-озабоченный, Эдичка боялся всего, засухи и потопа, русских и немцев, аварии и грязи. В дождливую погоду, как сегодня, опасность исходила от луж, в сухую – от дорожной пыли, и только, когда удавалось добраться до асфальта, Эдичка успокаивался, и на его лице появлялась широкая улыбка, как в те моменты, когда он вытаскивал из реки килограммовую щуку, иногда он даже начинал петь: «Мы ребята шелковые, та-руй-ра-ра…» Да, в какой-то степени он действительно был «шелковым», не зря же выбрал такую жену, которую не надо кормить, наоборот, она и тебя накормит – но, возможно, в этом и состояла его миссия, поддерживать столь образованную женщину, как София?

Пока до песни было далеко, Эдуард с серьезным видом совершил еще целый ряд ритуальных действий, сначала задвигались «дворники», потом кабину заполнил тихий звук, напоминающий жужжание мухи – Эдичка включил мотор. Теперь следовало быть повнимательней, но София, как зачарованная, наблюдала за тем, как «дворники» стирают все новые и новые капли – это, по ее мнению, было большим чудом техники, чем сама машина, потому не заметила, как автомобиль сдвинулся с места, и чуть не ударилась лбом о переднее стекло.

– Осторожней! – закричал Эдичка, не выпуская, к счастью, руля, – разве ты не видишь, что мы едем!

София и на этот раз не стала отвечать, только на всякий случай схватилась за ручку двери: муж был нервным и тормозил при малейшем шевелении впереди или на обочинах. И сейчас он вертел головой то в одну, то в другую сторону, опасаясь, что некий возвращающийся от «девиц» пациент может выскочить на дорогу перед машиной, а особенно бдительным стал, когда они доехали до ворот и пришлось поворачивать налево – вытянув шею, он пытался увидеть, не выезжает ли из-за угла автобус санатория, и, только убедившись, что путь свободен, вывел машину по широкой дуге на ухабистую деревенскую дорогу.

– Поезжай медленнее, чтобы мы увидели Эрвина, если он вдруг выйдет навстречу!

– Увидим, увидим, не бойся! – проорал Эдичка в ответ, но послушно снизил скорость, возможно, и для того, чтобы бросить взгляд на участок – все ли в порядке, не вторгся ли вор в сарай для инструментов? – в муже уже проснулся инстинкт собственника.

Они миновали будущий дом, первый этаж которого был почти достроен, переехали деревянный мост и повернули еще раз налево, на липовую аллею. До шоссе оставалось километра полтора, по нему до станции еще два с половиной, итого четыре, прямо по тропинке было не больше двух с половиной, но прямой путь для того, чтобы ковылять по нему на костылях в темноте, не годился.

– А что случилось с Эрвином, опять приступ? – поинтересовался Эдичка, теперь, когда они оказались на ровной дороге и при свете фонарей можно было легко объезжать лужи, он чувствовал себя увереннее и был способен разговаривать.

– Он исчез. Взял с собой всю свою одежду и оставил записку, что едет в Ригу начинать новую жизнь. Этому я не верю, что ему там делать, он был в Риге всего дважды в жизни, первый раз в юности, на соревнованиях по волейболу, и второй в командировке, лет двадцать назад.

– Может, у него там какой-то старинный приятель, с тех времен, волейбольных? Или даже бывшая невеста?

Бывшая невеста… Эдичка мог иногда повести себя весьма неделикатно – инвалид, и вдруг едет к женщине. Конечно, София понимала, что муж балагурит, но он мог бы и подумать, подходящий ли для этого момент. Замечания ему она все-таки делать не стала, просто промолчала.

– Виктория полагает, что он мог поехать к нам, больше он в последние годы ведь никуда не ездил, конечно, наверняка сказать нельзя, но проверим, чтобы на душе было спокойно.

– Конечно, проверим! – кричал Эдичка. – Уже едем! К счастью, это недалеко, а то я подумал, что ты решила махнуть в Ригу.

Муж был все-таки немного обижен, что его вытащили вечером из теплой комнаты, но прямо высказывать обиду не стал, некоторые вещи и он понимал без слов, например, то, что все просьбы Софии, касающиеся братьев и сестер, подлежат безоговорочному выполнению. Ведь разве с его родственниками не обращались так же, разве Виктория не приютила, когда Моника училась в Москве, племянниц Эдички? Сперва одну, потом другую, приютит и племянника, когда тот в будущем году окончит восьмой класс и поступит в Таллине в техникум. Насколько муж это гостеприимство умел ценить на самом деле, София толком не знала, за тринадцать лет совместной жизни она неплохо изучила Эдичку, но что-то в человеке все равно остается скрытым, а вернее, были некоторые качества, которых она у мужа до сих пор не обнаруживала, например, сочувствие и великодушие, однако это не означало, что таковыми он не обладает вообще, возможно, в самом дальнем, неведомом и самому Эдичке уголке души нашли пристанище и они – но поскольку трезвый ум мешал Софии чересчур уж фантазировать, она предпочитала оставить вопрос открытым; но даже если муж рассматривал помощь родственников, как некоторого рода бартер, и то ладно, ведь Эдичка обладал другими достоинствами, он был домоседом, не гулял, выпивал редко, только на днях рождения, и то умеренно, никогда не напивался, а теперь, когда они купили машину, и вовсе ограничивался рюмочкой во здравие, курил тоже только за праздничным столом да еще когда ловил рыбу из лодки – словом, был весьма предсказуемым и легко управляемым мужем. Авторитет Софии Эдичка признавал полностью, это тоже можно было считать достоинством, поскольку Тамара, например, отнюдь не относилась к познаниям Эрвина с почтением, иногда спорила с ним даже по вопросам права – Эдичка никогда не посмел бы усомниться в медицинских знаниях Софии, единственное, что его выводило из себя, это когда София начинала учить его водить машину, вот тогда он мог действительно сказать что-нибудь резкое. София, правда, старалась помалкивать на этот счет, но иногда, когда Эдичка поворачивал не туда или нечаянно нарушал правила движения, все-таки не могла удержаться от лишних замечаний. Пылкой любви между ними никогда не было, они ведь обручились, когда Софии было уже сорок, и она в душе смирилась с одиночеством, предложение Эдички грянуло, как гром с чистого неба, и некоторое время она действительно чувствовала, по крайней мере, умиление или даже влюбленность, хотя понимала, что Эдичка видит в ней, в первую очередь, человека старше и умнее, на которого можно опереться – но что такое любовь, если не взаимная опора? Вот и их брак больше всего напоминал хорошо отлаженную машину, примерно такую, как «Москвич», на котором они сейчас ехали. Эдичка в этом контексте выполнял функции мотора, а София – рулевого механизма, в ее обязанности входила и смазка, поскольку Эдичке нравилось, когда с ним разговаривали тепло и сердечно. Был ли этот тон искусственным? Возможно, как в некотором смысле искусственна вся человеческая цивилизация, однако усилия, расходуемые на поддержание этой цивилизации, стоят того, ибо без них общество впадет в дикость. Единственное, о чем София жалела, что Эдичка не был тем собеседником, в котором она нуждалась, то есть, пока обсуждались экономические проблемы семьи, он мог иногда сказать и что-то дельное, но в искусстве, жизни и людях понимал мало, игра на скрипке вроде должна была доказывать, что и в Эдичке таится тяга к прекрасному, однако София знала, что это, скорее, маленький «театр», ибо из-под смычка Эдички выходило слишком много фальшивых нот.

Они доехали до станции, не встретив ни одного пешехода. София выбралась из кабины и прошла в деревянное здание, окошечко кассы было закрыто, она постучала, подождала какое-то время, постучала еще раз, и тут из заднего помещения выглянула Маали и, увидев Софию, радостно вскрикнула – София как-то извлекла у нее камень из мочеиспускательного канала, да так, что самой брызнуло в лицо. Эрвина Маали знала, но сегодня его не видела, правда, через десять минут должен был прийти последний поезд – может, брат приедет на нем? София кивнула и вышла на перрон, дождь перестал, было прохладно, но она не стала садиться в машину, Эдичка тоже вылез из кабины и присоединился к ней, они стояли под темным, в тучах, небом, вокруг поле, за полем лес, и только две пары рельсов у их ног напоминали, что они живут в двадцатом веке. Эрвин любил гадать, близко ли поезд, он даже опускался на колени, прикладывал ухо к шпалам и прислушивался, очень поэтично, а вот Эдичка был человеком прозаичным, просто стоял и переминался с ноги на ногу до тех пор, пока вдали не стал виден фонарь паровоза. Беззвучно подъехал состав, притормозил, так же беззвучно открылись двери, и вышло три пассажира, первого из двух мужчин и женщину София знала, они жили на ближних хуторах, второй был еще далеко, у последнего вагона, но София уже поняла, что это не Эрвин, поскольку у него было две ноги. Потом поезд все так же беззвучно тронулся с места и вскоре превратился в удаляющееся насекомое.

– Пойдем, что ты мерзнешь! – прокричал Эдичка, видя, что София не двигается с места, и словно от его голоса она вдруг почувствовала, что глаза увлажнились, вынула из кармана пальто платок, вытерла слезы и засеменила рядом с Эдичкой к машине.

– Я почему-то вспомнила рассказ Эрвина о том, как он пошел в первый раз в суд, выступать, и вахтерша не хотела пускать его в зал, спросила, что тебе здесь нужно, мальчик, а когда Эрвин показал ей адвокатское удостоверение, обалдела. «Вы же такой молодой, когда вы успели закончить университет?» Эрвин за один год сдал экзамены за два, да еще будучи в это время на действительной службе в армии, он был такой талантливый!