Буря Жнеца
Шрифт:
Незнакомец оскалился: – Можешь хранить верность кошмарам, Нимандер. Можешь вечно пялиться на руки и видеть на них кровь. Мне плевать. Она была безумна, как ты и сказал. И опасна. Скажу тебе: я оставил бы тело на улице, даже если бы она была еще жива. Но хватит об этом.
Иди, приведи родичей. Быстрее, Нимандер, пока Темнота еще держит остров.
И Нимандер вскочил на ноги, поспешно возвращаясь в убогую гостиницу.
«ЕЕ Глашатай. О, Мать Тьма, ты призовешь нашего отца, как призываешь нас?
Но зачем?
Что
Скол ожидал на улице, крутя цепочку. Жалкий сброд. Нимандер лучший среди них. Что же, сойдут и эти. Он не врал, говоря, что трясы не готовы.
Собственно, это единственная истина, которую он сказал этой ночью.
«Как поживаешь в Летерасе, Сильхас Руин? Готов поспорить: невесело.
Ты не таков, как твой брат. Никогда не был таким.
О, Аномандер Рейк, мы найдем тебя. И ты дашь ответ. Нет, даже бог не может попросту пройти мимо, избежав ответственности. За предательство.
Да, мы тебя отыщем. И покажем. Покажем, каково это».
Рад Элалле нашел отца сидящим на выщербленном погодой валуне, в начале ближайшей к селению долины. Вскарабкался и присоединился к Удинаасу на согретом солнцем камне.
Теленок ранага отбился от матери и всего стада и жалобно мычал, блуждая по дну долины.
– Можем попировать, – предложил Рад.
– Можем, – отозвался Удинаас. – Если у тебя нет сердца.
– Нам нужно жить, а чтобы жить, нужно есть…
– И, чтобы жить и есть, нужно убивать. Да, да, Рад, я все знаю.
– Надолго ты останешься? – спросил Рад, и вздох застрял в горле. Вопрос выскочил сам собой – ни он, ни отец не решались задать его.
Удинаас бросил ему удивленный взгляд и снова начал следить за теленком. – Она скорбит, – сказал он. – Она скорбит так глубоко, что горе доходит до меня через все расстояния. Расстояния – ничто. Вот что случается, – добавил он без следа печали, – от насилия.
Рад решил в этот миг, что на лицо отца слишком страшно смотреть, и тоже перевел взор на далекого теленка.
– Я рассказал Онреку, – продолжал Удинаас. – Должен был. Просто чтобы… изгнать горе, прежде чем оно сожрало бы меня. А теперь сожалею.
– Не нужно. У Онрека не было друга ближе. Было необходимо, чтобы он узнал истину…
– Нет, Рад. Это нельзя назвать необходимостью. Иногда правда полезна. Иногда выгодна. Но по большей части она просто ранит.
– Отец, что ты будешь делать?
– Делать? Да ничего. Ни для Серен, ни для Онрека. Я всего лишь бывший раб. – Улыбка была сухой и краткой. – Живущий с дикарями.
– Ты не просто раб.
– Неужели?
– Да. Ты мой отец. Поэтому я спрашиваю снова: надолго останешься?
– Думаю, пока ты меня не вытолкаешь.
Рад впервые в жизни чуть не разразился слезами. В горле запершило, он не мог говорить, словно внутри поднялся прилив эмоций и не желал уходить. Из-под горящих от
слез век он смутно видел бродящего по низине ранага.Удинаас продолжал, вроде бы не заметив реакцию на свои слова: – Не то чтобы я многому мог научить тебя, Рад. Разве что починке сетей.
– Нет, отец. Ты можешь научить меня самому важному.
Удинаас взглянул на сына с подозрением и недоверием.
На гребне показались три взрослых ранага и побежали к теленку. Увидев их, молодой зверь снова замычал, на этот раз громче, и поскакал навстречу.
Рад вздохнул: – Отец, ты передашь мне важнейшее свое умение. Выживать.
Потом они молчали. Рад не сводил взгляда с теленка, пока он не поднялся на гребень с той стороны долины. Теперь у Удинааса что-то случилось с глазами, ибо он то и дело потирал их руками. Рад не оборачивался, чтобы не смутить его.
Затем – едва долина опустела – отец встал. – Похоже, мы все же проголодались.
– Ненадолго.
– Неправда.
Они пошли назад к селению.
Онрек – руки его были перемазаны краской – потуже затянул ремешки на кожаном свертке и бросил его не плечо. Поглядел на жену. – Мне пора.
– Как скажешь, – буркнула Кайлава.
– Путешествие к телу моего друга облегчит душу.
– Без сомнения.
– И я должен поговорить с Серен Педак. Рассказать о его жизни с тех пор, как он подарил ей меч.
– Да.
– А теперь, – закончил Онрек, – я хочу обнять сына.
– Я с тобой.
Онрек улыбнулся: – Он будет смущен.
– Нет, треклятый идиот. Я сказала, что иду с тобой. Если думаешь, что сможешь уйти куда бы то ни было без меня – ты безумец.
– Кайлава…
– Я решила. Я позволю путешествию облегчить твою душу, муженек. Я не буду болтать, пока у тебя не хлынет кровь из ушей. Тебе не придется прыгать с ближайшего утеса.
Он смотрел, и глаза его были полны любовью. – Болтать? Никогда не слышал твоей болтовни.
– И не услышишь.
Он кивнул: – Очень хорошо, жена. Иди со мной. Позволь исцелиться самим твоим присутствием…
– Будь поосторожнее.
Он мудро замолчал.
Затем они пошли прощаться с сыном.
– Это изнурительно! – сказал Император Теол Беддикт, ерзая на престоле.
Лицо Багга стало кислым. – Почему? Вы еще ничего не сделали!
– Ну, прошло всего три недели. Говорю тебе, список реформ такой длинный, что даже не начинает заканчиваться.
– Аплодирую вашей готовности признавать некомпетентность, – сказал Багг. – Из вас выйдет прекрасный император.
– Чудно, – подал голос Брюс, стоявший, опираясь о стену, справа от тронного возвышения. – В стране мир…
Багг скорчил рожу: – Да, и лично я гадаю: сколь долго целая империя может задерживать дыхание?
– Если кто-то и может дать ответ, то только вы, любезный лакей.
– О, рад слышать.
Теол улыбнулся: – Мы можем. Я не имею в виду монаршее «мы». К каковому, признаю, мы никак не можем привыкнуть ввиду нашей врожденной скромности.