Буря

И вот Вероника помогла Сикусу подняться, и поддерживая его, побрела по этим следам. Сикус чувствовал себя умиротворенным (пусть и ненадолго); конечно — рядом была Вероника, и она, силой своего духа, вырвала его из отчаянья, но Рэнис и Даэн оказались в одиночестве, и на них то тьма отыгралась — случилась настоящая драма, описанная ниже.

* * *

Итак, когда Вероника ушла, Даэн и Рэнис остались предоставленные друг другу. Они стояли в молчании, и, быть может, самым лучшим теперь для них было бы разойтись, однако, какая-то незримая сила все их сдерживала; и первым заговорил Даэн:

— Я бы хотел что бы мы были друзьями…

Но в голосе его не было искренности — был испуг перед чем-то неведомым, был мрак, была боль, тоска; можно было понять единственное его желание — броситься вслед за Вероникой.

Рэнис, конечно, почувствовал все это, и раздражение его только возросло. Он поднял голову, и теперь уже смотрел на Даэна неотрывно, с холодной усмешкой. И с раздраженьем он проговорил:

— Нам не быть друзьями, и ты сам понимаешь почему — так что не к чему эти лживые речи! Лучше отвечай — оставишь ты Веронику по хорошему или…

Он не договорил, но по его гневливому взгляду итак все было ясно.

А вокруг не было никак цветов кроме серых, переходящий в черный; даже и снег напоминал какую-то изгнившую плоть. Вся эта мрачность еще как-то и не замечалась, когда поблизости находилась Вероника, однако, теперь давила — теперь и мысли навевала исключительно мрачные, отчаянные. Лица стоявших поблизости казались уродливыми, и в этих глубоко залегших тенях теснилась, казалось, одна злоба, непримиримость…

Даэн, никогда прежде не гневавшийся, испытывал сейчас тяжесть, испытывал даже и боль, словно бы кто-то тяжелой, черной дланью сжимал его голову. При этом, его чувства к Рэнису, становились все более враждебным: они неотрывно глядели друг на друга, и с таким выраженьем, что — того и гляди бросятся, вцепятся в глотки, точно звери хищные, голодные.

— Нет, нет — ты подожди. — говорил Даэн. — Ты скажи-ка, кто позволил тебе Рэнис выступать от ее имени. Ни она ли, ни Вероника ли совсем недавно говорила, что ей одинаково приятно общаться и с тобою и со мной?!

— Говорила так, потому что скромна! А теперь — убирайся прочь!.. А, ты думаешь: раз она так сказала, значит, так оно на самом деле и есть? Нет — по настоящему то любит она меня одного меня, а тебя — просто терпит, по доброте своей душевной! Потому терпит, что думает будто это дело благое!

И вновь, и вновь вспоминал Рэнис, что он и сам то обманщик, что все эти годы воздыхало по ней не его сердце, но Робина — и от этой лжи, от невозможности сознаться во всем перед Даэном, он приходил во все большее раздраженье.

Даэн, когда-нибудь в иное время отступил бы — достаточно было только взглянуть в очи Рэниса, чтобы понять, чем все это может закончиться. Однако упрямство и раздраженье, продолжали вырывать из него все новые слова:

— Ты слишком много хочешь. Нет — я не оставлю Веронику. Потому что я ее Люблю! Да — Люблю, и не намерен скрывать от тебя этих чувств, тем более, что ты и сам их понял! Не могу и отказаться от этих чувств, потому что не вижу, чтобы ты был достоин ее руки в большей степени нежели я.

Рэнис даже задышал тяжело, прерывисто. Вот он сжал кулаки, и медленно стал наступать на Даэна, при этом он приговаривал:

— Откажись от нее… Откажись я тебе говорю! Я приказываю тебе — иди прочь!

Даэн оставался на месте, и он тоже сжал кулаки и глядел на Рэниса с вызовом, с презреньем — он даже и не отвечал ему ничего, ибо с таким презреньем в эти мгновенья к нему относился. В иное время, ему конечно же стыдно за такие чувства стали, но теперь он и не задумывался над этим — было только презренье, было желание отомстить за гневные слова, ну а светлые его, музыкальные чувства ушли вместе с Вероникой.

Но первым выхватил клинок все-таки Рэнис — это произошло, когда их разделяло не более двух шагов, при этом он даже не предупредил своего противника, ибо относился к нему даже хуже, чем к орку — как к какой-то гнусной мрази, которая посмела похитить самое дорогое его сокровище, и он так же, без предупрежденья, нанес бы смертельный удар, если бы только Даэн не успел отскочить в сторону. Надо сказать, что у Даэна не было никакого оружия; однако тут под руки ему как нарочно попалась палка, вполне подходящая для поединка. Палка была длинная, крепкая, покрытая острыми вздутиями, и с весьма удобной рукоятью, так что, при умелом ударе, ей можно было нанести смертельную рану.

— А-а! — дико усмехнулся Рэнис. — Значит, все-таки, драться! Ну, сейчас ты у меня кровью истечешь, сопляк этакий!

И он прыгнул на Даэна, нанес могучий удар, однако — тот вновь увернулся, и, зашедши сбоку, нанес удар со спины, так что ребра Рэниса затрещали, а сам он покачнулся вперед. Даэн мог воспользоваться последовавшим на несколько мгновений замешательством, однако тут, сам ужаснулся содеянному; и почувствовал он себя так, как чувствовали Цродграбы, после побоища, в царствии зверей — залепленным какой-то отвратительной, въедающейся слизью, от которой невозможно избавиться, которая прожигает все глубже и глубже. Он почувствовал, что совершил что-то мерзкое, что поддавшись гневу, ударив Рэниса он бесконечно удалился от того света, которым была Вероника; и вот он отбросил свою дубину в сторону, и вот он перехватил Рэниса за руку — он то хотел его поддержать, и поцеловать эту руку, и прощенья молить, однако тот был разъярен, что никакие молитвы не остановили бы его ярости. Он был приведен в бешенства от этого неожиданного, ловкого удара в спину, боль от поврежденный ребер сильным зудом пронзалась через все тело, а вместе с ней и ярость: «Как этот ничтожный посмел грозить моей жизни?! Моему счастью посмел грозить?! Да я его сотру!!!»

И вот Рэнис развернулся, перехватил руку Даэна, сильно сжал ее, вывернул, и тут вновь замахнулся клинком, намериваясь раздробить своему противнику череп, как тот, от боли в выкручиваемой руке сильно дернулся, и Рэнис еще не пришедший в себя, после удара в спину, не удержался на ногах, вслед за ним в снег повалился — руки, однако, не выпускал, но продолжал выкручивать ее: все сильнее и сильнее. Даэн почувствовал, что сейчас вот его кость будет переломлена, отчаянно дернулся и, размахнувшись, ударил Рэниса локтем другой руки в лицо — удар пришелся на переносицу, и был достаточно силен, чтобы вызвать и стон, и несколько мгновений полузабытья — во всяком случай, Даэн смог высвободиться, и поспешил к своей дубине — он подхватил ее в левую руку, так как кисть правой, словно бы огнем была сожжена, и любая попытка произвести ею хоть незначительное движенье, приводила к еще большей боли. И вот он подхватил дубину, развернулся, а Рэнис, уже мчался на него!

Рэнис был в ярости, Рэнис жаждал крови — теперь те светлый чувства, которые пробудила в нем Вероника, были заперты в надежную темницу — и был это уже тот самый воитель, который рядом со своей клетью, с остервененьем крушил ряды орков. И он видел гнуснейшего из всех тварей: «Что эта тварь выкрикивает?! — смерть ей, смерть! — растоптать такую гадину! Смерть ей! Смерть!». В этом месте, стоило только поддаться таким гневливым чувствам, и находили они поддержку — от злобы темнело в глазах, а вот подумать о чем-нибудь хорошем было действительно тяжело.

Кровь хлестала из раздробленного носа Рэниса, кровь билась в его висках, он весь пылал раздираемый пылающей кровью, и, в то же время — еще крови, одной только крови жаждал. И вот он налетел на Даэна, нанес могучий, сверху вниз направленный удар — тот выставил свою палку, однако, удар был столь силен, что палка переломилась надвое, а клинок, продолжив свое движенье, раскроил бы череп юноши, но он успел отдернуть голову, и сталь только содрала немного плоти с его щеки, и дальше — вошло в плечо — но уже без прежней силы, так что застряла в кости, прорубив ее на полсантиметра. Даэн отдернулся назад, едва не повалился в снег, но, все-таки, удержался на ногах — плечо его и весь рукав уже залились кровью. Он, не отдавая отчет в своих поступках, вдруг метнулся на Рэниса, и было это нападение столь неожиданным, что тот даже и не успел защитится, а Даэн, выставив перед собой половину палки наподобие копья, нанес сильный удар ему в грудь. Тот покачнулся, и, ударил Даэна кулаком — разбил его лицо в кровь, и уже занес клинок, для удара, но Даэн, захрипев, перехватил эту руку, вцепился зубами в запястье, и вот вместе они повалились, в борьбе закружились по серому и все более темнеющему снегу.